Однако очевидно, что вовсе не несколько мест Библии и не какие-то сложные философско-богословские конструкции являются причиной того, что многие христиане не могут принять женское служение. Подлинные причины значительно глубже. Я вижу их в исконном противостоянии двух типов религии: хтонического и уранического. Хтонические религии – это религии земли, основанные на поклонении Матери-Земле, религии плодородия. Их основной целью является максимально полное слияние с природой, с миром, переживание мира в его целостности. Религии уранического типа основаны на поклонении Небу, Богу, имеющему образ Отца. Они стремятся к преодолению мирского, часто говорят об уходе от мира, об аскезе, подчеркивают возвышенность Бога, Его отличие от мира. Для уранических религий характерно, что их служителями, как правило, становились мужчины, а хтонические религии – типично женские. Христианство является, как нетрудно догадаться, уранической религией. Ему приходилось утверждать себя нередко в борьбе как раз с религиями хтонического принципа. Ситуация обостряется тем, что в современном мире все большую роль начинают играть именно хтонические тенденции. Это проявляется, например, в повышенном интересе к экологическим проблемам, к правильному питанию или к вопросам здорового образа жизни. Поэтому не удивительно, что "женский тип религиозности" воспринимается в христианстве (особенно в тех его ветвях, что несколько враждебно смотрят на мир) с подозрением, ему стараются не давать места. Для этого есть основания. Если мы понимаем христианство как ураническую религию, то для запрета на женское служение появляются серьезные причины.
Но, как мы с вами еще увидим, христианство – это не просто одна из религий. Христианство – это попытка преодолеть религию изнутри. Христианство – это больше, чем религия. Проповедь Евангелия возвещает прощение и принятие Бога, в котором равно нуждаются как верующие, так и неверующие люди. При этом тип религиозности, стиль мышления и образ восприятия мира становятся не так уж важны. Евангелие преодолевает, трансцендирует все это. Более того: возвещать его можно, пользуясь языком, заимствуя образы и понятия из религий обоего типа. Поэтому женская проповедь Евангелия, даже если она несет на себе отпечаток хтонической религиозности (или даже благодаря ему!), может быть необходимой.
Итак, женщина способна публично проповедовать Евангелие. Женщина способна вести диалог о Евангелии и руководить этим диалогом. Таким образом, женщина вполне может выполнять пасторское служение, поскольку именно это и является его сущностью.
Даже если бы в окружающем нас мире все еще господствовали бы патриархальные отношения, в которых женщине уготовано низшее положение, даже если бы уранические религии все еще активно боролись с хтоническими, – даже в этом случае, а может быть, тем более в нем, женское служение в церкви было бы особенно уместным. Его необходимость в том, чтобы показать: перед лицом Евангелия этих религиозных различий и этого распределения ролей нет, Евангелие адресовано всем людям и может быть воспринято и проповедуемо всеми людьми без каких-либо социальных, политических, религиозных или половых различий.
Евангелие – это диалог. Диалог только тогда будет настоящим и интересным, когда стороны, участвующие в нем, будут различаться. Поэтому ординация женщин – это большой шанс оживить диалог Евангелия, привнести в него больше разнообразия и многогранности. Оттого церковь и нуждается в женской ординации. Соответственно, она не только возможна, но необходима.
Речь не идет при этом об участии церкви в светских процессах эмансипации (хотя в этом, собственно, нет ничего плохого), речь идет, главным образом, о большем раскрытии богатства Евангелия. Евангелие звучит для нас всегда из человеческих уст. Его не возвещает нам ангел с неба. Оно всегда окрашено определенным опытом, характером, мнениями и так далее. Оно всегда принимает вид конкретного, личного человеческого слова. Другого Евангелия, кроме возвещаемого людьми, у нас нет. Поэтому вопрос стоит таким образом: отказываемся ли мы слышать Евангелие из уст женщин? Если да, то мы отказываемся слушать Евангелие! Если нет, если мы не отказываемся от такого восприятия Евангелия, то нам надо позаботиться о том, чтобы оно не принимало уродливые полуподпольные формы, нужно не стыдливо прятать его, а придать такой проповеди упорядоченность, более того: все сделать для того, чтобы она зазвучала свободно, легко, в полную силу. Разве не будет естественным желать, чтобы Евангелие провозглашалось как можно больше и как можно богаче? Это нормальная христианская потребность – слушать Евангелие: снова и снова, во всевозможных формах, из самых разных источников, в самых разных аспектах, с различных точек зрения и жизненных позиций. Поэтому возможность открыто слышать Евангелие также из женских уст является огромным благословением.
