Глава 19. Религиозные элементы в христианстве
До сих пор мы использовали слово "религия" в отношении христианства почти без каких бы то ни было обоснований или оговорок. Настала пора более серьезно рассмотреть само это понятие и его применимость к христианству. Известно, что не существует общепринятого определения религии или даже сколько-нибудь общего согласия о том, что это понятие обозначает. Попробуем, опираясь на все вышеизложенное, развить наш собственный взгляд на это явление.
В вере мы имеем дело с непознаваемой и непроницаемой тайной, что стоит за нашим миром, за бытием и небытием, тайной, которую на языке религии часто именуют "Богом" (слово, которое традиционно использую в рамках этой книги и я сам). Ощущение прикосновения к этой тайне, приближение к ней, ужасающее и притягательное переживание ее можно обозначить понятием "исконное религиозное чувство". Думаю, мы не ошибемся, если предположим, что оно в той или иной степени свойственно практически любому человеку (кому-то оно знакомо в виде глубокого мистического опыта погружения в Бога, кому-то в виде смутных предощущений, скажем, некоего аморфного "чувства прекрасного" или легкого "священного трепета"). Великий немецкий богослов начала XIX века Фридрих Шлейермахер говорил о "чувстве безусловной зависимости", т. е. об ощущении, что есть некий таинственный самый глубокий исток всего происходящего в мире и совершающегося со мной – нечто, полностью изъятое из-под моего контроля. И соответственно, это чувство безусловной зависимости порождает доверие. В более ранних произведениях он размышляет о "чувстве и вкусе к бесконечности". Эти его слова можно перефразировать следующим образом: это чувство и вкус к тайне. Вот это и есть то самое исконное религиозное чувство, о котором мы говорим. Но это еще не религия в узком смысле слова.
Религия возникает тогда, когда человек стремится приблизиться к этой тайне, сделаться достойным ее, "понравиться" ей, добиться переживания этой тайны. Иными словами, религия возникает тогда, когда человек пытается спастись, оправдаться сам. Религия – это способ оформления жизни, который давал бы человеку возможность привести ее, свою жизнь, в более или менее полное соответствие божественной воле, сделать ее открытой для Бога. Таким образом, религия – это набор правил, предписаний, норм поведения, принципов мышления и чувств, позволяющий человеку достичь наиболее полного и сильного, исконного религиозного переживания, максимального приближения к Богу. После того, что мы говорили об оправдании, нетрудно будет заметить, что религия и путь закона – идентичные понятия. Любая религия имеет в своей основе тот или иной закон (чаще всего очень похожий на законы других религий).
Христианство же, в понимании евангелическо-лютеранского богословия, противоположно религии, поскольку отвергает путь закона. Человек встречается с Богом не потому, что он особенно праведен, особенно религиозен, особенно духовен (очень модное слово!), а потому, что сам Бог из милости открывается ему. Откровение тайны происходит независимо от поисков и стараний самого человека, даже в определенном смысле вопреки ним.
Таким образом, христианство не является религией. Более того: христианство – это освобождение от религии.
Такое видение открывает крайне интересные перспективы.
Многие десятилетия богословы и социологи ожесточенно спорят о словах Дитриха Бонхеффера, что мир становится безрелигиозным, и потому христианство должно перестать быть религией, чтобы обрести свое место в этом мире. Можно спорить о том, происходит ли в современном обществе новый подъем религии или ее упадок (я склоняюсь все же ко второй точке зрения, поскольку современная религиозность не отличается безусловностью, характерной для подлинной религии; сегодня человек может выбрать одну религию, завтра он уже ходит в другую общину, что-то он берет из одного вероучения, что-то из другого), но важно, что раз христианство не является религией, то, в принципе, оно может обойтись и без специфически религиозных элементов. Весть об оправдании во Христе можно возвещать, не прибегая к молитвам или ритуалам. Вспомним, что мы утверждали о "безусловной вере": можно говорить о вечном прощении и принятии, даже не используя слово "Бог".
Так получилось, однако (а иначе и быть не могло), что носителем евангельской вести изначально стало определенное религиозное сообщество, а само Евангелие стало излагаться в религиозных терминах. Иных подходящих сообществ и иных терминов тогда просто не существовало, да и вряд ли они существуют сегодня. В то же самое время, в Новом Завете ясно прослеживается, что христиане стали отдельным религиозным сообществом не по своей воле. Это были люди, изначально принадлежащие к иудаизму, своему естественному окружению. Христианство они понимали не как еще одну религию, а как ошеломляюще новую, переворачивающую все весть, возвещаемую внутри уже существующей религии. Сам Христос, как Его образ явлен в Евангелиях (и можно считать, что здесь мы имеем дело с историческими отголосками Его изначального учения), проявлял удивительное равнодушие ко всем религиозно-культовым аспектам жизни: он не отрицал их, но явно отодвигал на самый дальний план. Его весть была тем, что освобождает от их доминирования – Бог открыт, открылся нам и без всякой религии, даже вопреки ей.
