Благодаря этой концепции бытия и присутствия Бога, основанной на понятии бесконечности, Григорий может утверждать, что воплощение божественного Логоса в Иисусе далеко от парадокса. Скорее оно выдает то, что он называет "логикой" божественной любви (Great Catechism, XXVII). Телесность сама по себе есть знак Божьего благоволения и любви в отношении людей, поскольку все Божье творение создано как благое, то есть для благой цели. Как и Афанасий (О Воплощении, IV, 2), Григорий говорит о Божьей philanthrop a в отношении человечества. Более того, именно филантропическая любовь Бога объясняет событие воплощения в пространстве и времени. "То, что Божество должно родиться в нашей природе, не должно представлять, по разуму, никакой странности для умов тех, кто принимает не слишком узкий взгляд на бытие" (Great Catechism, XXVII, pp. 494–495). Ибо только так может божественная природа по-настоящему проникнуть в природу человека, которая осквернена грехом и слабостью, очистить ее снаружи и изнутри и исцелить человеческую природу также в бренности телесного распада и через него. "Где была болезнь, явилась целительная сила", как пишет Григорий (Great Catechism, XXVII, p. 497).
Эти представления, безусловно, отражают более общие христианские взгляды на воплощение. Тем не менее настойчивое введение Григорием философского понятия божественной бесконечности привносит новые ресурсы, в частности, сочетаясь с Афанасиевым принципом филантропической заботы Бога о людях. На этой двойной основе Григорий заявляет, что механизм воплощения Божьего Логоса не включает в себя противоречия с рациональностью. Наоборот, смешение (katamixis) Бога с человечеством, бесконечного Бога и конечного творения, следует видеть как "логическое" следствие того факта, что неизмеримость Бога наполнена филантропической любовью, которая призывает Бога объединить себя с человеческой природой во имя исцеления чувственного мира, тем самым приводя телесные существа в koinonia (общение) троической жизни Бога.
Другими словами, для Бога находится место. Такой пространственный образ законен богословски, ибо Бог пространствен и поэтому способен проникать в сердцевину материального мира. Основанная таким образом на понятии бесконечности концепция Григория обеспечивает основание для понимания вхождения Логоса в Иисуса как "глубокого воплощения" в человечестве, чем охватывается в глубочайшей и невыразимейшей глубине все царство умопостигаемого и чувственного.
Выводы
Я привел аргументы в пользу того, что современное понимание воплощения все еще имеет перед собой задачу объяснения Иоаннова Пролога в его полном масштабе. Понятие глубокого воплощения – это один из способов ответить на данный богословский запрос. Как Логос имеет семантический охват, относящийся и к божественному Слову, и к информационно-творческому принципу творения, так и sarx сочетает значения и "плоти и крови", и материального мира in extenso. Соответственно, "плоть", принятая Логосом, обозначает лицо Иисуса, но также означает и полный масштаб материальности, особенно аспекты бытия биологических существ, подверженных слабости и тлению.
Ибо сложность дорого стоит: всему тому, что является уникальным и сложным в нашем биологическом мире, суждено распасться в конце концов. Соответственно, если правда то, что во Христе Бог стал воистину человеком, Сын Божий также должен войти в биологические измерения материального существования. Ибо именно здесь люди рождаются, растут, стареют и умирают; именно здесь малые птицы летают и падают на землю; именно здесь трава зеленеет, а на следующее утро засыхает. Как утверждает св. Григорий, для Бога столь же естественно обитать в мире грязи и нечистоты, как и царить среди небесных звезд.
Позвольте мне все же завершить это историческое изложение идеи глубокого воплощения некоторым отступлением. Моей целью здесь было описать, каким образом воплощение Бога должно было бы простираться в глубины наших планетарных жизненных условий, если в каком бы то ни было смысле Божественный Логос стал плотью через земную жизнь Иисуса. Тем не менее расширение кругозора современной христологии не может состояться само по себе, но должно быть уравновешено другими направлениями построения интерпретаций в рамках богословия церкви. Взятая сама по себе, идея глубокого воплощения, как кажется, "размазывает" Христа тонким слоем по всей вселенной. Но христиане осведомлены о более "плотном" опыте присутствия Христа. Такое действенное присутствие Христа связано больше с конкретными местами богообщения, со словами и таинствами, с личными и общественными установками, чем с общими представлениями о пространственности.
