- Это, Лёшенька, значит, что в первой жизни я была Катерина грешница, а теперь, уже шестнадцатый годок - ещё большая грешница монахиня Серафима. По одежде - монашка, по грехам - окаяшка. Пятнадцать лет уже в глинке лежать должна была, да милостивый Господь по молитве отца покойного, руками батюшки Флавиана, дал времечка на искупление. Я тогда уже помирать собралась - рак обоих лёгких с метастазами везде, а я ведь сама врачом была, кардиохирургом, всё понимала, и как помирать поэтапно буду тоже. Лежала в палате-двушке, в двухместной то-есть, с соседкой - чтоб в одиночестве мыслями не мучиться - в своей же больнице в Т-ске, где сорок два года проработала. С соседкой по палате о политике всё спорила - вот ведь до чего ослепление бывает! Смерть у кровати стоит - а я - даёшь "перестройку"! Партия обновится, выведет из застоя! Коммунисты не подведут (и это я-то - дочь священника расстрелянного)! А соседка та Наталья, жена кого-то там из обкома партии, всё мне про Бога - исповедайся мол, причастись, одни кости уж остались! А я - нет, мол, человек не должен унижаться перед судьбой, умирать надо гордо! Господи! Неужели ж это я была?! И вот приводит к Наталье моей муж-обкомовец попа молодого - батюшку нашего Флавиана, особоровать соседку мою значит, а он, взглянул лишь на неё, благословил, и ко мне поворачивается. Смотрит пронзительно так, и говорит: "Вы ведь не жадная, правда? Подарите мне коробочку, что у вас под матрасом с левого плеча в изголовьи, она вам не понадобится". Я так и охолонула, у меня ведь и впрямь коробочка там лежала, а в ней шприц и морфина смертельная доза - чтоб не мучиться, когда боли нестерпимыми станут, а мне и тогда уже баралгин лошадиной дозой кололи. В голове закружилось, не могу понять как он про коробочку-то узнал? А он смотрит с улыбкой, но властно так, что я и сама не поняла, как коробочку свою заветную достала и отдала ему безропотно. Он её в портфель сунул и сказал: "я к вам завтра приду, вы с утра не ешьте ничего и не пейте". И соборовать соседку начал, поёт тихонечко, молитвы читает, а я как в тумане лежу, никак мыслей собрать не могу, что-то происходит со мной, а что - не пойму. Особоровал он соседку, причастил, попрощался и ушёл. А я так до утра глаз и не сомкнула - всё понять пыталась - не гипнотезёр ли был тот священник? А под утро моя соседка преставилась - тихо, не просыпаясь, вздохнула только и вытянулась, и лежит улыбаясь чему-то. Я до семи сестру звать не стала, намучились они - сёстры-то за ночное дежурство, сама их несчётно продежурила. Увезли от меня Натальюшку, Царство ей Небесное, а я есть вдруг захотела - просто мочи нет, и "Боржоми" из холодильника. Так этого "Боржоми" захотела, что аж во рту пузырёчки холодненькие почувствовала. Но лежу, терплю голод и жажду, удивляюсь что болей привычных нету, жду того священника молодого, странного, огорошившего меня так неожиданно, вопросы для него заковыристые приготавливаю - всё ж в институте недаром пятёрку по атеизму имела, прости меня - Господи! Вот приходит, улыбается, напевает: "радуйся Серафиме Саровский чудотворче!" у меня все вопросы как ветром сдуло - зарыдала я и остано-виться не могу. Шесть часов батюшка у меня в палате просидел, всю мою душу перевернул, исповедалась я тогда первый раз с восьмилетнего возраста, когда после ареста родителей в детский дом попала… причастилась. А вечером, как врачи ушли, пришёл он с матерью Таисией, просфорницей соборной, тайной схимонахиней, Царствие ей Небесное, голубушке святой, и постриг меня "на смерть" с именем Серафима, в день тот память Серафимушки Саровского Чудотворца была. Чётки в руку вложил - молись - говорит - монахиня - Ангелом станешь! Вот так я с тех пор по этим чёткам и молюсь, износились вон уж, а поменять жалко - первое благословение в монашестве. Я тогда, после пострига, три дня не ела, молилась только и святую воду пила, а через две недели рентген показал что лёгкие чистые, и метастазы ушли отовсюду. Через месяц после пострига, я уже матери Таисии в просфорне помогала… А когда батюшку Флавиана сюда, в Покровское настоятелем назначили, он меня к себе келейницей взял. Так вот и живу вторую жизнь под батюшки Серафима Саровского покровительством, у батюшки Флавиана на послушании. Слава Богу за всё!