Таким образом, в эпоху безрелигиозности христианство теоретически может существовать, освободившись от религиозных элементов или сведя их к минимуму. Проблема, однако, заключается в том, что большинство рассматривает его именно как одну из религий, а те или иные религиозные элементы: специальные молитвы, особые ритуалы, догмы – для большинства людей являются в христианстве главными. А Евангелие – подобно слону из басни – так и остается незамеченным. Общерелигиозное затмевает в христианстве собственно христианское. Поэтому крайне важно отделять в христианстве подлинное его содержание от религиозных форм, в которых оно выражается, и пытаться донести это различие до людей. Категорически неправильно будет, например, говорить: христианство ближе к истине, чем, скажем, буддизм, потому что буддисты учат неправильно о природе Бога, неправильно молятся, проводят неверные ритуалы, следуют искаженной этике. Верным будет высказывание: христианство истинно, потому что оно связывает спасение, встречу с Богом, переживание вечной тайны не с молитвами, ритуалами или вероучениями – христианскими, буддийскими, исламскими, какими угодно. В этом противоположность христианства и религии, даже христианской религии. Собственно, Реформацию можно (и нужно!) понимать как протест христианства как проповеди Евангелия против христианства как религии.
Однако отрицание религии не означает отказ от исконного религиозного чувства, скорее наоборот. Открывая человеку, что божественная тайна предельно близка, открыта ему и одновременно принципиально недостижима собственными усилиями, Евангелие по-настоящему порождает то самое исконное религиозное чувство прикосновения к тайне, переживания Святого. А это чувство нуждается в своем выражении. И вот здесь мы приходим, казалось бы, к парадоксальному заключению: наиболее естественными выражениями для этого исконного религиозного чувства являются молитва и ритуал.
Ритуал (не будем углубляться в анализ этого явления, ограничившись лишь самым простым к нему подходом) – это действие, лишенное практической пользы, выражающее внутреннее состояние человека, это "искаженное", условное действие, пытающееся выразить нечто, находящееся за пределами выразимого. Скажем, причастие – это трапеза, потому его сущность во вкушении хлеба и вина. Но это еще и ритуальная трапеза, потому хлеб и вино вкушаются несколько "неестественным" образом, например, на коленях. Исполняя ритуал, человек ведет себя необычным образом. Но это необходимо для того, чтобы выразить, показать нечто, что нельзя или очень трудно выразить другими способами. Вспомним картины художников-экспрессионистов: они ломают естественные линии, искажают предметы и человеческие фигуры, чтобы выразить нечто, заключающееся в мире, но невидимое человеческому глазу. Так же и ритуал: он "ломает" естественные линии человеческого поведения, чтобы выразить нечто, скрывающееся за ними. Встать на колени в момент причастия – возвращаясь к нашему примеру – означает, что речь идет не о простом вкушении хлеба и вина, но о принятии в себя вечного прощения Бога. В непосредственной близости к тайне, которую нельзя выразить словами и которая лежит за пределами всей рациональной осмысленности, человек будет с неизбежностью вести себя неестественно, "ритуально".
Это же касается и молитвы. Она – это речь, обращенная к Богу, речь, обращенная во всепроникающую и всеопределяющую тайну. В молитве – даже просительной – нет и не может быть никакого практического значения. Мысль о том, что человек способен своими словами изменить волю вечного Бога, представляется нелепой и даже кощунственной, родственной примитивно-магическим представлениям, в которых человек при определенных условиях может обрести власть над Богом. Однако молитва, как абсолютно бессмысленная с практической точки зрения речь, указывает на тайну и снова и снова устанавливает отношения человека с ней: отношения "абсолютной зависимости", но и абсолютной любви, милости, принятия. А поскольку речь идет о том, что выходит за границы бытия и небытия, нашей обычной логики и законов этого мира, то можно предположить, что молитва – парадоксальным образом вопреки только что сказанному – может находить и свое реальное исполнение – однако только тогда, когда она отказывается видеть в себе самой подобие магического заклинания.