Было бы идолопоклонством думать, что некоторая конкретная линия размышлений может определить Иисуса Христа в конечных терминах. Представления о "космическом Христе" столь же частны, сколь и персоналистические представления о Христе, или социальные представления о том, что Христос принадлежит исключительно человеческому сообществу или более малочисленной группе верующих. Для того чтобы любая христология работала для церкви как для живой общины, находящейся в постоянном поиске интерпретаций, христология сама должна работать, находиться в постоянном процессе построения и перестройки. Биофизический аспект "глубокого воплощения", который развит здесь с точки зрения третьего лица, должен идти рука об руку с разнообразием непосредственного опыта, индивидуального или общественного. Ибо только в конкретной ситуации можно говорить о Христе в его "ипостасной конкретности", как это выражает традиция. Например, недостаточно сказать, что Христос присутствует в человеческой природе вообще, должны существовать способы, которыми Христос присутствует для людей. И опять, Христос может присутствовать для одних людей, живущих в трагических обстоятельствах, как со-страдающий (как "Евангелие"), но для других людей, живущих в рамках тупой самодостаточности, как постоянный обвинитель (как "Закон"). Никакая христология не может быть развита только вдоль одной оси мышления. Биологические и космические построения, развитые в этом эссе, должны быть дополнены другими подходами, и наоборот.
Перевод с английского Андрея Заякина
Джордж В. Койне
Замысел о жизни и религиозное миросозерцание
1. Введение
Мне бы хотелось в самом общем виде поразмышлять о том, как религиозная мысль может обогатить научные, в частности космологические и астрофизические представления о начале и развитии вселенной, а с другой стороны, насколько естественно-научный взгляд на происхождение жизни на Земле способен влиять на религиозные убеждения. Бесспорно, подобная "двуплановая" постановка вопроса таит в себе серьезную опасность посягательства на эпистемологическую независимость отдельных дисциплин, в нашем случае – богословия, философии, астрофизики, космологии и может скорее сбить с толку, чем способствовать пониманию интересующего нас предмета. Поэтому в ходе рассуждений мы постараемся строго соблюдать неприкосновенность границ каждой из наук.
Слишком часто споры о взаимоотношениях науки и религии сводятся к вопросу "кто лучше?". Спорить об этом бессмысленно по двум причинам. Во-первых, потому что религиозное отношение к миру в сравнении с естественно-научным всегда будет субъективней: оно в гораздо большей степени обусловлено тем частным, личностным опытом, который до конца объективировать невозможно. Конечно, этот опыт присутствует не только в сфере религии, но и во многих других областях жизни, при этом субъективное начало – в религиозной или любой другой форме – вполне уживается с рациональным, но не ограничивается им, выводит за "умопостигаемые пределы". А во-вторых, если применительно к естествознанию мы, как хочется думать, довольно неплохо представляем себе, что такое "наука", с понятием "религия" дело обстоит куда сложнее. Что это – ритуальные практики? А может быть, вся "религия" сводится к необходимости принимать из личных убеждений или из верности традиции некие моральные императивы, которые не вписываются в расхожие представления о добре и зле? Можно ли сказать, что "религия" – это вера в непреложность тех или иных истин? Предполагает ли она обязательное подчинение некоей иерархической структуре, то есть принадлежность к определенной церкви? Большинство из нас на все эти вопросы, скорее всего, ответит "да". Однако на самом деле ситуация гораздо сложнее, поскольку вплоть до наших дней существует множество разнообразных религиозных традиций и приверженцы их не только отвечают на подобные вопросы совершенно по-разному, но и нередко из-за разномыслия воюют друг с другом. Даже если взять мировые религии, например ислам, индуизм, христианство и буддизм, легко заметить не только огромные различия между ними, но и существенные расхождения внутри самих систем.
Поэтому религиозное сознание сможет вести осмысленный диалог с наукой, только если будет придерживаться рациональных оснований веры. Но даже в этом случае, чтобы диалог имел смысл для обеих сторон, необходимо прояснить, какие основания могут считаться общими для всех религиозных традиций, а когда ни о какой общности говорить невозможно. Как представляется, любой плодотворный диалог предполагает "столкновение" осмысленных в рамках религиозной традиции истин веры с истинами и нормами науки. В частности, естественные науки во многом обязаны своим развитием жесткой приверженности принципу достоверности. Однако в последнее время границы критериев научной истинности теорий о начале и развитии жизни несколько расширились и в них, как кажется, вполне может найтись место для богословской и философской аргументации. Далее я хотел бы более подробно рассмотреть методы научной астрофизики и космологии в контексте интересующего нас во проса о происхождении жизни на Земле.