Глава 18. Учение о двух царствах и трагедия церкви
Учение о двух царствах – еще одно специфически лютеранское вероучение, которое столь часто оставалось непонятым и вызывало протесты. Но, на мой взгляд, оно является одним из ключевых, без него невозможно понять суть учения о церкви, а также евангелической этики. Поэтому на учении о двух царствах нам необходимо остановиться подробнее.
Согласно этому учению, Бог действует в мире двумя принципиально различными способами. Во-первых, Он действует через слово Евангелия, через безусловное прощение и спасение грешников. Возвещать это слово является прямой и непосредственной задачей церкви. Во-вторых, Бог действует через мирские институты, законы и порядки, в терминологии Лютера – через светские власти. Но эту терминологию нам необходимо пересмотреть, поскольку власть князей и императора во времена Лютера была практически единственным авторитетным общественным институтом. Сейчас это не так. Соответственно, нужно избегать и грубого искажения учения о двух царствах как описания взаимоотношений светской власти и церкви. Это учение куда глубже.
Задача государственной власти, общественно-политических и экономических институтов – заботится о земном благе людей, решать все их внешние проблемы и сдерживать зло. Надо подчеркнуть: в понимании Лютера эта область жизни тоже находится под непосредственным управлением Божьим. С этим, помня, что Бог действует в таинственной глубине всех процессов, мы можем согласиться. Однако в этой области Бог управляет, действует совершенно другим способом. В области мирской жизни действуют другие законы, чем в провозвестии Евангелия. Здесь, например, вполне может быть применено насилие, чтобы сдержать зло. В проповеди же Евангелия насилие недопустимо и, более того, просто немыслимо. Нельзя заставить человека верить насильно. Поэтому церковь ограничена в выборе средств своей проповеди. Она не может соединять проповедь Евангелия с насилием или, скажем, с подкупом. С другой стороны, церковь не может и совмещать проповедь Евангелия с деятельностью в политических или экономических структурах. Ей не дано стать хозяйкой над политической или экономической жизнью мира. Это означало бы предательство по отношению к ее первоначальной цели. Невозможно требовать, чтобы общественные, политические и экономические институты в своей деятельности исходили из идеи безусловного прощения, ненасилия и бесконечной любви. Это просто невозможно. Попытки "жить по Евангелию" всегда приводили к краху, и именно потому, что Евангелие – это не закон, по которому можно строить свою повседневную жизнь, а совершенно другая реальность, "перпендикулярная" миру и его устройству.
Задача государства и общества – это задача, данная от Бога. Она отличается от подлинной задачи церкви, и формы ее осуществления отличаются от церковных форм. Но все же это задача, данная от Бога. Поэтому церковь должна признавать эту задачу государства и общества, уважать ее и принимать ее. Это может выражаться, прежде всего, в молитве о государстве, о властях, об успехах в политической или экономической жизни.
Конечно, помимо своей основной задачи – проповеди Евангелия – церковь, будучи общественным институтом, не может уклониться от выполнения других, пусть второстепенных для нее, но все же важных задач: там, где государство отходит от выполнения своей основной задачи – служить благу людей и бороться со злом – церковь может и должна критиковать его, подсказывать пути лучшего решения проблем. Тем не менее, церковь не может перенимать задачи государства и общества на себя, хотя она может и должна оказывать сопротивление государству, если оно навязывает ей какие-либо формы жизни, которые противоречат Евангелию, или если государство явно и однозначно встает на сторону очевидного зла. С другой стороны, церковь имеет полное право прибегать к внешней государственной помощи в осуществлении своей собственной задачи, если государство при этом не пытается навязывать церкви то, как эту задачу осуществлять.
Но прежде всего в размышлениях, касающихся учения о двух царствах, важно учитывать следующее очень важное положение: различие между евангельской и мирской областью не совпадает с различием между церковью и государством. Это различие проходит и внутри церковной жизни. В жизни церкви есть такие области, которые являются по своему характеру и своей сути мирскими – например, бухгалтерия, церковное право и так далее. Конкретное церковное право, например, нельзя смешивать с самим Евангелием или ставить его на одну ступень с ним.
