Во мраке же нет ничего. Вы чувствуете себя одиноким, покинутым, брошенным. В богословии для этого существует специальный термин: Deus Absconditus, то есть "Бог Сокрытый". Ричард Фостер называет подобное ощущение "Сахарой в сердце". А Иоанн Креста описал это состояние как "темная ночь в душе".
"Темная ночь в душе" - это когда ваши многочисленные "почему?" остаются без ответа, когда привычные источники благодати - молитва, служение, песнопение - не могут поднять ваш сломленный дух, когда вас не трогают никакие проявления духовности, когда проверенные формулы, почерпнутые вами на семинарах и проповедях, внезапно становятся пустыми и бессмысленными, когда в вашей жизни случаются события, за которые вы не в состоянии прославить Бога и о которых вы не способны даже молиться. Вы можете проклинать дьявола, клясться на крови, обвешиваться чесноком в надежде отпугнуть от себя всякую нечисть, - но ничто не в силах вырвать вас из этой непроглядной тьмы.
Дела все хуже, тьма все кромешней
Эта так называемая "темная ночь души" является, как я уже говорил, неизбежным и достаточно закономерным ощущением любого верующего. Это не "заячья тропа, а центральная магистраль". Святые всех времен бредут но этой сумрачной дороге впереди нас. О ней говорится и во многих библейских псалмах.
Доколе, Господи,
будешь забывать меня вконец,
доколе будешь скрывать лице Твое
от меня?(Пс. 12:2)
Жаждет душа моя
к Богу крепкому, живому:
когда приду и явлюсь
пред лице Божие!
Слезы мои были для меня хлебом
день и ночь,
когда говорили мне всякий день:
"где Бог твой?".
Что унываешь ты, душа моя, и что смущаешься?
Скажи Богу, заступнику моему:
для чего Ты забыл меня?
Для чего я сетуя хожу
от оскорблений врага?(Пс. 41:3,4,6,10)
Есть и другие псалмы, написанные одним человеком и коллективно. Псалмы 21, 24, 38, 85, 87, 108 и многие, многие другие. Собственно, псалмов–плачей, роптаний и жалоб наберется не меньше, чем псалмов–славословий и благодарений, только о них нам не часто приходится слышать.
И это странно, потому что мы воспринимаем Псалтирь как наш церковный песенник. В последнее время во многих церквах набирает силу повое течение "возвращения к истокам" и обращения к Книге пса/шов как к источнику прежде всего славословий и хвалы.
А почему мы игнорируем псалом 87? Я скажу вам почему. Взгляните:
Господи Боже спасения моего!
Днем вопию и ночью пред Тобою.
Да внидет пред лице Твое молитва моя;
преклони ухо Твое к молению моему,(ст. 2,3)
А вот как звучат в нем молитва и вопль:
Ибо душа моя насытилась бедствиями,
и жизнь моя приблизилась к преисподней.
Я сравнялся с нисходящими в могилу;
я стал, как человек без силы,
между мертвыми брошенный, -
как убитые, лежащие во гробе,
о которых Ты уже не вспоминаешь
и которые от руки Твоей отринуты,(ст. 4–6)
А дальше еще хуже:
Ты положил меня в ров преисподний,
во мрак, в бездну.
Отяготела на мне ярость Твоя,
и всеми волнами Твоими Ты поразил меня.
Ты удалил от меня знакомых моих,
сделал меня отвратительным для них;
я заключен и не могу выйти.
Око мое истомилось от горести,(ст. 7–10)
Ну как, достаточно? Давайте заглянем в конец может быть, там все будет хорошо:
Я несчастен и истаеваю с юности;
несу ужасы Твои и изнемогаю.
Надо мною прошла ярость Твоя;
устрашения Твои сокрушили меня.
Всякий день окружают меня, как вода:
облегают меня все вместе.
Ты удалил от меня друга и искреннего;
знакомых моих не видно,(ст. 16–19)
Попробуйте–ка процитировать эти строки на завтрашней воскресной службе, посмотрите тогда, во что превратится ваша хвалебная проповедь.
Конечно, я не призываю к подобным действиям всерьез - слишком печальны и удручающи эти слова.
Но они из реальной жизни.
Я знаю, что они из реальной жизни, потому что так сказано в Библии, потому что я сам прошел через все это, потому что каждое воскресенье я утешаю и успокаиваю десятки верующих, которым тоже знакомы эти чувства и которые с легкостью могли бы сказать: "Тьма стала моим близким другом".
