Помню, в начале восьмидесятых я где-то с диким трудом раздобыл видеокассету, на которой Андрей Тарковский читает лекцию о кино - в Риме или в Париже, не помню. Дрожа от нетерпения, прибежал домой, вставил в плеер - ждал откровений. Оказалось скучнейшее повествование.
Сейчас самому смешно. Легко рассказать, как строится кадр и что такое ритм монтажа. Рассказать, как делается искусство, - невозможно.
Месть
Я совершенно не мстительный человек. Наверно, унаследовал это от своих родителей: обида быстро забывается, а человек, сделавший гадость, просто становится мне неинтересен и удаляется из поля моего зрения. Тратить время, силы и эмоции на то, чтобы кому-то чем-то за что-то отплатить - на мой взгляд, глупо и непродуктивно. Так что "Графа Монте-Кристо" я даже не читал. Тем не менее одна история, случившаяся со мной, не вполне вписывается в эту модель поведения.
Случилось это давно - в начале восьмидесятых. "Машина времени", уже вполне легально выступавшая по стадионам и дворцам спорта нашей необъятной тогда советской родины, имела приписку к организации "Росконцерт", и по всем правилам ей полагался директор - человек, отвечавший за бухгалтерию и за наше поведение перед вышеозначенным "Росконцертом". На том отрезке жизни нашего директора звали, допустим, Виталий Витальевич (или попросту Витальич). Если попытаться охарактеризовать его одним словом, точнее всего подойдет слово "ушлый". Он был старше нас совсем ненамного, но прошел яркую и суровую школу жизни, начиная с мест не столь отдаленных и заканчивая директорствованием чуть ли не у Аллы Пугачевой.
Как же быстро летит время! Как стремительно меняются горизонты, пейзажи и звуки! Никто уже и не помнит, что такое "сборный концерт". А между тем по законам того времени других концертов во дворцах спорта не полагалось. Поэтому первое отделение включало не менее двух конферансье (тоже ушедшая профессия), какого-нибудь шутника-юмориста, эстрадную певицу или певца среднего достоинства, двух тряпичных кукол в человечий рост - внутри сидели специальные дядьки, фокусника и коллектив молодежного танца, после этого праздника жизни объявлялся антракт, во время которого мы выволакивали на сцену наши барабаны и колонки, и второе отделение принадлежало "Машине времени". Сборный концерт призван был удовлетворить вкус советского трудящегося во всем его диапазоне. Он, в общем, и удовлетворял - зритель был неизбалованный, и я не помню, чтобы кого-то плохо принимали. Артисты из первого отделения оказывались людьми, как правило, забавными, а иногда совершенно замечательными, и вот таким табором, выпивая и травя байки, мы путешествовали по городам и весям родной страны. В основном по весям.
Работа в сборном концерте перемежалась с постоянным ожиданием. В день их происходило два (иногда в выходные - три), поэтому мы приходили за час до начала первого концерта, расставляли и проверяли аппаратуру, потом снова разбирали и утаскивали за сцену, потом звенели звонки, зал заполнялся людьми, потом шло развеселое первое отделение, которое мы пережидали в гримерке, потом в антракте лихорадочно расставлялись, работали свое отделение, потом ждали, пока зритель разойдется, опять освобождали сцену от своих усилителей и снова уходили коротать первую часть концерта. В трейлере с аппаратурой я возил небольшую раскладушку.
В одной из своих прошлых жизней наш Витальич профессионально играл в карты с целью личного обогащения, иначе говоря, "катал", и скоро уже вся "Машина" неистово резалась в деберц - игру каторжанскую, но необыкновенно динамичную и привлекательную. Витальич в этой ситуации вел себя достойно, как играющий тренер, на крупные суммы своих не разводил, выигрывал по мелочи, и игра служила исключительно задаче скоротать время.
