"И внезапно, – вещает Малахия, – придет в храм Свой Господь (в оригинале – dominus, владыка, повелитель, но не Иегова), Которого вы ищете" и т. д. Тут может подразумеваться некий человек, предвещенный сын Давида, однако далее Малахия говорит о Нем как о судье, что делает Его в глазах читателя Господом. Не кто-нибудь, а Сам Господь, Всеведущий и Вездесущий, потеряв терпение, придет как самый "скорый обличитель", Который скажет: "Я видел все твои тайные грехи" (чародейство, прелюбодеяния, ложные клятвы). Таким образом, в глазах Иоанна Грядущий – повелитель Небес, Земли и ада. "Он очистит гумно Свое" (Мф 3:12). Но как это произойдет и когда – задаваться подобными вопросами он себе не позволял. Однако похоже, что под этим Иоанн понимал завершение прежних человеческих дел и наступление Дня Господня (который может продлиться довольно долго), великого последнего суда. "И соберет пшеницу свою в житницу, а солому (тех, для кого главное было казаться пшеницей) сожжет огнем неугасимым". Где же Его житница? – думалось Иоанну. На Небесах? Вряд ли, по крайней мере, он представлял себе это не так, как мы, ибо, с одной стороны, Святой Дух, которым, как ожидал Иоанн, Грядущий наградит "просеянный" человеческий род, предполагает продолжение его истории, а с другой стороны, в Ветхом Завете нет и намека на то, что в будущем человечество окажется на Небесах. В обетовании не говорилось, что люди будут восхищены к Богу на Небеса, скорее (например, Лев 26, Ис 60) Он сойдет к нам или (Ис 65, 17) сотворит новое Небо и новую Землю. Бог дал людям Землю - как место, где им следует жить, и победа Божья не может означать Его отказ от Собственных слов, поэтому Он не может бросить Землю на произвол судьбы, Он будет вместе со Своим народом, став тем самым "Последним", Победителем. Чисто земной ход событий, открываемый всегда пророкам победы Божьей, – это не только адаптация к воззрениям того времени, но и предостережение: нельзя отводить Богу Живому (каким Он Себя открыл) сиротливое место в царстве фантазии ("духа", выражаясь современным языком) или некоего будущего, которое когда-нибудь внезапно наступит. В этих пророчествах – и призыв к нам видеть Священную историю Божью на Земле в ее неразрывной связи с великой победой. А посему Иоанн в тот великий переломный момент истории, когда из старого человечества должно возникнуть нечто новое, вовсе и не думал о том, что такое смерть для каждого отдельного человека. Ведь, по сути, он предвидел не только конец прежней, но и начало новой человеческой истории.
А быть может, Иоанн в своих надеждах представлял себе грядущего Судию не только призванным судить людей, но и проповедовать им, обращать их в истинную веру, спасать? Вряд ли в его тогдашнем понимании задача обращения, спасения от Суда возложена лишь на него одного. Именно ограниченность человеческого знания делает возможными естественное развитие и подлинный прогресс. И сейчас, в этот особенный момент, она заставляла Иоанна решительнее "пользоваться своим моментом" и поторапливать других, к которым он был послан.
Ожидая всемирного Судию в сыне Давидовом, Иоанн неожиданным образом упрощает для себя то многосложное пророчество. Он сокращает в своем представлении путь к его исполнению, минуя промежуточные этапы. Но в то же время все в целом становится чрезвычайно серьезным, о чем свидетельствуют его проповеди. Ужас и страх звучат в словах Иоанна, он смотрит на своих слушателей как на бесплодные деревья, при корнях которых уже приготовлена секира, чтобы предать их огню.
Но вышло иначе, Бог оказался добрей и милостивей, чем он себе представлял, хотя его мысли о том времени, которое грядет, оказались по сути верными.
Наконец, Слово Божье пришло к Иоанну, Слово чудесное и удивительное! То было не просто обращение к нему, которое надлежало донести до других, не просто пророчество, какие Бог прежде посылал пророкам, а послание, призывающее к реальным действиям. Никто, кроме Моисея, за всю историю человечества не получал хотя бы отдаленно напоминающего то послание. И действительно, это послание и полномочия, данные Богом Иоанну, превосходят по своему величию не только поручаемое когда-либо человеку, но и все то, что Бог был готов сделать для людей.