Исконное религиозное чувство, как мы предположили, присуще всем людям. Точно так же стремление к ритуалу и молитве является врожденной потребностью практически каждого человека. Свои ритуалы и аналоги молитвы есть даже у неверующих людей. Патетическое обращение к умершему великому человеку или к абстрактным понятиям, таким как Родина, является формой молитвы. Зачаточным ритуалом будет, например, спрятать лицо в ладонях в момент скорби. Ритуалом является простое пожатие рук при встрече или заключении важного соглашения. Ритуалы являются неотъемлемой частью обычной человеческой жизни. Потому, хотя мы и можем представить себе христианство, радикально, из протеста против религии лишенное всех ритуальных элементов, оно будет все же очень бедно, ему будет недоставать выразительной силы, им присущей.
Соответственно, мы приходим к выводу, что молитва и ритуал в христианстве легитимны, желательны и даже практически необходимы, – но не как элементы религии, а как спонтанные, свободные попытки выражения исконного религиозного чувства. С ритуалами и молитвенными формами надо бороться, если они понимаются как способы достичь спасения, способы заслужить благоволение Бога, но они более чем желательны там, где они возникают естественно, без всякого принуждения, для того чтобы выразить, осознать, пережить встречу с Богом и Его тайной, дарованную нам в Евангелии.
Понятно, тем не менее, что на практике грань между двумя формами существования молитвы и ритуала будет оставаться весьма размытой. Свободный и естественный – подобный импровизированному танцу – ритуал очень быстро становится обязательным, часто "мертвым" элементом богослужения, но и давно уже мертвый ритуал может вдруг неожиданно ожить для кого-то. В обращении с этими религиозными элементами требуется осторожность, чуткость, ответственность.
Подытожим все сказанное в данном разделе. Христианство является в своей глубинной сущности протестом против религии, однако протестом, практически с неизбежностью выражающимся в религиозных формах. Бог протестует против религии, делая это изнутри религии, – так описал это Пауль Тиллих. Поэтому отношения христианства и религии невозможно определить однозначно. Они всегда будут напряженными: христианство будет выступать против религии, но оно вряд ли сможет обойтись без тех связанных с исконным религиозным чувством, с чувством и вкусом к тайне элементов человеческого поведения, которые восприняты религией и широко в ней используются.
Глава 20. Основы евангелической этики
Теперь настало время вспомнить о первом применении закона. Заповеди, данные Богом, можно понимать не только как средство обнажить грех человека, но и как способ обустроить жизнь в этом мире. Они – это своего рода указания и ориентиры, как сделать жизнь комфортной и наполненной, противостоять злу и уменьшить ущерб от него. Указания и ориентиры, – это следует еще раз напомнить – заложенные в самой нашей природе.
Будучи таковыми, библейские или другие религиозные заповеди могут оказаться полезными в решении проблем нашей повседневной жизни. Однако здесь требуется осторожность. Вспомним еще раз уже приведенные слова Лютера и продолжим цитату: "То, что заповедует Моисей, оно не ново. Ибо то, что Бог с неба даровал иудеям, это же самое написал он в сердцах всех людей, как иудеев, так и язычников, только что иудеям, как своему избранному народу, Он из преизбытка дал всему этому быть возвещенным человеческим голосом и быть написанным. Итак, я соблюдаю те заповеди, что дал Моисей, не потому, что они даны Моисеем, а потому что они укоренены во мне от природы, и потому что Моисей здесь полностью этой природе соответствует. А иные заповеди Моисея, которые от природы не укоренены во всех людях, язычники и не соблюдают, они их и не касаются (…) хотя они и замечательны. (…) С Писанием нужно обходиться и обращаться тщательно. С начала времен слово исходило различными образами. Нужно смотреть не только на то, является ли оно словом Божьим, произносил ли его Бог, но и, прежде всего, на то, для кого оно было произнесено, касается ли оно тебя или кого-то другого. Здесь столь же большое различие, как между летом и зимой. Бог многое говорил Давиду, повелевал ему сделать то или другое. Но меня это не касается, это сказано не мне".
Это означает, что закон (если использовать его в первом применении), как он изложен в Писании, не является чем-то абсолютным. Его предписания нужно обдумывать и применять не напрямую, слепо, а используя свой собственный разум, с учетом конкретной ситуации. Об этом основополагающем принципе некоторые верующие часто забывают и тем самым впадают в заблуждение евангельского фундаментализма, для которого на первом месте стоит буква, а не дух.