Событие, о котором я взялся рассказать, случилось на гастролях в городе Волгограде. Поздно ночью, отбарабанив два концерта, поужинав чем было и слегка выпив, мы сидели в номере Витальича. Мы играли в карты, и мне чудовищно не перло. Он то и дело покупал красивые комбинации, а я - семерки и прочий мусор. Те, кто играл, знают это состояние - вера в справедливый миропорядок или хотя бы в теорию вероятности заставляет тебя думать, что такое не может продолжаться вечно, что сейчас все обернется, а на деле ничего подобного не происходит. В общем, часа через два, окончательно разуверившись в своей звезде и сильно расстроившись, я молча рассчитался и ушел в свой номер. Все дальнейшее я помню до мелочей - готов поклясться, что моей воли в происходившем не было, я как бы превратился в стороннего зрителя. Я вошел в свой номер и зажег свет. На столе у меня лежала гора вяленой рыбы - огромные лещи, подарок местных фанатов. Не спеша я выбрал самого большого леща, крепко взял за хвост на манер теннисной ракетки, прикинул в руке - лещ был твердый и тяжелый как полено. Затем я вернулся и постучал в номер Витальича. Витальич отпер дверь - он уже успел надеть красивый шелковый халат - и я, размахнувшись, страшно ударил его лещом по голове. Ни разу в жизни - ни до ни после - я не видел на лице этого прожженного, тертого жизнью человека такого детского изумления. "Макар, ты охренел?" - произнес он потрясенно. Нет, он сказал не "охренел" - он использовал другое, созвучное слово, куда больше подходящее к моменту. И тут я оценил картину - себя с грозным и трагическим лицом и лещом в руке, Витальича в халате с отвисшей челюстью, и душа моя вернулась в мое тело и меня разобрал чудовищный, оскорбительный смех. Я хохотал и не мог остановиться - настолько все происходящее не вписывалось в привычную картину мира.
Сейчас, спустя тридцать с лишним лет, я пытаюсь дать ответ на вопрос - что это было? Месть? И если не месть, то что?
А Витальич меня простил. И даже потом смеялся вместе со мной. Правда, все-таки не так, как я.
Цирк
А ведь цирк, господа, уходит в прошлое. Как это ни грустно. На наших глазах. Потому что "Цирк дю Солей" - это все-таки не цирк. Какой-то новый синтетический жанр.
Многие еще недавно обязательные составляющие цирка уже в прошлом. Например, французская борьба. Человек-гора - Черная маска - против Ивана Поддубного! Ваши ставки, господа!
И все-таки цирк консервативен. И он хранит традиции. И арена будет круглая, и диаметр ее будет двенадцать с половиной метров - другой не бывает. И засыпана она будет опилками, и пахнуть обязательно будет этими самыми опилками и еще немножко зверями. Потому что во втором отделении обязательно будут огромные, страшные и интересные звери - львы, тигры, слоны. Ну где еще такое увидишь?
Очень возможно, что скоро зоозащитники победят и дрессированных животных в цирке не станет. И спорить-то с ними трудно - дикие звери должны жить на воле, нечего над ними издеваться. Заодно закроют зоопарки, и наши дети будут узнавать этих самых зверей по картинкам в Интернете.
Мой товарищ Юра Дуров - правнук того самого легендарного дедушки Дурова, который придумал добрую дрессуру - без наказаний. Юра - прямой продолжатель этой школы. Он выходил на арену с пяти лет. Я не знаю более доброго человека. Единственный раз в жизни он ударил гепарда и не может себе простить этого до сих пор. Его звери воспринимали работу на арене как игру.
Однажды я зашел к нему за кулисы сразу после представления - он только что отработал со слонами. Юра разрезал батон белого хлеба вдоль, полил патокой и уложил на каждую половину по полкило рафинада - это было угощение для слонов. Слониха Машка, увидев хозяина, разулыбалась, заплясала, закачала головой. Я дал ей полбатона, который тут же исчез в ее пасти, стал гладить ее хобот. Вдруг Дуров что-то еле слышно шепнул ей, хобот с необыкновенной легкостью и силой обвил меня вокруг пояса, и через мгновенье я взлетел ввысь и оказался у слонихи на спине. Вас никогда не забрасывали одним движеньем на крышу двухэтажного автобуса?
Шкура слонихи была шершавой и горячей, из нее торчали редкие волосы толщиной с карандаш. Наверно, я испугался. Во всяком случае, дар речи на время был утрачен. Дуров и слониха хохотали. Когда способность изъясняться вернулась, я униженно принялся просить Машку спустить меня на землю. Но она еще покачала меня на спине, потанцевала на месте, кося на меня хитрым и мудрым глазом, потом вздохнула и аккуратно поставила на место.
Благодаря Юре я несколько раз попадал в мир, где живут цирковые (ни в коем случае не говорите "циркачи!" Обижаются). Однажды в Новосибирске я завис в цирковой общаге на несколько суток. Молодые мы были и, соответственно, веселые. Помню, случилась какая-то бесконечная цепь дней рождения. Когда в общаге живет сто человек - у кого-нибудь обязательно день рождения. В среднем раз в три дня. Я сказал "мир цирковых", потому что это именно мир, существующий параллельно совсем рядом с нашим, большим миром, где живем мы, все остальные. Эти миры даже слегка соприкасаются - когда мы приходим в цирк посмотреть на выступление артистов. Прочих соприкосновений практически нет. И - все другое: правила, обычаи, анекдоты, а с ними и чувство юмора - кажется, сам воздух вокруг них чуть-чуть другой. Потому что в цирке нельзя работать с девяти до шести. Цирк - это жизнь, и на другую жизнь, у тех, кто родился в этом мире (а в цирке, как правило, рождаются), не остается ни времени, ни, кстати, особого интереса.
