Андрей говорил медленно и негромко. Но люди стояли не шелохнувшись. Поэтому каждое слово отчетливо печаталось в полнейшей тишине.
Петр Бородин повертел головой из стороны в сторону, как сова при ярком свете, и стал проталкиваться из толпы.
- В общем, от нас, крестьян, зависит сейчас многое, - продолжал Веселов. - Зависит судьба Советской власти. Голод - не тетка, и если мы не поможем…
Вперед тотчас же выступил Кузьма Разинкин и, перебивая Андрея, закричал, чуть ли не плача:
- Да ведь у нас самих сеять нечем!.. Нечем!..
- Это у тебя-то нечем? Амбар от пшеницы ломится…
- В амбаре есть, да не про твою честь…
- Взять у него, как у Лопатина!..
- Я тебе не Лопатин, я своим горбом хлеб выращивал… Тронь попробуй! - заявил Кузьма, невольно стихая, прячась за спины мужиков.
- Тронем! Подумаешь, девка стыдливая - не прикасайся к ней.
Веселов еле успокоил расходившихся мужиков, достал из кармана газету.
- Вот послушайте, что пишут нам, сибирякам, рабочие Петрограда: "Товарищи сибиряки! На вас…"
- Постой, так и пропечатано: "Товарищи сибиряки"?! - воскликнул вдруг Федот Артюхин, питавший особое доверие к печатному слову: - Покажи!
Взяв газету, Федот долго, по слогам, вслух складывал слово: "то-ва-ри-щи…" И, засветившись от удовлетворения, вернул газету Веселову:
- Верно ить, чтоб их козел забодал… Так и пишут. Читай-ка, Андрей.
- "Товарищи сибиряки! - снова прочитал Веселов. - На вас вся надежда красного Петрограда. Юг у нас отрезан изменниками - калединцами, в северных же губерниях хлеба для себя не хватает, так что нам здесь, петроградцам, приходится вести двойную борьбу - с буржуазией и с голодом…"
- Видали! - обернулся Федот к народу. - С буржуазией, то есть с такими, как Лопатин наш… да еще кое-кто. И с голодом…
- "Борьба становится страшно напряженной, - продолжал читать Веселов, - и ваша товарищеская поддержка нам необходима. Голод - это страшное орудие в руках буржуазии, и от вас, товарищи сибиряки, зависит не дать буржуазии воспользоваться этим орудием и восторжествовать над революцией. Товарищи сибиряки, мы просим вас, как ваши братья по крови и плоти, снабдите красный Петроград - это мозг и сердце великой русской революции - хлебом, и тогда дело свободы русского народа будет обеспечено…"
- Понятно, чего там… Красно написано, да только не для нас… - крикнул, не вытерпев, Игнат Исаев.
- Как не для нас, как не для нас?! - замахал руками Федот.
- Ясно все, Андрей. Сколь можем - поможем… - отчетливо сказал Авдей Калугин.
- Говори, по скольку пудов с каждого двора положено…
- С кого положено - пусть берут. А у меня нету хлеба… - не сдавался Исаев.
Андрей еще подождал, пока немного улягутся страсти. Потом проговорил:
- Нам надо собрать двести пятьдесят пудов. Мы распределили тут, кому сколько сдать… У кого только на семена осталось - брать не будем…
Последние слова Андрея потонули в поднявшемся гвалте. Кричали преимущественно зажиточные, и громче всех - Игнат Исаев:
- Видали - они уже распределили…
- А ты считал, сколь у меня хлеба?
- Вот те и Советы - грабят народ…
Демьян Сухов, молчавший до этого, вдруг сказал неожиданно для всех, обращаясь к Исаеву:
- Да ведь слышал же ты, Игнат Дементьевич, - люди в Петрограде голодают.
- А по мне хоть повсюду пусть подохнут… Ишь ты, жалостливый какой нашелся!..
Веселов закричал, перекрывая все голоса:
- Ти-хо! Спокойно, говорю!..