- Именно - Богу слава! - внезапно прогремел весёлый голос отца Флавиана - А то я стою тут, в сенцах, повесть о чудесах самого себя слушаю, ведь возгордиться могу ещё больше, мать Серафима! Я и так гордец да тщеславник великий!
- Отче честный! Прости грешницу окаянную за болтливый язык! - прямо со скамейки бухнулась на колени старая монахиня - епитимью наложи, батюшка мой драгоценный!
- Вот тебе эпитимия, старица велехвальная, расскажи Алексею, как ты меня в позапрошлом году от смерти в Выползках спасла!
- Батюшка! Помилосердствуйте! То вас Господь спас, молитвами Матушки Царицы Небесной!
- Спас-то Господь! Да чьими руками? Ладно уж, молчи мать, чайку мне лучше налей, горяченького, я сам расскажу.
- Батюшка!
- Ничего, смиряйся мать!
- В позапрошлую зиму, соборовали мы с Серафимой за семь вёрст отсюда старичка одного, бывшего раскольника - старообрядца. Перед смертью он захотел, по уговорам жены, к Церкви Святой присоединиться, пособороваться и причаститься - на девяноста третьем году жизни захворал впервые. Туда мы на моём "уазике" приехали, а Выползки те - глухомань, не деревня даже а хутор - четыре двора. Присоединил я Стефана к Православной Церкви, пособоровал, причастил, на крыльцо вышли а я - бух и - в сугроб! Инфаркт приключился! Хорошо - Серафима кардиолог бывший, что-то там со мной повозилась, видит - выжить могу. Только надо меня скорей в больницу к медикаментам там, оборудованию. А как добраться-то? Я без сознания. Телефона в этих Выползках и не видали никогда, живых, кроме Стефана да его старушки, на два года его младше, никого нет, а машину мать Серафима тогда водить не умела (после того случая - в её-то годы - выучилась!).
- Ну и признайся, Мати Всечестная, как ты - мышонок этакий, мою тушу на санях семь вёрст в мороз протащила, а?
- Не пытайте, батюшка, я сама не знаю, одной милостью Господней, да Пречистой Заступницы ходатайством! Я только тянула верёвку да молилась - Матерь Божья, Господи! Спасите батюшку моего! Ради чад его духовных, Господи, помоги, не оставь их сиротами! Слава Господу - помиловал!
- Вот, Алексей, видишь! Перефразируя классика - "есть монахини в русских приходах!…"
- Полно Вам, батюшка, над глупой бабкой смеяться! Скажите лучше, удачно съездили? Причастилась старушка-то?
- Да уж - съездил! Старушка-то, знаешь кто была? Сама Варвара из Дубровки, она в Горбунове у дочки Елены в дому лежит.
- Господи, помилуй! - испуганно перекрестилась мать Серафима - Неужто Варвара покаялась?
- Ну уж, конечно! Жди от бесов покаяния! Варвара эта, чтобы ты знал, Алексей, есть, пока ещё, первая и знаменитейшая в наших краях ведьма - экстрасенс по современному. К ней клиенты, не только что из Москвы, а бывает и из "зарубежа" приезжают. Лечит, естественно от всего, порчу снимает, наводит, сводит, разводит, повышает, гадает, предсказывает и т. д., словом весь положенный набор. Только, в отличии от большинства современных шарлатанов, результат - почти стопроцентный, правда и последствия тоже.
- А, что значит - последствия тоже?
- А последствия - значит, что народная поговорка про давание бесу пальца - верна до сих пор. Ну, вот недавний пример: Галина, продавщица из Тарбеевки - пил у неё муж. Пил сильно, там в райцентре многие так пьют. Лечила она его и в диспансере, и по Довженко, и ещё как-то, приезжала и ко мне сюда. Я её спрашиваю: - ты когда причащалась-то сама в последний раз, сколько лет назад?
- А она мне - а, причём здесь я? Муж же пьёт, а не я, мне его излечить нужно! Вы скажите сколько денег надо, чтобы вы его исцелили?