Самые смелые из них находят меня после службы. Я вижу их за версту уже краем глаза. Они не подходят сразу, но ждут, когда я освобожусь, пообщавшись со всеми остальными. Некоторые уходят, так и не дождавшись меня, но многие задерживаются, терпеливо стоя в сторонке от основной толпы. И вот когда я, наконец, остаюсь один, они приближаются ко мне, пугливо озираясь. Они говорят сдержанно, шепотом, срывающимся голосом. Тьма - их лучший друг.
Они изгои, потому что у них духовные проблемы. Они как позорное пятно на здоровом теле благополучной церкви. Они с неохотой и опаской говорят о мраке, царящем в их душе, боясь услышать все те же знакомые до боли увещевания: "Соберитесь!", "Исповедуйте грех свой", "Умрите для себя и своих желаний", "Распните свою плоть", "Подсчитайте–ка благословения, которыми одарил вас Господь" или "Скажите спасибо, что у вас не рак!".
Мне даже кажется, что некоторые были бы не прочь обменять тьму в своей душе на рак - по крайней мере, тогда они смогли бы открыто говорить о своей боли, взывать о помощи и получать поддержку и сочувствие от окружающих.
Метания души
Описывая свои чувства, которые он испытал после смерти жены, Мартин И. Марти в книге "Крик в пустоту" говорит о зиме в своем сердце, о том нещадном холоде, который сковал его душу, когда он почувствовал боль и узнал смерть. В его сердце зияла пустота. "Зимний мороз наполняет то пространство, в котором раньше жила любовь, но теперь она умерла или стала чужой… Но пустота может появиться и тогда, когда от вас удалился Господь, когда у вас не осталось ничего святого, когда Бог безмолвствует".
Зима в душе, утверждает М. Марти, имеет не меньше прав на существование, чем лето или весна, однако она не находит столь же горячей поддержки и понимания с нашей стороны, как последние. В настоящее время считается, что единственно приемлемым состоянием души может быть только яркое и светлое духовное лето.
Представьте себе человека, который с нетерпением ожидает прихода весеннего тепла. Он звонит приятельнице, известной как человек глубоко духовный. "Слава Господу!" - восклицает она, взяв трубку. И вот встречаются двое. Один - холодный и потухший, но открытый к духовным переменам; другая готовая эти духовные перемены производить. Но обмен духовным зарядом оказывается невозможным, если духовно богатый человек слишком настойчив и напорист в подаче своего солнечного, безоблачного летнего настроя. На его лице не бывает ни тени тревоги, а губы всегда растянуты в дежурную улыбку. "Так велит Господь". Как он может услышать ту бурю, что на деле бушует в мятущемся сердце другого? Ведь Господь исполнил все желания и все мечты - грех теперь жаловаться или пытаться копаться в пустоте души. Христос есть ответ на любой вопрос, Дух овевает вас теплом, и вам не страшны никакие морозы, свирепствующие за окном или между рамами вашей души.
М. Марти развивает эту мысль и далее:
"Возможно, некоторые думают, что такой "летний" тип духовного состояния человека на самом деле зависит не столько от Духа, сколько от характера личности, ее социального положения и доходов, общепринятых вокруг правил и приличий. Не каждый верующий способен с легкостью включиться в бешеный темп западного христианства с его притонами и прихлопами и с бьющей через край энергией. Подобный стиль вероисповедания может быть привычен и естествен для определенных групп людей, обитающих в той или иной местности или занимающих то или иное положение. Но должен ли он быть обязателен для всех и каждого? А что делать сдержанному или скованному верующему? Что, ему нет места в этом царствии тепла и света - и лишь но той причине, что по характеру это спокойный, благопристойный и уравновешенный человек?".
Я привожу здесь столь длинную цитату из Мартина Марти, потому что мне кажется: точнее не скажешь. "Должен ли он (стиль вероисповедания), быть обязателен для всех и каждого?" - вопрошает М. Марти. Мы обманываем сами себя, если думаем, что манера выражения нашей веры в Бога едина или должна быть единой для всех людей. Это не так. Для некоторых спеть "О благодать" со смиренным чувством благодарности является столь же ярким восхвалением Бога, как для других - "Этот день сотворил Господь" с рукоплесканиями и пританцовыванием. Заявлять же, что одно из этих проявлений есть хвала, а другое ею не является или наоборот, значит показать свое неглубокое понимание, что такое хвала вообще.
