Ну и прочее, что матерям положено. Отец глянул на неё, останавливать не стал, перекрестился, повернулся ко мне:
- Клади, Нинка, свой сундучок в синюю тележку, да запрягай в неё Игрунка. Будет он тебе с тележкой в приданое, большего дать нечего. Езжай в новый дом, коли так Мотя сказала, она, видно, знает. На свадьбу придём. Бога бойся, мужа почитай. Тимофей Васильич, ты уж это… присмотри… Прощевайте пока. Пойдём жена, ульи поглядим, они тут без нас разберутся.
И, забрав с собой причитающую мамку вышел из избы.
А то, почему мне Мотя сразу к Семёну в дом велела ехать, я в тот же день и поняла. Едва у них во дворе мой сундучок с тележки сняли, Анисью Игнатьевну, маму Семёнову, удар хватил, инсульт то есть. Парализовало у неё полтела, сына так в постели и встретила. И я, до захода солнца ещё, уже в новом дому хозяйкой стала. Вот так я и сосваталась. Ничего интересного, Алексей.
- Ну уж и ничего! На моё бы место Островского, вот бы счастлив был такую историю услышать!
- Вы Островского Николая Григорьевича имеете в виду? Учителя из Зареченска?
- Нет, Ниночка, я имел в виду великого русского драматурга.
- Полно Вам шутить, Алексей, над нашей простотой деревенской! Какая история? У нас тут всё просто да однообразно.
- Просто - может быть, да простота такая дорогого стоит. А про то как ты в лесу заблудился, Семён Евграфыч, не забыл? Расскажи, будь другом!
- Ну, этого я никогда не забуду. Случилось это в шестьдесят первом, Хрущёв, как раз, обижать сильно Церковь начал. К нам тогда тоже какие-то "упалнамоченные" приезжали, двое в польтах и шапках-"барашках", хотели церкву закрыть. Но у нас мужики серьёзные были, пришли в контору, человек пятнадцать, закрылись с теми чинушами, председателя с бабами на двор отправили. И говорят "упалнамоченным":
- Тут вот в кулёчке деньги - на две "Победы" хватит, а вот - мешки рогожные, крепкие. Вы, товарищи, выбирайте - написать в своих бумажках так, чтобы про нашу церкву власти и не вспоминали больше - и вот вам от людей чувствительная благодарность. Или в прорубь в мешочке, оно как раз и стемнело уже. Сомы в наших краях крупные, бывают и по шести пудов, так что по весне всплыть будет нечему.
Те струхнули конечно, видят - мужики не шутят.
- Давайте, говорят вашу благодарность, да рот на замке держите. С Советской властью по хорошему завсегда можно договориться (и кулёчек с деньгами - в портфельчик засовывают). Папочку с вашим храмом, мы на такую полку поставим, что до Второго Пришествия сам леший не найдёт. И попу своему передайте, что кабы все прихожане вон как вы были, жизнь была бы другая.
А, какая - другая, не объяснили - уехали. Но храм наш и вправду до сего дня без службы не бывал.
- Да! Так вот, аккурат после того приезда через полгода, вскоре как Мишенька, третий сынок, у нас родился, пошёл я в лес обходом, сухостойчику присмотреть, да много ль помёта кабаньего - ожидать ли по осени огородов разрытых. Только вот не в духе я в лес пошёл, смешно теперь, а тогда я на начальство сильно обижен был, что причетавшуюся мне новую "Дружбу" - бензопилу, на соседний участок отдали. Мой сосед-то, лесник из Куровсково, к начальству без гостинцев никогда не ездил, а я подмазывать за всю жизнь так и не научился - противно что-то. Ну вот я весь в обиде и отправился. Забыл, прадедову заповедь, чтобы в лес без мира в душе, да без молитвы, и носу не совать. Въелась мне эта "Дружба" - подцепил бес.
- Ну, иду я весь надутый, и вдруг, почти на ровном месте - за корень ногой, да как хлопнусь, и лицом как раз в лосиный помёт. Тут уж я совсем рассвирепел, подскочил и, чего и на стройке в Москве себе не позволял, скверным словом выругался. Так выругался, что даже сам удивился - отродясь не сквернословил. Постоял, утёрся, плюнул и назад домой пошёл, ещё больше на весь белый свет рассерженный. Выхожу на полянку, там у меня штабелёк брёвен сложен был, вижу, что пришёл-то в обратную от дома сторону. По-вернулся и снова к дому. А, напомню, это без хвастовства, я наши леса (тем более участок свой) сыздетства лучше своего лица в зеркале знаю, ночью без фонаря, любую нужную кочку отыщу. И вот, примерно час спустя, выхожу я вновь к тем же брёвнам, на ту же поляну. Тут я уже и про "Дружбу" позабыл. Такого со мной в жисть не бывало. Развернулся и в лес - вот он ручеёк, а вот муравейник сдвоенный - правильно иду. Через час - я у брёвен там же. Нет, думаю, надо присесть отдохнуть, что-то с головой у меня видно не в порядке. Присел на нижнее брёвнышко под штабелем, закурил. Глядь, а слева на бревне старичок сидит незнакомый, в телогреечке рваненькой, в ушанке солдатской, я в задумчивости и не заметил как он подошёл. Угости, говорит, папироской - я угостил, а как спички ему протягивал, коробок обронил. Наклонился поднять и вижу - ступни ног у старичка - босые, размера неестественно большого, и - ярко красного цвета. Ага, думаю, понятно - кто меня по лесу водил. Разгибаюсь, а сам тихонько, про себя "Отче наш" читать начинаю. Старичок как подпрыгнет:
- Ты что, Сёмка? Сам ведь позвал!