Отпущение грехов! Иоанн, наверное, пал в молитве лицом в прах пред этим небывалым поручением, этим неожиданным решением Бога! Какой переворот свершился в его душе, преисполненной забот и тревог о своем беспечном поколении, которому предстоял строгий суд! Бог победит и победит во благо, потому что Он, Кто "от начала вызывает роды", начинает с того, на что следовало бы надеяться только в самом конце. В поручении, данном Иоанну, Господь – это Грядущий, Кто "и в последних" – тот же (Ис 41:4), кто воссядет на трон в Царстве Своем и низойдет к нам, людям, с призывом: "Ко мне обратитесь, и будете спасены, все концы земли" (Ис 45:32). Он, Иоанн, есть Глас Бога Грядущего, и останется им впредь.
И он отправился на пустынные, но исхоженные странниками берега Иордана, предпочитая оставаться на одном и том же месте, не привязываться к нему душой.
Интересно, кто был тем первым странником, кому он прежде других согрел сердце, наполнив его ожиданием великих грядущих событий, кого прежде других покорили его удивительные слова и он сам, кому неудержимо захотелось распахнуть перед ним свое сердце и на кого он прежде других излил воды Иордана в отпущение грехов? Предельно лаконичное повествование умалчивает об этом. Таким безмерно счастливым и одновременно по-праздничному торжественным, чистым и светлым, словно родившимся заново, вернулся он домой, ибо с ним произошло нечто реальное. Это передалось другим, и они пошли за ним нелегким путем признания в своих неблаговидных поступках. Постепенно волнение охватило всю страну, всех, кто в ней жил. Должно быть, тот мир, что люди уносили с собой домой, содержал в себе некую великую реальность, правду – не будь этого, каждый предпочел бы умолчать о своих дурных делах.
Вблизи Иоанна веяло судом, судом строгим, не взирающим на личности, но и милосердием. Близился день, когда "скорый обличитель" (Мал 3:5) обнажит все и за все покарает. Он "сядет переплавлять и очищать серебро", говорит Малахия (3:3), то есть станет, не торопясь, тщательно исследовать нравственные качества каждого человека. На всяком явившемся добровольно и открывшемся Ему теперь, тогда, в Судный день, никаких грехов, в которых он признается здесь, уже не будет.
Но предстоящий Суд оказал на дух Иоанна, пребывавшего в блаженной деятельности отпущения грехов, еще одно действие. Будучи посланником Божиим, в своих трудах он был не на стороне человека, но на стороне Бога; и с того самого мгновения, когда небесами было предрешено, что исчезнут все грехи, навстречу ему полился с небес поток ликующего света, подхватил его и превысил, как царя, над грехом – отродьем духа, и духу его был открыт грех и был тут же прощен. Безмерно величие Бога над грехом! Бог не освобождает от того, что Ему прежде не открылось, а что Ему открылось в Его свете, о том Он не хочет больше знать. В благодатном свете Божьем, всех судящем, но и всех прощающем, озаряющем все сиянием дня и позволяющем увидеть за всем происходящим присутствие Отца, в этом свете тьма, удаленность от Бога, этот инкубатор греха, предстает как глубоко постыдная, поскольку нами же в какой-то момент и возжеланная, душевная болезнь, в конце концов отступающая перед блеском истины и правды. Этим светом, воссиявшим нам в Иисусе, и было преисполнено, как известно, сердце евангелиста Иоанна Богослова, отчего он, говоря о своем Учителе (Ин 1: 6–8), что "Он не был свет", удивительно торжественно, с чувством глубочайшего уважения к Крестителю, безмерно высоко ценя его заслуги, с уверенностью добавляет: "но был послан (то есть сотворен – Ф.Ц.), чтобы свидетельствовать о Свете". В прощении грехов открылась светоносная родина духа и воссияли лучи – предвестники Того, Кто явится среди нас, как свет мира. И этот свет Бога прощающего, о котором он свидетельствовал, овладел душами людей, вызволил их из тьмы пагубной отчужденности и через прощение открытых ими грехов восставил в яркий свет Божий.