Подобного подхода лютеранская этика стремится избегать. В целом для евангелическо-лютеранской этики характерны следующие особенности:
1. Реалистичность.
2. Евангельская спонтанность и ситуативность.
3. Положительное отношение к миру.
Реалистичность лютеранской этики выражается, прежде всего, в лютеровском учении о двух царствах. Исходя из этого учения, приходится признать, что жизнь в мире не может осуществляться "по Евангелию". Евангелие не может стать законом. В мире есть свои законы, которые включают в себя возможность, а порой и необходимость насилия и, уж во всяком случае, "воздаяния по заслугам".
Вот почему лютеранская этика реалистична. Невозможно жить в мире и быть свободным от его законов, это невозможно даже внутри церкви как социального института. И эти законы могут быть порой весьма суровы. По убеждению лютеран, христианин может и даже должен служить в армии, занимать государственные посты, выступать в суде – словом, заниматься любым мирским делом, приносящим общественную пользу. Будучи добрым христианином, он не может уклоняться от "мирского" служения Богу, уклоняться в том числе от порой "черной" и неприятной работы. При этом речь отнюдь не идет об уступках миру, о сделках с совестью. Напротив: такое служение, даже самое, казалось бы, неблагодарное, если оно направлено на умножение блага – это служение самому Богу, который таким образом управляет миром.
Второй особенностью лютеранской этики мы назвали евангельскую спонтанность и ситуативность. Здесь речь идет о том, что верующий, будучи уже оправданным, свободен от заботы о своем спасении. Он совершает поступки, исходя не из надежды на то, что они принесут ему "дополнительные баллы" перед Богом, а исходя из нужды ближнего. Скажем, часто возникают дискуссии, нужно ли подавать милостыню нищему, если знаешь, что он распорядится полученными деньгами не лучшим образом. Типичным ответом становится: конечно, милостыню подавать нужно, ведь, в конце концов, она важна не столько для этого нищего, сколько для тебя самого. Лютеранство не приемлет такого ответа, поскольку он базируется на праведности дел, самоправедности человека. А лютеранское богословие исходит из того, что доброе дело только тогда является по-настоящему добрым, когда совершается не из желания заслужить что-то у Бога или даже улучшить самого себя, а из спонтанного и бескорыстного желания помочь ближнему. Наша задача – помочь именно ближнему, а не себе. Поэтому подлинно нравственным импульсом является стремление не исполнить абстрактный закон, общие заповеди, а найти способ наиболее эффективно помочь конкретному нуждающемуся человеку в этой его нужде. Соответственно, в ситуации, требующей этического решения, следует ориентироваться не только на "вечные" нормы и заповеди, но и на буквальную ситуацию, в которой ты оказался, и которая, быть может, требует вовсе не традиционного подхода.
Отсюда вытекают две особенности Лютеранской церкви в социальной сфере: во-первых, некоторая кажущаяся "сухость и бюрократичность" (ведь необходимо точно выявить нужду и определить пути помощи), но в то же время эффективность ее социального, диаконического служения. И, во-вторых, большая, чем у ряда других церквей, готовность к новым, нестандартным подходам в решении этических вопросов – в полном осознании своей ответственности за эти решения.
Речь идет о важном христианском принципе: поступать не по написанному закону, а по любви. Любовь же очень конкретна, она всегда смотрит на конкретную нужду отдельного человека, а не на некие вечные принципы. Лютер в этом смысле, по выражению одного исследователя, "перенес этику с неба на землю".
Третьей важнейшей особенностью лютеранской этики является положительное отношение к миру. Средневековая культура была во многом проникнута отторжением мира, это была культура монашеская, культура аскетизма. Монашеское мышление предполагало, что путь к Богу – одновременно путь от мира, что только отрекаясь от мира, только умерщвляя плоть, можно приблизиться к Богу. Для Лютера все совершенно иначе. Мир создан Богом для людей и их радости. Поэтому истинная духовность не может заключаться в бегстве от мира. Только в мире можно жить подлинно духовной жизнью. И более того: жить в мире – не значит принимать на себя все трудное и печальное, бежать радостей мира. Скорее наоборот, надо с благодарностью и наслаждением принимать все дары Бога. Убегая от мира, ты убегаешь от реального дара Божьего, убегаешь – куда? – в какие-то свои измышления и представления о возвышенном и духовном. Дух не противоположен материальному, наоборот: Дух проявляется в материальном. Хорошим примером тому должны служить таинства, в которых Божье прощение возвещается самым что ни на есть материальным образом.