Так должен ли этот стиль быть одинаковым у всех верующих? К чьему образу мы должны стремиться - ко Христову или к образу окружающих нас людей? Благодать Божия вовсе не лишает нас наших национальных и индивидуальных особенностей. Спасение Господне не лишает нас человеческих особенностей. Мы - во Христе, но сохраняем при этом собственную индивидуальность. Наше тело, паша неповторимая индивидуальность очень важны для Бога, ибо именно тела Он воскресит в день оный. Сейчас на небесах Господь обладает тем, чего не имел до Своего земного воплощения, - телом. В сем теле Он был прославлен и воскрешен, и в нем же Он теперь ходатайствует о нас пред Богом Отцом. И Тот Самый Иисус в том самом теле вернется на землю, чтобы забрать нас с Собой.
Мне кажется, что многие "летние" христиане скрывают у себя в груди "зимние" сердца. Они отрицают реальную действительность и называют это верой. Но они никогда не признаются в этом, иначе им грозит исключение из рядов "Сообщества восторженных".
Страдание и молчание
В некоторых ветвях христианства считается, что молчание есть достойный ответ на страдания. Однако молчание зачастую лишь усугубляет сгустившийся мрак. Как мы уже отмечали ранее в рассказе об Иове, страдание отчуждает человека от мира. Он чувствует себя отвергнутым Богом и забытым людьми. Храня молчание, сгибаясь под грузом бед и несчастий, человек делает себя еще более одиноким.
Священное Писание, впрочем, никак не приветствует молчание, но и не запрещает говорение. Мы можем поучиться и у Иова, и у Иеремии, и у Давида, не творя уже об Иисусе, Который воскликнул на кресте: "Боже Мой, Боже Мой! Для чет Ты Меня оставил?", тому, что мы вправе выплескивать наружу боль пашей души. Это для нас чрезвычайно важно. Иногда единственный способ пережить эту боль - высказать ее вслух.
Страждущий человек должен сам найти способ выразить и прочувствовать боль своего страдания, поскольку если кто–то сделает это за него, облегчения может и не наступить. Если человек будет молчать о своих терзаниях, они поглотят его, и он погибнет в нахлынувших водах апатии… Без возможности общения с другими людьми перемен тоже ожидать не приходится. Сделаться же безмолвствующими, одинокими как перст - значит умереть.
Пока я находился во тьме, я узнал одну очень ценную вещь, которая дала мне свободу. Нет ничего страшного в том, чтобы рассказывать Богу о том, что творится в вашей душе. Более того, Он и так уже все знает. Вы не откроете Ему ничего нового. Я не припомню ни одного случая, чтобы я своими словами удивил или шокировал Его. Я ни разу не слышал, чтобы в ответ на чью–либо исповедь Господь сказал бы: "Ну надо же, о тебе бы Я такого никак не подумал!".
Бог сокровенный
Израилю постоянно приходилось биться над проблемой Божьего присутствия и Божьего отсутствия. В одно мгновение Господь мог быть необычайно близким и могущественным, но спустя лишь миг оказывался далеким и сокрытым от людей. Народ же страстно желал ощущать Его постоянную близость, и неотъемлемой частью их веры была уверенность в том, что с ними их Бог. Однако еще пророк Исайя творил: "Истинно Ты - Бог сокровенный, Бог Израилев, Спаситель" (Ис. 45:15).
"На Израиль постоянно падала жестокая кара: испытывать на себе "сокровенность" Бога. Противоречие между их религиозными представлениями и реалиями жизни вновь и вновь приводило их к размышлениям на эту тему".
Но самое удивительное и поучительное во всем этом то что, когда израильтяне переносили свое Священное писание на бумагу, они не отрицали этих противоречий и не пытались их ретушировать. Это особенно поражает, когда читаешь псалмы, полные страданий, жалоб и недовольства. Почему их просто–напросто не выбросили из Библии? Если вы хотите, чтобы ваша религия выглядела привлекательно, не лучше ли было бы опустить эти удручающие слова.