Тысяча девятьсот восемьдесят первый год, "Машина времени" приезжает в Калининград. Работаем почему-то в помещении цирка. Прямо с самолета едем на площадку настраивать звук, заходим в цирк через служебный вход, попадаем во внутренний дворик. Пространство заставлено фургончиками, какими-то ящиками, разобранными клетками. Неподалеку рыкает невидимый лев, и я понимаю, что мощность нашей аппаратуры весьма относительна. Посреди двора стоит мальчик лет семи. В руках у него хлыст - шамбольер. Перед мальчиком на столике пять свечей. Он зажигает их, отступает назад на несколько метров и пятью ударами шамбольера гасит их по очереди. Каждый удар сопровождается оглушительным щелчком. Потом мальчик подходит к столику, зажигает свечи и все повторяется. Движенья его спокойны и размеренны. Нас он просто не видит - мы не из его жизни. Мы полюбовались на маленького артиста (я все ждал, что он промахнется - хотя бы один раз. Фигушки!), прошли внутрь, отстроили звук, потратив на это часа полтора, вышли во дворик (мальчик продолжал свое занятие), доехали до гостиницы, пообедали, повалялись по номерам - часа два, и вернулись в цирк к началу концерта. Мальчик был на месте. И я отчетливо ощутил собственное несовершенство.
Все очень просто, говорит мальчик. Нет предела нашим возможностям. Просто надо тренироваться.
Репетировать.
О времени
Чем дольше я живу, тем меньше понимаю природу времени. Хотя все лучше чувствую ее. Что такое само время - очень красиво сказано у Даля (и многие словари его беззастенчиво цитируют): время - длительность бытия. Пространство в бытии. Последовательность существования, продолжение случаев и событий. Дни за днями, века за веками. Умел изложить.
Я про другое. Я про главное его свойство - необратимость. "Обратимо, обратимо!" - кричат математики. "Научно это доказуемо! Вот если полететь в очень далекий космос, да со скоростью, превышающей скорость света…" Ну да. Теоретически. Если человечество возьмет верх над временем, мы станем богами. Мы сможем изменять прошлое. Хотя, мне кажется, даже Бог не в силах изменить прошлое. Всемогущий? Выходит, время сильнее. Выходит, время и есть Бог.
Вот ты ведешь пером по бумаге. Справа она еще безупречно чиста - пиши что хочешь. Рисуй. Ставь кляксу. Но. Переписать, перерисовать уже не получится. Можно только продолжать. До поры. Кляксы пытаются соскоблить бритвой, замазать белым - всегда видно. А дальше - твою бумажку унесет ветер, или она сгорит в огне с тысячью таких же, или ее положат в архив и будет она там желтеть и пылиться сто лет, и никому она не окажется нужна. А может быть - вставят в рамку, повесят на стену и будут любоваться - как красиво! Долго-долго.
Это уж никому не известно.
Ставлю на граммофон пластинку, кручу ручку. Слышу голос человека, которого давно нет. Как нет? Вот же он дышит!
Часы - бессовестный механизм, с помощью которого мы убеждаем себя, что можем измерять время. "Перезвони мне через тридцать минут!" Хорошо. Взял линейку, отмерил по берегу реки тридцать сантиметров.
Перезвонил.
Меряем время по плоскости. В двух измерениях. А глубина?
Да и с течением времени большие вопросы. Я долго не мог понять - почему в детстве каждый день был длиною в год, а сейчас год пролетает как день? И самые точные швейцарские часы ничего с этим поделать не могут? А один человек мне замечательно это объяснил. Он сказал: часами мерить нашу жизнь бесполезно. Ее можно мерить только самой жизнью - отношением части к целому. Тебе пять лет - твой год это одна пятая всей твоей жизни, огромный срок. Тебе шестьдесят - твой год это одна шестидесятая часть. Пшик.
По-моему, очень верно.
Я никогда в жизни не пользовался будильником. При своей болезненной пунктуальности. Будильники в доме были - круглый синий железный с хромированной шапочкой звонка, как на велосипеде, потом - прямоугольный пластмассовый со слегка покатыми боками и золотыми палочками вместо цифр - часовой завод "Слава". У этого тарахтелка была уже спрятана внутри, наверх выходила только розовая кнопка. Заботливая мама ставила мне его на тумбочку, чтобы я, не дай Бог, не проспал в школу. Мне настолько была неприятна мысль о том, что сейчас какая-то сволочь ворвется в твой сон своим дребезгом, что я просыпался за две минуты до звонка, с ненавистью смотрел на ползущую стрелку и - затыкал мерзавца в последнее мгновенье. Ежеутренняя маленькая победа над драконом.