Шум медленно пошел на убыль. Не дожидаясь, когда он стихнет окончательно, Андрей проговорил сурово:
- Насчет хлеба разговор не шуточный у нас…
Петр Бородин не стал дожидаться конца собрания, побежал домой. Он с таким грохотом швырнул свою палку в угол, что Григорий, привычный к таким возвращениям отца, на этот раз удивленно поднял голову:
- Чего ты гремишь?
- Чего, чего… Хлеб отбирать будут, вот что! Господи, что за напасти на нас!!
- Кто будет отбирать хлеб, почему?
- Почему? Сходи на улицу. Народ расскажет тебе…
Григорий оделся и вышел.
Вечером Петр Бородин, отодвинув чашку с чаем, спросил у сына:
- Что же, Гришенька, делать будем? Может, закопаем хлебушек?
- Как ты закопаешь? Земля-то мерзлая еще.
- А как же быть тогда?
Григорий молча поднялся и пошел спать. Утром вывел из конюшни лошадь и стал запрягать.
- Куда? - высунулся было отец в двери.
- Хлеб повезу Андрюшке.
Старик только икнул и осел на пороге. Григорий краем глаза глянул на отца, усмехнулся и, сжалившись, проговорил:
- Ждать, что ли, когда сами придут к нам? Я узнал вчера, нам немного - двадцать пудов. Отвезем, чего уж… Демьян Сухов вон - тоже повез. Пусть подавятся. А остальное - спрячем куда-нибудь, как земля оттает…
Старик покорно кивал головой.
Несколько недель спустя Григорий действительно выкопал ночью во дворе яму, сложил туда мешки с пшеницей и зарыл. Сверху навалил еще кучу навозу.
Меры предосторожности Бородины приняли не зря. В течение лета Веселов несколько раз объявлял о дополнительной продразверстке. Но Петр Бородин отговаривался, что зерна у него нет, а сколько было - все сдал.
- Спрятали вы хлеб, - говорил Тихон Ракитин, не веря Бородину.
- А ты приди, поищи, - предлагал старик, а у самого сердце заходилось: "Вдруг найдут".
Приходили, искали, но безрезультатно.
- Ты, сынок, сена бы привез возика два, сметал на то место, - сказал Петр сыну как-то уже под осень. - Все-таки спокойнее было бы… Игнат Дементьич вон тоже под навоз спрятал. Нашли вчера. Как бы не навело их теперь…
Но именно сено и "навело" на бородинский тайник.
Хмурым октябрьским утром во двор ввалилась куча народу. На крыльцо в расстегнутой телогрейке вышел Григорий, сел на перила, зевнул. Достав из кармана горсть каленых семечек, начал плевать на землю, не обращая внимания на людей. Среди толпы стоял и Федот Артюхин. Сдвинув на затылок военную фуражку, он выдвинулся вперед и негромко крикнул:
- Эй, ты!..
- Ну, - коротко отозвался Григорий.
- Не нукай, не запряг еще, - огрызнулся Федот.
- Вы по какому делу? - спросил Григорий сразу у всех. - Если насчет хлеба, то зря. Нет у нас лишней пшеницы.
- А чего это сено вздумали перевозить так рано? - спросил Тихон Ракитин.
- Какое сено? - невольно вскочил с перил Григорий. Но, поняв, что выдает себя, поспешил сесть обратно.
- А вот это самое, - указал Артюхин рукой через плечо. - В прошлые годы ты всегда по первопутку возил, а то и зимой.
- В самом деле, мы проверим, Григорий, - проговорил Веселов. - Ну-ка, тащите с пяток вил.
Григорий не знал, что делать. Но когда в руках у мужиков появились вилы, сорвался с крыльца, подскочил к Веселову.
- Не дам! - закричал он в лицо Андрею. - Разворочаете замет, а кто складывать будет?
- Отойди, - спокойно проговорил Веселов. - Если ничего нет под сеном, сами сложим его в стог.
Постояв, посмотрев, как мужики быстро работают вилами, Григорий повернулся и не спеша ушел в дом. В горнице, прикладывая мокрую тряпку ко лбу, валялся отец, жалобно подвывая. Потом из окон второго этажа Григорий смотрел, как мужики, раскидав сено, копали землю, вытаскивали мешки с пшеницей, грузили их на подводы и увозили со двора.