И исчез, как не было. Встал я с бревна, а тут как рухнет штабель, я, грешник, еле отскочить успел, а котомку мою накрыло. Термос в ней был, китайский, хороший - в крошево. Зато домой сразу, как ни в чём не бывало, вышел. Тот урок, слава Богу, накрепко усвоил. В немирном духе да без молитвы, не то что в лес, а и вообще - никакое дело в пользу не выйдет.
- Ну, Семён Евграфыч, тут у вас может и возможно - "в мирном духе" пребывать, а в Москве нынче вся жизнь - сплошной стресс - деньги, работа, жильё, личная жизнь… Да, собственно, личной жизни особенно и нету - не до неё всё, некогда. Живёшь - как за рулём, по гололёду на "лысой" резине и без тормозов - давай ускоряйся, других обгоняй, "подрезай", лишь бы самому на обочине не оказаться. Так и гонишь, пока до своего столба не доедешь.
- Лексей! А, и нужна она - такая жизнь-то? Много радости-то от неё?
- Радости немного, почти вобщем-то и нет. Да, как иначе - сейчас все так живут. В Москве, по крайней мере.
- Ну, я думаю, и в Москве, возможно не все, а вот у нас тут, так гонки этой вообще нету. На печи, конечно тоже не залежишься - в деревне работы много, но и рабства такого, как ты сейчас описал - нет и в помине. Человеку нельзя так жить. В Евангелии сказано: "Кесарю - кесарево, а Божье - Богу". Соответственно, телу - необходимое, пищу там, одежду - по большому счёту, не так уж много-то и надо, а душе - веру, Церковь святую да молитву…
Из-за забора звонко закричал мальчишечий голос:
- Дядь Семён, дядь Семён! Москвича Алексея к себе батюшка зовёт!
- Ну, коли зовёт - иди, Лексей. А, у нас дверь открытая - приходи как домой.
- Спасибо, Евграфыч, Ниночка благодарю за угощенье!
- Не за что! Во славу Божью! Приходите Алексей!
Флавиан встретил меня озабоченным взглядом.
Глава 4. БОГ
- Алексей! А у тебя мобильный с собой?
- В машине, в бардачке. Я его отключил. Не хочу ни с кем разговаривать пока я здесь у тебя.
- Тогда понятно. Мне Женя сейчас позвонила, а ей врач Иринин. Ира Женин телефон им дала, так как твой не отвечает. Плохи у неё дела. Обследования показали рак, возможно, с метастазами. Будут оперировать, но результат непредсказуем.
- Ну так я ж ей денег дал на операцию, что я ещё должен? Не сидеть же с ней в качестве сиделки? И вообще, я с ней разведён!
- Ну да, помню. Наверное и так, больше ничего не можешь, пока… Ну ладно. Пойдём, помоги мне паникадило к празднику почистить, а то я со своей тушей стремянку сломаю, а мать Серафима с неё не достаёт. Не сочтёшь за труд?
- Да ты что? С удовольствием! Справлюсь я с этим твоим кадилом?
- Паникадилом! Это люстра такая в главном приделе. Справишься. Зубной порошок на тряпочку и чисти - вся премудрость.
- Ну, тогда, пойдём!
И мы вошли в храм.
В храме я не был давно. То есть - в нашем русском православном храме. С тех пор, как "загранка" стала доступна советскому человеку я успел побывать в соборе святого Петра в Риме, в Афинском Парфеноне, в храмах Луксора в Египте, был даже в буддистском дацане в Бурятии. А, когда я был в нашем храме, вспомнить не смог - то ли в детстве, то ли позже. А ведь, точно был когда-то.
Даже - странно: Андрюшка, вон - поп, Женька, оказывается - верующая, моя бывшая "благоверная" и то успела "отметиться", а я - мимо. И, почему?
Флавиан лишь завёл меня в церковный притвор и тут же вышел за зубным порошком, а я остался в храме один.