Об исключительности Иоанна свидетельствует прежде всего его крещение водой – действие, совершаемое им по велению Бога. Это было нечто совершенно новое, по существу, непредвиденное и непредсказанное. Правда, Бог обещал Иезекиилю (Иез 36:25) "И окроплю вас чистою водою", но вряд ли это понималось буквально. Священникам, как известно, предписывалось совершать омовения, с чем он, возможно, и увязывал данное ему Богом повеление, поскольку в День Господень все должны будут предстать пред Богом в священнической чистоте. Но уже то, что эти омовения надлежало делать регулярно и им, стало быть, "стойкого эффекта" не предвещалось, говорило об их отличии от крещения. Они выражали собой скорей человеческое признание нечистоты, за которое, правда, обещалось известное покровительство. Крещение же Иоанна являло собой некий Божественный дар и было наделено Божественной силой.
При крещении не лилась кровь издыхающих животных, приносимых в жертву с целью умилостивить Бога, а струилась милая человеческому сердцу, чистая, предшествующая всему сущему на Земле вода, дающая жизнь всему живому. Причем вода, не заключенная в храмовые чаны, а свободная, какой она существует в природе, подобная чистой крови Матери-Земли. Она характеризует Иоанна, стоящего как бы вне истории, между Ветхим и Новым Заветами, к ним не относящегося, и то же время с обоими тесно связанного, как изумительное по красоте явление, прообраз первозданного человека, посланника Творца. Его же крестники были созданиями, уклонившимися от цели Творения, как бы покинувшими или утратившими свое место в Мироздании, то, которое с любовью и им во благо уготовил Создатель. Теперь же они вновь определялись на свое место, полностью восстанавливаясь в правах, как твари Божьи. А утекающие от них навсегда воды Иордана стали своего рода символом того, что вместе с ними уходит в прошлое и вся духовная нечистота.
Спешившие окреститься у Иоанна были явно людьми обыкновенными, принадлежавшими в большинстве к самой отверженной, опустившейся (по крайней мере, в глазах других) части народа Израиля (Иисус упоминает мытарей и блудниц), которая была основанием социальной пирамиды. Над ними возвышался слой фарисеев, считавших себя и считавшихся в глазах прочих людьми набожными, и саддукеев, занимавших по отношению к Храму особое положение. Пришли к Иоанну и они, возможно, не без добрых намерений. Им очень хотелось понаблюдать за необычным действием неожиданно возникшего коллеги, при случае даже выразить ему благодарность и дать дружеский совет. Но, судя по внешним признакам, потребности покаяться в грехах они не испытывали. Не перестаешь поражаться, как встретил их, не считающих нужным каяться, Иоанн. "Порождения ехидны" – именно так обращается он к высокочтимым мужам, явно намекая на семя змея (Быт 3:15) и не скрывая своего удивления по поводу того, на что они надеются, пытаясь избежать будущего гнева. По поводу их мнимого божественного титула, нарекающего их детьми Авраама и вызывающего у них такую гордость, он произносит те самые хорошо известные нам слова: "…Бог может из камней сих воздвигнуть детей Аврааму".
Позднее они стали благоразумнее и общались с Иоанном уже не лично, а через посланников, требуя от него, можно сказать, официального отчета о своем поведении. Это и понятно. Появление Иоанна произвело революционные изменения в их мышлении. В представлении этих мужей Священная история, за исключением некоторых важных моментов, уже давно закончилась и принадлежала к области исторической веры. Что же касается еще не свершившегося, то предстоящий ход истории, как им казалось, они спрогнозировали с научной точностью. И тут неизвестно откуда возникает этот человек, который просто смеется над всеми их расчетами, и на которого нет и намека в Библии, сколько они его там ни искали. В храме проводилось по всем канонам Священного Писания богато обставленное богослужение, отвечающее любым потребностям человеческой совести. К примеру, было заранее расписано, что надлежит делать в случае совершения тех или иных грехов. И тут за пределами храма, в какой-то глухомани, возникает еще одно священное место, где незатейливым образом, но довольно успешно оказывается духовное воздействие на человеческую совесть. И делается это не для того, чтобы привести кающегося в ужас и заставить окаменеть от сознания собственного падения, а чтобы очистить от греха и успокоить его душу. И достигалось это совершенно новым, символическим действием, нигде в Библии не предписанным и не предреченным.