Целую неделю, Григорий не говорил ни слова. Отец, оправившись немного от потрясения, тихим голосом просил его:
- Сметай хоть сено-то, Гришка. Того и гляди снег повалит ведь. Пропадет сено-то…
Григорий только отмахивался.
Тогда старик вспомнил об Анне Тумановой. За несколько фунтов прогорклой муки она кое-как сложила сено в кучу. И вовремя. На следующую же ночь, без ветра, без дождя, на сухую землю лег снег.
* * *
Через несколько дней Анна снова переступила порог бородинского дома. Отец куда-то ушел, Григорий был один.
- Чего тебе? - спросил он.
- Есть нечего, - тихо проговорила женщина, отворачиваясь от Григория. - Мука, которую отец дал, давно кончилась. Может, еще какая работа найдется у вас?
Григорий долго смотрел, как со старых, неумело подшитых валенок Анны Тумановой медленно стаивал снег.
- Нету работы, иди, - сказал он наконец.
Женщина продолжала стоять, снег таял у нее на ногах.
- Ну, чего стоишь? Уходи. Или еще что хочешь сказать?
- Нет, я чего же… я пойду, - покраснев, промолвила Анна. - Видела я, отец твой пошел куда то…
- Уходи ты к чертовой матери отсюда! - глухо воскликнул Григорий. И, видя, что она все еще медлит прибавил, чтоб избавиться от нее: - Вечером я сам принесу тебе муки.
Сказал - и забыл. А дня через три почему-то вспомнил. Неожиданно для самого себя он, когда наступили сумерки, в самом деле пошел к Анне, прихватив каравай хлеба. А ушел от нее уже утром.
С тех пор Григорий частенько стал бывать у Анны. Никогда ни о чем не спрашивающая, неизменно покорная, она даже чем-то нравилась ему. Может, тем, что единственная на всей земле молча признавала его силу, его власть над собой. А может быть, тем, что хоть ее мог купить он, Григорий Бородин.
* * *
Каждое утро Петр, встав с постели, подбегал к окну и торопливо окидывал взглядом озеро. Черные тоскливые волны катились из края в край, как и вчера, как и позавчера, как неделю назад. Старик, тяжело дыша, отворачивался от окна, колол взглядом бабку-стряпуху, собирающую на стол, Григория, валявшегося на кровати, но ничего не говорил.
Чай пил молча, с остервенением дуя на блюдце. Однажды в блюдце с потолка упал таракан. Этих насекомых Петр уважал, считая, что они приносят в дом богатство. "Таракашки на потолке - значит, медяшки в кошельке", - сказал он Григорию, когда они переехали в новый дом, и вытряхнул из тряпки целое стадо тараканов. Они частенько падали с потолка то в суп, то в чай, и Петр каждый раз говорил: "Дурачок-мужичок… С курицы - навар, а с тебя какой товар?" - и легонько сдувал их на край тарелки или блюдца, невозмутимо продолжая есть. Но в этот раз, увидев в блюдце таракана, вдруг взорвался, трахнул блюдце об пол и забегал из угла в угол, топча разлетевшиеся осколки.
После завтрака Петр обычно опять сидел у окна и смотрел на озеро, потом шел в завозню, пересчитывал мешки с галантереей, будто до сих пор не знал, сколько их, и снова до вечера сидел у окна.
- Чего торчишь у окна какую неделю? - спросил, не вытерпев, Григорий. - Будто озеро караулишь… Никто не украдет его.
- Э-э… - безнадежно махнул рукой Петр и поплелся, как обычно, в завозню.
Григорий оделся и вышел следом. Отец стоял возле мешков.
Не поворачиваясь, отец ткнул костылем в мешки, промолвил жалобно:
- Кровь тут наша…
Но, сразу же поняв, что сказал не то, что следовало, заорал, не давая Григорию опомниться:
- Вот и сторожу озеро, жду, когда замерзнет. В город-то летом не доберешься. А там поди эх! Каждая пуговица по рублю!