- Я ей - муж-то - твой, и скорбь стало быть тоже твоя, тебе же Господь эту скорбь не просто так попустил терпеть, а за твои грехи. Очистись сама от грехов, наладь с Богом правильные отношения, тогда и мужу сможешь помочь, а деньгами-то этого не купишь! Приготовься к исповеди, попостись хоть пару дней, да приезжай к службе - будем тогда о твоих проблемах разговаривать.
Не захотела. Деньги заплатить проще чем свою совесть перекапывать да жизнь исправлять. Пошла к Варваре. Та ей водичку нашептала, научила как мужа напоить. Выпил он той водички и пьянство - как отрезало - запаха водки терпеть не может. Галина месяц от радости плясала, на каждом углу Варвару рекламировала да попов поносила. А муж её на хорошую работу устроился, деньги большие начал домой носить. Но уж больно сильная жадность у него к деньгам проявилась, Галине или дочке носового платка не купит, всё прячет и копит. А на третьем месяце "исцеления" выгнал он Галину с дочкой из квартиры, привёл молодую, и ублажает её как королеву - работать не разрешает, подарками осыпает. Эта молодая чуть не в открытую с другими гуляет, а он того словно и не видит. Сидит теперь Галина с дочкой у матери в её "полдоме" на окраине да судьбу проклинает. Плачет, говорят - лучше бы пил, как раньше.
Или вон у Ирины Мальцевой: сын от своей жены к соседке жить перешёл, этажом ниже, та с полгода терпела, потом - к Варваре - верни мол, жить без него не хочу! Варвара что-то с фотографией его поколдовала - вернулся. Сам! Как и не уходил. А через две недели в ванной на трубе повесился. Вот тебе и "последствия"! Я тебе таких примеров рассказывать могу - суток не хватит. А механизм везде один - с бесами общаться - "игра в одни ворота" - всегда проиграешь!
- Отец Флавиан! Подожди-ка! Так что ж, эти целители и "бабки" силой, бесовской, что-ли, лечат?
- А чьей же ещё? Господь дар исцелений святым, и то не всем, даёт за чистоту жизни, за молитвенный подвиг, за служение в исполнении заповедей Его. А дьявол свою силу, опять же, если только Бог попустит, тем даёт, кто ему - рогатому служит, свою да чужие души губит, вон - как Варвара та же.
- И, что же, она так и не раскаялась?
- Трудно, Алексей колдуну раскаяться, почти что и не возможно, хотя бывают и исключения - священномученик Киприан, например. Настолько общение с дьяволом душу убивает, что колдун уже и захотеть раскаяться становится не способен - вот ведь что страшно. Ведь, пока душа ещё живая, способна Бога почувствовать, лишь только захоти крикнуть - Господи, прости! А Господь уже рядом и простить готов, и все твои раны греховные Своею неизреченною любовью залечить. Но для покаяния нужно себя грешником ощутить, преступником Закона Божьего. А это значит и Самого Бога над собой как Владыку и Законодателя признать. Этого-то колдуну дьявол сделать и не даёт, он же колдуну внушал всё время их общения: - ты сам - бог! Твори волю свою, ты выше других людей, вот и силы у тебя сверхъестественные! Тяжко, напитав душу такой отравой, себя унизить потом, да перед величием Истинного Бога смириться. Оттого и помирают колдуны, чаще всего, мучительно, без покаяния. Вон и Варвара: я, как узнал к кому пришёл, подивился конечно, но думаю - всякое в жизни бывает, вдруг - Варвара и впрямь покаялась!
- Захожу к ней в комнату, лежит на диванчике под одеяльцем маленькая старушонка, беленькая такая вся, личико такое благообразненькое, голосочком слабеньким таким блеет: - ба-а-атюшка, помира-аю, ножки не ходят, пло-охо мне, причасти меня ба-а-атюшка!
- Хорошо - говорю - а от сатаны отрекаешься?
- Нет! - как рявкнет, аж подбросило её на кровати, глаза сверкают, трясётся вся - сам, попишка, отрекайся от Распятого своего!
- И тут же снова: - ба-а-атюшка - голоском замирающим - пло-охо мне, причасти меня, ба-атюшка!
- А, силу-то свою, кому передала, Елене, что-ли?