Комментируя псалом 87, Вальтер Брюгеманн вопрошает: "Что этот псалом, вообще, делает в пашей Библии?". Он там потому, поясняет В. Брюгеманн далее, что такова жизнь, а эти произведения были призваны отражать жизнь такой, как она есть, а не избирательно. Как я уже говорил, это очень печальный и удручающий псалом. Но это высказанный псалом. Это не стих, говорящий о "молчаливой депрессии. Это речь. И речь, обращенная к конкретному лицу. Даже во рве преисподней Израиль знает, что за всем этим стоит Иегова". В своем богословском комментарии к псалмам В. Брюгеманн делит их на "псалмы ориентации" и на "псалмы дезориентации". Он отмечает интересный факт, что Церковь в нашем современном мире, полностью дезориентирующем человека своими многочисленными соблазнами, продолжает петь гимны исключительно "ориентационные". То, что он говорит на эту тему, настолько точно, что я приведу его цитату полностью, хотя она достаточно длинна:
Я твердо убежден, что подобная позиция Церкви продиктована не евангелическим пылом или глубокой верой, скорее всего, она обусловлена безотчетным страхом, упорным отрицанием реальной действительности, самообманом и нежеланием признавать свою дезориентацию в этом запутанном мире. Причина такого безоговорочного утверждения "ориентации", похоже, не в вере, а в нарочитом, навязчивом оптимизме нашей культуры.
Подобное отрицание очевидного некоторыми современными ревнителями веры и их попытки замять неблагоприятные моменты - а я уверен, что именно это и происходит, - весьма странны, учитывая, что в Библии немало псалмов, исполненных горечи и сожаления, протеста, возмущения и жалоб на несовершенство этого мира. По крайней мере, становится ясным, что церковь, распевающая "песни счастья и радости" перед лицом жестокой действительности, поступает не совсем так, как к тому призывает Священное писание.
Еще раз повторю, что я вовсе не призываю петь этот псалом на воскресных службах. Я лишь хочу, чтобы Церковь осознала, что ощущение дезориентации - законное чувство в духовном опыте любого верующего, и в своем служении этим людям Церковь должна уделить внимание и этой проблеме.
"Обращение к "псалмам тьмы" может быть расценено многими как свидетельство маловерия и отступничества, но для сообщества действительно любящих и искрение верующих людей это будет шагом дерзновенной веры, быть может, несколько преображенной. Сие обращение есть шаг дерзновенной веры, с одной стороны, потому что оно призывает прочувствовать и испытать мир, каков он есть, во всей его неприглядности, а с другой - потому что оно возлагает ответственность за все беспорядки и беды в этом мире на Бога, заявляя, что все происходящее находится под Его неусыпным контролем. А посему не существует никаких предосудительных, запретных или неуместных тем - ведь это говорит паше сердце. Умалчивать о каких–то моментах жизни при разговоре - это все равно, что удалять их из ведения Божия. Таким образом, эти псалмы играют важнейшую роль: они показывают нам, что говорить нужно обо всем, и то, о чем мы говорим, должно быть обращено к Богу, Которому одному известны все тонкости жизни".
Как я уже упоминал ранее, меня поразило, что, записывая в книги свою веру, израильтяне не исключали мрак и тьму из своего религиозного опыта. Но еще более удивительно в этих "псалмах дезориентации" то, что ни один из авторов ни разу ни словом не обмолвился о том, что он более не верит или не доверяет Богу. Даже в самом мрачном из псалмов Бог выступает перед нами как Тот, Кто всегда присутствует рядом и Кто внимательно следит за "дезориентацией" и сумбуром, царящими в пашей жизни. И именно такая дерзкая, упрямая, возмущающая и ропщущая вера дает нам новый источник жизни даже в глубинах преисподней.
Теперь же я хотел бы поговорить о тьме несколько иного рода.
Ушей Всевышнего достигнул вопль страдальца:
"За что мученье?
Освободи от страшного проклятия и боли
Свое творенье!
Разбей оковы, прекрати войну и голод,
Дай мирно жить!
Тогда мы, Господи, сильнее сможем
Тебя любить!".
Помедлив, отвечал ему Творец вселенной:
"Освободить?
И мужества, и стойкости, и силы духа
Тебя лишить?
От жалости, от нежности, от жертвы кроткой
Избавить мир?
Героев, из огня поющих к небесам,
Не звать на пир?
Любовь, что за тебя жизнь отдала с улыбкою,
Ужель забыть?
Дорогу в рай, открытую Христом,
Опять закрыть?".Неизвестный автор
ГЛАВА 16
ОЩУТИМЫЙ МРАК
Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины.
Каков он был, о, как произнесу,
Тот дикий лес, дремучий и грозящий,
Чей давний ужас в памяти несу!
Так горек он, что смерть едва ль не слаще.
Но, благо в нем обретши навсегда,
Скажу про все, что видел в этой чаще.