Интересно, что пасторское служение как то, что призвано обеспечивать внешний порядок на богослужении, также нужно отнести именно к мирской области! Иными словами, пасторское, ординированное служение является частью мирской структуры церкви. Для проповеди Евангелия, для его коммуникации оно не является необходимым. Здесь действует всеобщее священство верующих: каждый по отношению к Евангелию находится в одинаковом положении. Служение пастора – по своей сути мирское. Его необходимость – отнюдь не в церковной специфике. Подобно тому, как во всех мирских организациях есть руководители и более активные члены, точно так же и церковь, существуя в мире, не может не принимать обычных для него структур власти и подчинения. Как следствие возникают пасторы, священники, епископы и прочие формы особого церковного служения.
Итак, церковь существует и в мирском царстве, подчиняясь его законам. Именно поэтому, если церковь выступает как сторона в решении каких-либо общественных проблем, то выступает она не от лица царства Евангелия, а именно как общественная единица, то есть элемент мирского царства. Собрание верующих вокруг слова и таинств, носящее событийный характер, просто неспособно выступить с какими-либо общественными, политическими и прочими подобными заявлениями. Это делают обладатели тех или иных церковных должностей, те или иные церковные органы, то есть те, кто находятся на "мирской" стороне церкви. Таким образом, голос церкви в данном случае нельзя идентифицировать с голосом самого царства Евангелия. Это необходимо четко обозначать вовне церкви и еще более четко осознавать внутри нее самой. Голос Евангелия, безусловного прощения и Божьего принятия, нельзя путать с позицией церкви как мирского и общественного института, защищающего определенные ценности. В связи с нашей первой поправкой следует заметить: "мирского" и "общественного" – отнюдь не означает религиозно нейтрального или даже безбожного. И своей мирской стороной церковь находится под властью Бога.
До сих пор наше изложение учения о двух царствах и его последствий было намеренно гладким, "бесконфликтным". Однако оно влечет за собой довольно неприятные прозрения. Главное из них заключается в том, что природа церкви оказывается раздвоенной. С одной стороны, церковь – это "неоформленный" процесс коммуникации Евангелия, распространения вести о прощении. Поскольку Евангелие является вестью о кресте, то, соответственно, оно несет на себе отпечаток этого события. Никакое насилие, давление здесь невозможно. Крест – место бессилия, самоотверженности. Проповедь Евангелия никогда не может быть корыстной. Ее единственная цель – привести как можно больше людей в соприкосновение со спасительной вестью.
Но, с другой стороны, церковь – это общественный институт, вписанный в структуры этого мира. А значит, будучи таким институтом, она не может не жить по законам мирского царства. Таким образом, она неизбежно будет вести борьбу за существование. Она будет стремиться стать сильнее, авторитетнее, масштабнее. А этого можно добиться только в конкурентной борьбе, вытесняя и подавляя своих конкурентов.
Для проповеди Евангелия совершенно неважно, что произойдет с человеком, который его услышал: станет ли он членом христианской общины, или будет вести какую-либо иную жизнь. Важно лишь, чтобы он услышал о спасении и мог бы ощутить описанное выше спасительное доверие. Несущественно, станет ли он официальным членом определенного института, примет ли соответствующий кодекс поведения и соответствующую корпоративную этику. Евангелие независимо от всего этого. Для церкви как мирской организации эти вопросы являются решающими. Она предельно заинтересована в увеличении количества своих членов.
Таким образом, церковь оказывается разрываемой между двумя своими целями. Эта разорванность является трагической, поскольку ее невозможно разрешить. Чтобы эффективнее проповедовать Евангелие, церковь должна быть сильнее, больше, богаче. Но становясь могущественнее и крупнее, церковь ведет борьбу за существование, отказывается взойти на крест вместе со Христом, и тем самым предает Евангелие. Чем крупнее и авторитетнее мирской институт, тем сильнее в нем действуют законы мирского царства, тем органичнее он вписан в структуры этого мира. Но Евангелие-то идет поперек всех этих законов! Даже чисто психологически несовместимо на богослужении говорить о безусловном прощении, а на следующий день подписывать приказ об увольнении провинившегося церковного сотрудника. Понятно, что речь идет о разных плоскостях бытия, но их совмещение в одной личности, в одной организации может быть крайне болезненным, ставить под вопрос ее внутреннюю аутентичность.