- Мужу её! - опять голос сильный, с порыкиванием - семь дверей с крестами пройдёт, летать будет…
- Перекрестил я её, произнёс - под знамением образа креста, Твоего, Господи, да расточатся вся сопротивныя силы! Поёжилась под одеялом, как от холода: - Уйди, поп, не тебе здесь рукой махать…
- Я и ушёл. Там мне и вправду делать нечего. Жалко, конечно, душу человеческую, в огонь идущую, но, как говориться - вольному воля, спасённому - Царство Небесное!
- Это, что ж, выходит - так сильны эти бесы?
- Нет, Алёша, не бесы сильны, а - человеки без Бога слабы. Апостол Павел в послании к Филипийцам пишет: "Все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе". Так и любой христианин живущий во Христе, имеет от Него благодатную защиту и силу противостоять козням и нападением бесовским. К такому рабу Божию дьявол подобраться не может - сила Божья пламенем опаляет нечистого. А к безбожнику - дорога широкая - валяй, искушай! Тот и не заметит, как уже в рабстве у какой-либо страсти бесовской окажется…
В дверь постучали: "Молитвами святых отец наших… Господи, благослови!"
"Аминь!" - прогремел Флавиан - Входите!
Дверь отворилась и в неё, даже не вошла а просочилась, высокая худющая старушка с перепуганным лицом.
- Ой! Батюшка! Христа ради простите! А я не знала что вы здесь, я к мать-Серафиме на минутку. Я уж пойду, простите, я всегда некстати!
- Кстати, кстати Марфа Андревна! Как нельзя более кстати. Садись, чайку с нами выпей…
- Неловко, Батюшка, поздно уж…
- Грешить должно быть неловко! А чайку с "батюшкой" выпить очень даже ловко. Садись, угощайся, тебя прямо Господь послал. Мы вот тут с гостем из Москвы про бесов толкуем… А ты вот расскажи-ка гостю, как ты в детстве "змея" видела, да про Анниного "мужа"…
- Про Нюрку, что ль? Не к ночи такие рассказы-то, батюшка, как я по темну-то домой пойду? Я ить, ох и боюсь!
- А ты, Марфа, крестным знамением себя осеняй почаще, да с молитовкой-то и дойдёшь, с Иисусовой, Ангел охранит.
Хорошо, Батюшка, за святое послушаньице расскажу…
- Это ведь, аккурат, после войны, в сорок шестом было, зимой. Мне тогда двенадцатый годок, как раз пошёл. Мы с сестрой, да Маняшкой соседкиной, той всего семь было, у Ефимова двора, как обычно с горки на салазках катались. Вдруг - ох! Змей по небу огненный, вот как звезда падает, с искрами, бах - и прямо к Нюрке во двор, что через два дома от горки нашей. Мы сперва спугались, конечно, потом - любопытно ить, побежали посмотреть. Глядь за забор - а там и нет ничего. А была та Нюрка солдатской вдовой, её мужа ещё в сорок третьем убило, так убило, что и хоронить нечего - в танке сгорел, одни документы потом прислали. И вот мы того змея несколько вечеров подряд видели, как падал. А после ничего. Сказали мамке, та - бабуле. Потом они вместе к монашкам пошли, сосланные жили у нас три, старенькие уж. Посовещались они там, и - к Нюрке. - Расскажи, мол, Нюра, что за гости тебя по ночам беспокоют, всё ль в порядке у тебя? А та побелела вся, дрожит, уходите мол - дети спят, никто у меня не был, всё у меня хорошо, уходите!
- Бабушка моя, Царствие ей Небесное - сильно молящая была, говорит ей: - Нюра, милая, ты хоть в зеркальце-то глянь на себя, что с тобою за неделю стало-то! Высохла вся, почернела, круги вон аж зелёные вокруг глазонек-то! Ой, не без лукавого здесь! Берегись, Нюшенька, доченька! Ведь и жизнь и душу навеки погубит, а твои ж детки-то кому останутся? Поделись, милая, что с тобой происходит?
Та - по прежнему - у меня всё хорошо, уходите, я сама разберусь!
Однако, видно задумалась, ладану-то от монашек и "живые помочи" взять не отказалась.
А, через день, порану, мы с сестрой ещё на печке только проснулись, вбегает к нам эта самая Нюрка и, бух - бабушке в ноги - Авдотья Силантьевна! Спасительница моя! Век за тебя молиться буду! - и в слёзы.