В какой-то момент я задумался над этим свойством своего организма. Получается, внутри у тебя спрятаны часы - поточнее будильника завода "Слава"?
Летом мы поехали на дачу, и я продолжил эксперименты. Недалеко от дачи находился пруд с мутной водой и маленькими карасями. На пруду ежедневно рыбачил дедушка-пенсионер, похожий на Черчилля. Мы быстро подружились на почве ловли маленьких карасей и встречались каждое утро на рассвете. Я дошел в своих опытах до невероятного - например, заказывал себе проснуться завтра без семи минут пять. А послезавтра - в пять ноль девять. Получалось это всегда и с точностью до секунды.
Как это все устроено? Ни черта мы не знаем.
Время проходит и превращается в память. С одним, правда, существенным различием: память необъективна и избирательна. Дорисовывает закорючки и вензеля, стирает целые страницы. А время объективно. Потому что оно - было.
Иногда время-память выкидывают удивительные штуки.
Мы отдыхали в Гурзуфе, сыну моему Ивану было, кажется, два года. Особой разговорчивостью он в этом возрасте не отличался. Мы сидели на диком пляже, солнце садилось прямо в море. Метрах в тридцати от берега из воды поднимался большой плоский камень. Я подумал, что сидя на нем будет здорово смотреть на закат. Посадил сына на шею, мы быстро доплыли до камня. Солнце скрылось в воде, небо окрасилось розовым, становилось прохладно. "Ну что, поплыли обратно?" - предложил я. "Погоди, давай еще посидим", - ответил Иван. Что-то меня насторожило в его интонации - она была не детская. Прямо по низкому горизонту мимо нас двигался пароходик - кажется, рыболовный траулер. "А я на таком работал", - задумчиво сказал Иван. И добавил: "Ну, это еще до войны было".
Я окаменел. Голосом моего сына говорил незнакомый взрослый человек. На этом монолог про работу до войны закончился. Иван проводил взглядом уходящий пароходик и снова стал двухлетним ребенком. Я взял его на руки и мы вернулись на берег. Придя в себя, я осторожно попытался выяснить у него - что это было? Он не смог объяснить. Похоже, он не помнил.
А я до сих пор убежден, что его тогда коснулось Время - бездонное и бескрайнее. Не то, которое в часах - то, которое Бог.
Такое бывает.
Дилетант
Служители любого цеха испытывают крайнее недовольство, когда в их творческое пространство вторгается представитель другого цеха. С точки зрения логики объяснить это трудно. Это что-то древнее, на уровне генов. Охрана своей территории. На себе я это испытывал несколько раз. (Кстати, поразительно! Я ведь и сам себя ловил на том, что совершенно немотивированно раздражаюсь - от того, например, что драматический артист А вдруг решил заявить о себе как об эстрадном певце. Неудовольствие свое я объяснял себе тем, что у артиста А это не слишком хорошо получается. Но это же чепуха - а что, у всех остальных на эстраде хорошо получается? Но тем не менее…)
Так вот. Двадцать с небольшим лет назад я придумал программу "Смак". До этого я если и посещал телевидение, то исключительно в качестве гостя-музыканта. А тут - авторская программа. И вдруг многие друзья-телевизионщики, восхищавшиеся "Машиной времени", стали морщиться. "Ну зачем он, это же для профессионалов…" Не в лицо, разумеется. И не все. Некоторые поддержали. Костя Эрнст - первый (он еще не был генеральным директором - просто делал авторскую программу). Спасибо ему.
А мы создали свою маленькую компанию, и скоро многие "профессионалы" остались позади. И мы еще много чего сделали помимо "Смака", и скоро все привыкли, что я еще делаю телевизионные программы. Это была маленькая победа.
А потом я написал книжку. И все повторилось - только уже на другой поляне. "Эдак скоро каждый шоумен возомнит себя писателем…" Не в лицо, разумеется. В разговорах с другими людьми. Да не возомнил я себя никем, не волнуйтесь. Просто возникла потребность изложить свои мысли и переживания на бумаге. Не более того. Кстати, некоторые поддержали - а мне это было важно. Михаил Веллер, Василий Аксенов. Спасибо им.
А потом я написал вторую книжку. А потом третью. А потом пошли предложения от издательств, и я написал четвертую, пятую и шестую. А потом всех перестало удивлять, что я иногда пишу книжки. И это тоже была маленькая победа.