"Рекламируя" церковь, делают упор на ее духовное и культурное богатство, нравственность, хорошую братскую атмосферу в общинах, развитую систему важных и нужных ритуалов, мудрость ее святых, помогающую правильно жить. Даже если все это действительно так (что на самом деле очень часто можно подвергнуть сомнению), даже если все это – важные ценности (о чем иногда можно поспорить), то все равно, это не имеет отношения к Евангелию, Евангелие во всем этом не нуждается. Единственная подлинная задача церкви – возвещать прощение и принятие людей Богом, а не пропагандировать себя саму.
Итак, с одной стороны, церковь не должна видеть в себе какую-либо самоценность, обращая людей к Евангелию как безусловному принятию Богом грешников. С другой стороны, она старается стать как можно более авторитетным общественным институтом, а стать таковым можно, только умело оперируя законами этого мира, в основе которых лежит закон воздаяния. Многие люди чувствуют эту раздвоенность, этот конфликт. Как правило, это происходит на поверхностном уровне и выражается в критике чрезмерных притязаний церкви на власть или богатство. Но, как мы увидели, эта проблема куда глубже. Она в том, что церковь существует одновременно в обоих часто несовместимых царствах и вынуждена жить по законам и того, и другого.
С одной стороны, церковь, повторимся, "неоформленная", бессильная и бескорыстная коммуникация Евангелия, которое противоречит всем мирским установкам. С другой – определенный институт со своими ценностями, целями и интересами в мире.
Одной из половинчатых попыток решить это противоречие было возникновение в XVI веке молодых протестантских церквей, получивших статус государственных. Становясь государственной, церковь стремится максимально освободиться от тех функций, которые меньше отвечают ее сущности как коммуникации Евангелия. Мирская сторона церкви официально становится тем, чем она является по существу: областью заботы государства и общества. Разумеется, такое положение дел имеет и оборотную сторону. Получив контроль над частью церковной жизни, государство легко может посягать и на саму ее сердцевину – провозглашение Евангелия. Такая опасность существует, и она очень серьезна. Поэтому понятно стремление прежде всего самих церковных кругов к отделению церкви от государства. Однако такое отделение означает, что церковь становится своего рода государством в государстве. Церковь не может отделиться от мира с его законами, поскольку это означало бы, что она отделилась бы сама от себя. В этом нереализуемом стремлении следует, на мой взгляд, искать корни пиетистского движения XVIII века, создания "церквей в церкви", то есть небольших групп "истинно верующих", с подозрением относящихся к официальным церквам.
Тем не менее, большинство современных церквей стараются идти именно путем максимальной самостоятельности по отношению к государству. Его преимущества очевидны. Менее очевидны, но тем более опасны, его недостатки. Церковь, которая сама обустраивает свою мирскую сторону, будет, как мы уже описывали, неизбежно стремиться выжить, стать сильной, вытеснить конкурентов. Таким образом, она вольно или невольно будет приходить к внутреннему раздвоению: проповедь Евангелия будет противоречить способу существования церкви в мире. Причем здесь, как и в первом случае, более сильная сторона, скорее всего, одержит верх, то есть церковь будет жертвовать проповедью чистого Евангелия, если эта проповедь будет противоречить выживанию или эффективному развитию церкви как организации. К сожалению, это происходит снова и снова. Ведь Евангелие очень трудно понять и принять. Проповедь Евангелия никогда не может стать "популярной", никогда не сможет стать сама по себе фактором привлечения новых членов, поэтому постоянно велико будет искушение заменять Евангелие чем-то другим или же смягчать, "разбавлять" его какой-либо эффектной формой законничества.
Единственным возможным решением является, постоянно осознавая трагическую раздвоенность церкви, не измерять эффективность евангельской проповеди успехом и ростом церкви, помнить о размытости церковных границ.
Актуальным в этой связи становится вопрос о возможности совершенно новых способов коммуникации Евангелия в мире: не через создание религиозных общин, организованных групп, а иными путями, которые ярче показывали бы событийный характер церкви и ее независимость от любых, прежде всего, корпоративных религиозных ценностей и норм.