Мать с бабушкой её с полу подняли, чайком отпоили, та и рассказала:
В ту ночь, когда мы с сестрой в первый раз "огненного змея" видели, сразу после полуночи Нюрке в окно постучали. Нюрка от этого стука чуть в обморок не упала - стук-то был заветный, тот самый, которым убиенный муж Нюркин, воин Николай, ещё в жениховстве её на прогулки вызывал.
А, надо сказать, любила Нюрка своего Николая беззаветно, безумно, после "похоронки" три дня в забытьи была, а потом полгода "белугой ревела". И то сказать, Коля её мужик был справный, видный из себя, работящий, вина в рот не брал… И погиб он героически - в горящий танк за раненым командиром вернулся, да так и задохнулись оба, не успели выбраться и сгорели.
Глянула Нюрка в окно, а там - её ненаглядный отплаканный Коленька - живой стоит, палец к губам прикладывает и на дверь показывает - открой, мол…
Открыла, зашёл он, бледный весь, глаза горят, вздрагивает. Нюрка - не жива не мертва. А он ей - видишь, мол, жив я, в плену был, бежал, потом по чужим погребам прятался, чтоб в НКВД как предателя не расстреляли, вот теперь тайком сюда добрался. В лесу, мол, неподалёку убежище соорудил, пришёл вот… Нюрка, опомнилась, кинулась обнимать, целовать, кормить, спать с собой уложила… А, под утро он ушёл в "убежище" своё. Наказал молчать обо всём. А то, мол, схватит меня НКВД и расстреляет.
Нюрка потому и отнекивалась от нас, что проговориться боялась, как-бы Колю любимого под расстрел не подвести.
На другую ночь опять пришёл. Поел, попил, потом стал Нюрку уговаривать: - Давай, мол, уйдём отсюда, всё бросим и уедем туда, где нас не знает никто. Я, мол, себе другие документы сделаю, ну и заживём опять счастливо.
Нюрка: - А, как же дети-то, вон малые оба в кроватёнке в углу сопят, как их-то с собой в зиму потащишь?
А, он: - Оставим их пока здесь, люди добрые присмотрят, а, как устроимся на новом месте, так и заберём к себе, как-нибудь. Пойдём, мол прямо сейчас…
А, Нюрке-то страшно - как детей-то бросить, дом, корову хорошую - отелилась недавно, да и вообще… И, ещё, неуютность какая-то в присутствии мужа "воскресшего" ощущается, как-то холодит, что-ли… Ну, не может она сразу решиться, пока.
Он под утро опять ушёл, про молчание напомнил.
И вот так пять дней - каждую ночь. И с каждым разом всё настойчивее уговаривает, ну, и по мужески, утешает… Нюрка уже вроде и согласиться была готова, а, тут - мы, с монашкиным ладаном. Что-то, видно, и так сердце её чувствовало.
Словом, после посещения её мамкой с бабушкой, святыньки она в изголовье детской кроватки припрятала, да перекрестила детей на сон грядущих.
Пришёл он опять, весь какой-то дёрганный в этот раз, нервный - бежим мол, давай, прямо сейчас - "Чека" на хвост села, убежище в лесу нашла, до утра схватить могут. А, она: - Ты, хоть, детей-то поцелуй на прощанье, подойди, попрощайся с кровинушками.
А, его от того угла, где кроватка детская, аж воротит, кривится весь… Отговорился как-то, скомкано, и ушёл, сказал - новое убежище искать. А, Нюрка по его уходе всю ночь не ложилась - думала. Под утро из сундука бабкин "Молитвослов", в первый раз с мужниной смерти, достала, начала утрешние молитвы читать. А, к ночи, "живыми помочами" обвязалась, по всем стенам угольком крестов наставила, над притолокой да окнами ладаном посыпала, Богоявленской водой весь дом окропила, и с "Молитвословом" за стол - покаянный канун читать села.
В полночь дверь распахнулась, "Николай" на пороге стоит, глаза горят как угли: - Ну, что, дура! Догадалась наконец!
Как хлопнет дверью, аж дом задрожал, и исчез…
А, Нюрка до рассвета с колен не вставала, всё молилась, а, как рассвело - к нам прибежала.
Вот, батюшка милый, и всё, наверное…
- Ну, брат Алексий, как тебе историйка?