Скептики, сомневающиеся даже в самой возможности найти приемлемое для всех определение науки, утверждают, что наука – это все то, чем занимаются ученые. Отчасти они правы: действительно, наука – понятие многозначное. При всем разнообразии дисциплин даже внутри так называемого точного знания все они имеют достаточно много общего и по аналогии вполне оправданно могут быть названы науками. Взять хотя бы астрофизику и космологию. Что они изучают? Чем занимаются? Для начала следует сказать, что мы, как и все ученые, опираемся на проверяемые факты, в достоверности которых может убедиться любой специалист. Для астрофизики и космологии такой исходной точкой служат данные о составе вселенной. Однако в некотором отношении эти науки уникальны, поскольку мы не ставим лабораторных экспериментов, а наблюдаем. Конечно, у нас есть возможность проверить, насколько действенны те или иные методы, но сам объект наблюдения – вне нашей власти, и это отличает наш предмет от всех прочих. Исходя из результатов наблюдений, мы с помощью математических и физических методов создаем модель, полнее всего объясняющую полученные данные (о том, из чего складывается "наилучшее объяснение", речь пойдет чуть позже). Тут же следует оговорить, что использование математики и физики в исследованиях, отвечающих на вопрос о начале вселенной, определяется множеством условий. Одно из них, едва ли не самое важное, гласит, что физические закономерности, описывающие происходящее на Земле, действительны, только если они применимы ко вселенной в целом. Поэтому, что бы мы ни изучали, путь от наблюдения к модели всегда предполагает возвратно-поступательное движение. Сначала мы выбираем модель, позволяющую наиболее точно прогнозировать, какими должны быть дальнейшие наблюдения, затем на их основе модель совершенствуется и т. д. Иначе говоря, мы все время возвращаемся к модели, чтобы затем выйти на новый уровень наблюдений. Сам факт подобной обратимости – и это очень существенное замечание – заставляет признать: мы не владеем истиной и в лучшем случае можем надеяться, что приближаемся к ней. Теперь от общих рассуждений перейдем к самому предмету.
Трудно найти тему, о которой спорили бы так горячо и упорно, как спорят у нас о происхождении и развитии вселенной, а особенно о том, откуда взялась разумная жизнь на Земле и можно ли объяснить ее появление, не упоминая при этом о Творце всего видимого и невидимого. Разброс мнений чрезвычайно велик: от полярно противоположных, но в равной степени радикальных взглядов Стивена Хокинга и папы Пия XII до всевозможных более умеренных позиций. С одной стороны, Хокинг утверждает, что если его квантовая теория происхождения вселенной, не предполагающая граничных условий (boundary conditions), верна, ни в каком Боге мы не нуждаемся. Папа Пий, напротив, пытался доказать, что все, к чему пришли приверженцы гипотезы Большого взрыва, было сказано гораздо раньше, в Книге Бытия, повествующей о том, что вселенная создана творческим деянием Бога. Между этими полюсами расположились менее радикальные эволюционные натуралисты и апологеты идеи эпизодического божественного вмешательства. Первые признают: доступные нам научно подтверждаемые представления об эволюции ограничены, однако лучшее объяснение вселенной и того, что она содержит, – это усложнение (complexification) расширяющейся эволюционирующей системы, в которой детерминистские и случайные процессы развиваются во вселенной, таящей в себе безграничные возможности, имеющей возраст 13,7 миллиарда лет и содержащей 10 звезд. Сторонники теории эпизодического божественного вмешательства полагают, что без Бога, по крайней мере на некоторых этапах эволюции, в частности при возникновении разумной жизни и человека, не обошлось, поскольку одними лишь природными процессами конечный результат объяснить невозможно. Неизбежно возникает вопрос: как быть ученому, если он к тому же верующий человек?
Наши попытки понять, откуда взялось мироздание, в равной мере говорят и о вселенной, и о нас самих. По сути, вселенная осмысливает себя в каждом из нас; мы же, размышляя о ней, все полнее осознаем себя ее частью. По мере того как с помощью мощных телескопических устройств, математических и физических методов мы пытаемся постичь тайны мироздания и найти свое место в нем, непременно приходим к тому, что должно быть особое предназначение у человеческой жизни и особый замысел о ней. Так ли это?