Первое, что сразу же поразило меня, это какая-то особая тонкая тишина. То есть я слышал из-за открытого окна пенье птиц, звуки голосов, мотоцикл где-то протарахтел. Эти звуки были рядом, но - не здесь, и шли они из какого-то другого пространства, которое казалось никак не связанным с тем в котором я находился сейчас.
Я словно очутился в другом измерении. Именно в другом измерении! Я почувствовал это всем своим существом в той звенящей, прозрачной и живой тишине храма.
Да, да! Я вдруг ощутил, что тишина здесь - живая! Прямо как живое существо - доброе, мудрое и живое - по имени Тишина.
И в этой тишине было разлито присутствие жизни, и не просто жизни, а ЖИЗНИ, какой-то другой - настоящей. Я внезапно догадался - Вечной. Господи! Не схожу ли я с ума?
Кажется Паскаль в "Мыслях", или Ларошфуко в "Максимах" сказал: "Я чувствую, что Бог есть. И не чувствую, что Его нет. Значит Он есть".
Я вдруг понял, что могу подписаться под этими словами. Я почувствовал что Он - есть.
Я самого Его почувствовал!
Мой разум, весь мой жизненный опыт, логика моей жизни - всё противилось этому, невесть откуда взявшемуся чувству - Бог есть! Что-то во мне кричало истошным визгливым голосом - немедленно выйди отсюда, уезжай в Москву, ты здесь рехнёшься, ты уже рехнулся!
Но это чувство не проходило - Он есть!
Да, да! Он - Бог - есть! Настоящий Живой Бог!
Я не видел - где Он, я не слышал Его, но я всем своим существом ощущал Его - Бога - присутствие. Он был здесь - рядом со мной. Может быть даже стоял вот за этой колонной? Или за теми резными дверями?
И мне было хорошо от этого. Я чувствовал что мне хорошо. Так хорошо, как никогда не было в жизни. И я знал, что это хорошо оттого, что Он - Бог - здесь, рядом со мной.
Я стоял в притворе храма, глубоко дышал этим, каким то незнакомым мне воздухом, проникнутым тонким неведомым ароматом, несказанная лёгкость мягко наполняла моё существо, мне казалось, что сделай я шаг - и я оторвусь от пола и поплыву под этими древними благоухающими сводами.
Тихая какая-то радость, как в детстве, на коленях у бабушки, проникала в моё сердце, и оно взволнованно тукало - Господи! Господи!
Я не сразу понял, что передо мной стоит Флавиан с тряпкой и коробкой порошка в руках, и с ласковой улыбкой смотрит на меня, похоже уже давно.
- Андрей! Прости, Флавиан! Прости - отец Флавиан! Послушай!
- Не надо ничего говорить, Лёша, я вижу. Вы встретились. Слава Богу!
- Нет, послушай, это что - правда? То что я почувствовал сейчас, это вправду - Бог? Разве так бывает?
- Бывает и так. И по другому. По разному. Но это - Бог. В этом можешь не сомневаться. Я верил, что ты сможешь это почувствовать. Когда-нибудь. Что у тебя осталась живой душа, несмотря на то, что ты всю жизнь старательно убивал её. Я не предполагал, что это может произойти сейчас. Но, Богу виднее, кому и когда открывать себя. Слава Богу за всё!
- Отец Флавиан, Послушай… ну, а что мне теперь делать? Что-то произошло сейчас со мной… Я ещё ничего не пойму, что во мне творится… Я только знаю теперь, точно знаю, что Бог - есть!
- Леша, а ты поговори с Ним. Поговори, как говоришь сейчас со мной, просто поговори. Скажи Ему, что ты вот сейчас почувствовал что Он - есть, что ты ничего про Него не знаешь, но хочешь познакомиться с Ним. Расскажи Ему про себя, про свою жизнь, про всё что у тебя в душе наболело, попроси помочь, научить тебя - как жить дальше. Встань вот здесь, вот перед этой иконой и поговори с Богом.
- А можно мне встать на колени?
- Можно, конечно…
Я встал на колени.
Когда я вышел из храма уже начинало темнеть. Я не расскажу о том, как я разговаривал с Богом. Это невозможно рассказать. Это - тайна. Или - Таинство. В общем, это не для всех. Скажу лишь одно: - во всё время, что я говорил к Нему, то жалуясь, то плача, то упрекая Его - Он стоял передо мной и слушал. Слушал и отвечал. Отвечал струящейся от Него Неисчерпаемой Любовью, в которой я захлёбывался от нахлынувшего счастья. Это невозможно описать. Это можно только испытать. Тот, кто уже испытал - тот поймёт. "Dixi" - я сказал.
Паникадило почистил сам Флавиан. Стремянка его выдержала.
Глава 5. МАТЬ СЕРАФИМА
- Алексей Витальевич!