По народу было заметно, насколько радикально менялась на берегах Иордана вся его духовная жизнь. Люди, пожалуй, стали теперь пунктуальнее и приходили в храм вовремя, но настрой у них был уже другой. Они добросовестно исполняли положенное, но явно не для облегчения совести, а лишь бы совершить культ, предписанный им Богом. Создавалось впечатление, будто Сион пророков, сердце Священной истории, переместился из Иерусалима на берега Иордана.
Все это грозило умалить значение храма и совершаемых в нем богослужений, что и заставило прийти к нему даже саддукеев и священников, прежде происходившим в самой стране, за пределами ее столицы, нисколько не интересовавшихся.
"Что же ты крестишь, если ты не Христос, не Илия, не пророк", – спросили они Иоанна. Вопрос примечательный, и смысл его таков: "Где о тебе упоминается в Библии?". Поначалу он, должно быть, озадачился. "Если Бог попускает твоим делам или даже возносит тебя, неужели о тебе должно быть написано в Библии, прежде предвещано? Было что-то в Библии об Илии или Моисее, прежде чем они появились?" – спрашивал, наверное, себя Иоанн. Но в душе он считал этот вопрос вполне правомерным, потому и не мог не задать его себе, ни разобраться до конца в своем предназначении. "И вправду, есть ли я в Библии?" "В том-то и дело, что есть", – вдруг открылось Иоанну, и священный трепет охватил его.
Примечательно и прекрасно то, что Иоанн не осмеливался толковать применительно к себе те слова в книге пророка Малахии, которые мы без малейшего сомнения соотносим с ним и которые, как мы увидели прежде, действительно теснейшим образом касались именно его. Они столь величественно говорят о нем, возносят его на такую высоту, что он лишь робко и как бы в сокровеннейшем святилище своей души, почти в этом самому себе не признаваясь, относил их к себе. Как взбудоражил бы их его ответ, каким бездуховным и дерзким предстал бы перед ними Иоанн, ответь он: да, я и есть Илия. Он только укрепил бы неуклюжее и неверное понимание того, как воплощается в жизнь пророчество, понимание, столь чуждое именно ему, ощутившему дуновение его исполнения.
Пред всеми он мог бы в какой-то мере соотнести с собой тот удивительный призыв – или, как мы сегодня сказали бы, "программную речь", – который содержится в вышеупомянутом утешении Исаии и раздается (внезапно) в его душе этот "глас Вопиющего в пустыне". Вот этот призыв: "Приготовьте путь Господу, прямыми сделайте в степи стези Богу нашему; всякий дол да наполнится, и всякая гора, и холм да понизятся, кривизны выпрямятся и неровные пути сделаются гладкими; и явится слава Господня (Ис 40:3–5). И далее: "Вот, Господь Бог грядет с силою, и мышца его со властью" (40:10).
Здесь Господь не то чтобы обещает (а как бы этого хотелось!) сотворить Своему народу путь из Вавилона в Иерусалим (на котором и без того нет ни гор, ни долин), а скорее призывает Свой народ очистить Его путь к нему от всех препятствий. Когда пророкам в свете мира потустороннего открывается видение великих духовных событий в мире посюстороннем, удостаивая их отчетливого понимания скрытых причин и невидимых связей со сферой духа, то увиденное предстает перед ними в символических образах, лишенных для нас привычной ясности. Для пророков эти образы куда более реальны и вещественны, чем для нас, детей нового времени, сколь бы мы ни пытались проникнуться ими. В том утешении Исаия прежде всего говорит, что именно надлежит сделать: убрать с пути горы, долы и холмы. В величественном городе Вавилоне по-детски наивное идолопоклонство и омерзительное распутство были окружены таким ореолом всемирной славы и мнимого величия, что практичным евреям открывались здесь безграничные возможности для материального обогащения. Эти пленные чада стали уже сомневаться в истинности религии своих отцов и были готовы отречься от своей веры в невидимого Бога Живого, тем более что подвластной Ему земли давно уже не было на карте мира. Горы земного величия, долы малодушия и всевозможные искривления казались тогда даже Иоанну непреодолимым препятствием, мешающим грандиозным Божественным замыслам повлиять на его время, на его род. Если бы Иоанн внимательнее присмотрелся к тому, что он делал и чего достиг, он показался бы себе пионером, решительно разрубающим мечом все эти препятствия, иначе говоря, ощутил бы себя тем гласом, который не только призывает готовить и расчищать путь, но и сам исполняет то, чему должно совершиться в духе.