Современная космология, равно как и ее исторические "предшественники" вкупе с древними мифологиями и космогониями, свидетельствует о той великой силе, которая побуждает нас неустанно искать глубинный смысл бытия. Но вместе с тем она свидетельствует о беспомощности этих поисков, о том, насколько нам нужен Кто-то, безмерно превосходящий нас. С незапамятных времен человек ищет собеседника, "другого", кто раз делил бы его стремление любить и быть любимым, познавать, творить. Но в какой мере эта, с позволения сказать, "религиозная лирика" уместна в строго научных размышлениях о смысле жизни?
2. Естественно-научное свидетельство о развитии вселенной
Начнем с беглого обзора вероятной научной картины. "Вероятной" в данном случае означает, что представленная нами идея ни в коей мере не претендует на исчерпывающее описание и открыта для любой обоснованной критики. Если посмотреть в инфракрасном освещении на центр Ориона, мы увидим кипящий газ и пыль. Стоит приблизить изображение, в клубах газа становятся различимы отдельные раскаленные участки, а телескоп Хаббла позволяет разглядеть четко проступающие в весьма хаотичной структуре голубоватые и красноватые слои. Общеизвестно, что именно из этого газа образуются звезды. Как только появляется горячая, очень крупная и, следовательно, яркая звезда, она тут же "выделяет" газ, то есть выбрасывает водородную α-радиацию, и по ней можно узнать, что родилось небесное тело. Орион, где мы наблюдали рождение новой звезды, – это всего лишь очень незначительная часть Млечного Пути. Как и большинство спиральных галактик, Млечный Путь простирается на 100 000 световых лет и состоит из ста миллиардов звезд. От него отходит несколько редкой красоты ветвей. В одном из этих ответвлений, примерно на расстоянии двух третей от ядра галактики, находится Солнце.
Как рождается звезда? Если совсем кратко – по законам физики. Облако газа или пыли, от 100 до 1000 раз превышающее массу Солнца, сотрясает мощный взрыв "сверхновой" или другой подобный катаклизм, что вызывает взаимодействие магнитных и гравитационных полей. Облако распадается, а его части начинают сжиматься. Газ, как мы знаем, при сжатии нагревается, а при расширении остывает. В нашем же случае, поскольку масса газа очень велика, а внутренняя температура достигает миллионов градусов, каждый обломок превращается в своего рода термоядерную "печь". Это и есть новая звезда. Светит она благодаря термоядерной энергии, которую излучает во вселенную. Эта энергия образуется лишь в очень горячих участках вселенной; чтобы ее получить, необходимо "сжать" газовое облако и тем самым до предела повысить его температуру. Иначе говоря, чтобы она появилась, требуются звезды, с одним лишь исключением – в ранней раскаленной вселенной, в которой ни галактик, ни звезд еще не было.
Звезды также и умирают. Это происходит, когда звезда не может поддерживать термоядерную реакцию и более не может сопротивляться притяжению. Она сжимается в последний раз, взрывается и выбрасывает свою внешнюю атмосферу во вселенную. Некоторые звезды гаснут очень мирно и даже красиво, но иногда смерть звезды сопровождается ослепительно яркой, разрушительной вспышкой, которую астрономы называют "сверхновой". Самая известная из них – Крабовая туманность, внутри которой находится мертвый пульсар.
Итак, звезды рождаются и умирают. В момент смерти они извергают звездную материю во вселенную. Рождение и "уход" звезды – исключительно важный процесс, не будь его, нас с вами бы тоже не было, и это научно подтвержденный факт. Чтобы во вселенной накопились химические составляющие человеческого тела, понадобились три генерации звезд, каждая из которых образовалась из элементов, выброшенных во вселенную "предками". Тут же следует заметить, что, начиная со второго поколения, звезды появлялись из веществ, возникших в результате термоядерной реакции. За время жизни звезда превращает водород в гелий, гелий – в углерод, затем, если она достаточно велика, углерод преобразуется в кислород, в азот и так далее, вплоть до образования железа. Иначе говоря, внутри "живой" звезды легкие элементы преобразуются в более тяжелые. Так появляются углерод, кремний и прочие составляющие волос, ногтей и т. п. Таким образом, прежде чем появилась хотя бы амеба, звезды должны были произвести и отправить во вселенную весь необходимый "материал".