Голос матушки Серафимы - строгий, и в то же время доброжелательный - вывел меня из задумчивости. Оказывается я уже полтора часа просидел в резной беседочке в углу церковного сада.
- Еле нашла Вас. Батюшка срочно уехал в Горбуново, это в двенадцати верстах, причащать старушку умирающую. Велел напоить Вас чаем и просить дождаться, когда он вернётся.
- Спасибо. То есть, спаси вас Господи - так, кажется, принято говорить?
- Так, так, Алексей Витальевич, так голубчик. Вы чайку любите с мятой, или "по господски" с лимоном?
- А, почему "по господски", матушка Серафима?
Разоваривая мы зашли в церковную сторожку - чистенькую, со свежебелёными стенами и, белёной же, разрисованной яркими цветами печкой в которой попыхивал паром до блеска начищенный медный чайник.
- А это раньше, в "мирное время", то есть до большевиков, так говорили: с лимоном - по господски, с молочком - по купечески, с яблочком - по поповски, в наклад - по городскому, а в прикуску - по крестьянски. Ну а уж по бедняцки - в приглядку!
- Надо же! Никогда такого не слышал! Матушка… Можно мне Вас так называть?
- Можно, Лёшенька, можно.
- Матушка, а что вы так смотрите на меня и улыбаетесь?
- Так ведь это я, Лёшенька, радуюсь на Вас. Вы бы сами себя сейчас увидели - аж светитесь! Я ведь Ваше лицо хорошо запомнила ещё тогда, в Москве, в обувном магазине. Да и когда приехали Вы…, да что там! Ещё перед входом в церковь, сегодня, когда вы на улице с батюшкой разговаривали, так у вас ещё лицо-то другое было - ожестелое такое, с мертвечинкой.
- А сейчас, ровно дитя на именинах сияете! Такая перемена в лице, обычно, при крещении бывает: входит в купель один человек - выходит другой - во Христе младенец! Я это много раз наблюдала, когда батюшке при Крещении прислуживала. Да ведь младенец и есть! Крещение ведь - второе рождение, вся прежняя жизнь с грехами в купели остаётся, а новая с "чистого листа" начинается.
- Матушка! А можно мне ещё раз покреститься, чтоб уж по настоящему, вот как вы говорите, новую жизнь начать?
- А, Вы, Лёша, уже были крещены когда-нибудь?
- В младенчестве, был. Бабушка тайком от родителей где-то в подмосковном храме крестила, чтоб без паспорта, с этим тогда, говорят, строго было. Перед смертью незадолго, мне тогда двенадцать лет было, бабушка мне сказала, что я крещён во имя Алексея Божьего Человека, а кто он такой - я так и не знаю до сих пор.
- Ну, Лёшенька, это не беда. Я Вам житие Алексея Человека Божия почитать дам, даже подарю, очень трогательное житие. А вот креститься второй раз Вам нельзя - в Символе нашей веры сказано - "…верую во едино крещение во оставление грехов". Да, и не к чему оно вам. Нам православным Господь всем даровал "второе Крещение" - Таинство Покаяния да прощения грехов через священника на исповеди. Вот этого-то "второго крещения" Вам Лёшенька у батюшки Флавиана и попросить бы, когда он вернётся.
- Исповедь? Это про грехи свои рассказывать? Ну, я не знаю, надо ли это… Чужому человеку такое про себя говорить, стыдно как-то…
- Вот это-то и важно, Лёшенька, дорогой, чтоб стыдно-то было! Чтоб от стыда под землю провалиться хотелось! Чтоб душа содрогалась от собственной грязи и мерзости, плакала бы и прощенья у Бога просила! Именно так Таинство Покаяния и совершается - когда стыдно. Малый стыд перед одним священником испытать - а великого стыда перед всем миром избавиться. Ведь все наши нераскаянные грехи на страшном Судищи перед всем миром откроются. А по грехам и суд - "коемуждо по делом его". Ох и страшно, Суда того, Лёшенька! Оправдание либо осуждение навечно будет! Представляете - навечно! Да, впрочем, человеку того и представить невозможно - вечность - очень уж мы временным жить привыкли! А жизнь-то она вон - вжик и нету - пролетела! Вот, только вчера, вроде, от украинского голода в тридцать втором сюда, в Т-ск, мы с сестрой с Полтавщины бежали, по лесам мимо кордонов ОГПУ пробирались, а уж тому скоро семьдесять лет минует.
- Матушка, вы простите нескромный вопрос, а сколько ж вам лет, что вы так всё хорошо помните? Даже поговорки эти про чай "по господски"?
- Годков-то мне уж скоро восемьдесят седьмой пойдёт, вторую жизнь живу, у Бога занятую. А прибаутки те ещё от папочки покойного, Царствия ему Небесного, убиенному протоиерею Доримедонту, в детстве слышала.
- Матушка! А что значит вторая жизнь у Бога занятая?