Старик сел на мешок и заплакал:
- В кого ты, дурак пустоголовый, уродился… В матку, не иначе. Та, дура тонкобрюхая, тележного скрипу боялась. А Гордей да Лопатин, поди, не побоялись, поди, в городе направо-налево торгуют, деньги обеими руками гребут. Куда, думаешь, товары-то с лавки они увезли? Вот… А мы… Эх…
- Расквасился, - поморщился Григорий. - Подмерзнет озеро - съезжу с твоими пуговицами в город, посмотрю, что там… Не ной только.
- Да ить мои разве они, Гришенька? Твои ить, твои…
С этого дня Петр стал подниматься утрами еще раньше. Сидя у окна, чуть ли не проклинал бога:
- Прости ты меня, господи… Что это за зима ноне? Тьфу! Снегу навалило, да черви в нем от тепла.
Наконец озеро стало подмерзать. "Еще немного, еще с недельку, и…" - думал с нетерпением Петр Бородин.
Но в это время поползли слухи о колчаковщине.
3
Болтали всякое. Одни говорили, будто Сибирь отошла от России в отдельное государство и повсюду будут установлены царские порядки. Другие толковали, что Колчак идет как возмездие, сжигая все на своем пути, уничтожая правых и виноватых.
- Господи, за что всех убивать?
- Враки это. Чего им нас трогать! Кое-кого, ясное дело, кокнут… Андрюху вон, например, Веселова с друзьями.
- Их надо бы под корень… Без хлеба народ оставили.
- Ну, ты-то хлеб запрятал так, что не только Андрюха - сам теперь не найдешь…
- Под Советами пожили - попробуем под Колчаком…
Однако толком пока никто ничего не знал. Ночами на улицах Локтей было тихо. И в этой тишине было что-то зловещее.
Григорий, слушая такие разговоры, никак не мог понять, что к чему. "Если Андрюху… этот самый… то хорошо, - думал он. - А если всех, как болтают…" Что, к примеру, он, Григорий, сделал этому Колчаку?
- Гришенька… Может, того… - несмело заговорил однажды отец.
- Чего?
- Да подмерзло озеро…
- Иди ты… - отмахнулся Григорий, как от досадливой мухи. - Неизвестно, что теперь будет еще, а ты… с пуговицами. Вон правых и виноватых, говорят…
Петр упал на лавку, трясясь от душившей его бессильной злобы на сына.
- В матку и есть… Навязались на меня, чтоб вас… чтоб тебя бревном где-нибудь жулькнуло, как ее… С деньгами-то завсегда правый будешь…
- А-а, понес, - раздраженно бросил Григорий. - Да не трясись ты, как придурок.
Не в силах ничего сказать, Петр смотрел на сына так, что, казалось, сейчас произойдет чудо и Григорий вспыхнет огнем от этого взгляда.
* * *
Однажды поздним вечером Дуняшка, надев на босу ногу старенькие, растоптанные валенки, накинув на плечи полушубок, побежала к озеру за водой. Когда шла обратно, с полными ведрами, замаячили впереди на дороге какие-то фигуры, фыркнула лошадь, проговорил чей-то голос. Показалось - Гордея Зеркалова. Недоброе предчувствие охватило ее. "А Андрей там, в лопатинском доме…" - метнулась в голове мысль.
Темные, неясные фигуры медленно приближались. Не зная, что делать, Дуняшка свернула к ближайшему дому и тотчас услышала:
- Стой! - И человек верхом на лошади стал быстро приближаться к ней.
Дуняшка сбросила с плеч коромысло и кинулась прочь. Забежала за угол ближайшего дома, прилипла спиной к стене, прижала руки к бешено колотящемуся в груди сердцу.
Всадник, подскакав к тому месту, где раскатились по дороге ведра, остановился в нерешительности, поджидая остальных. Вскоре Дуняшка услышала голоса:
- Оказывается, баба какая-то с водой шла, с перепугу и ведра бросила.
- Анна Туманова, должно. Ее домишко, - ответил один из подъехавших, и Дуняшка теперь ясно разобрала, что говорит Гордей Зеркалов.
- Ну, черт с ней. Айда дальше. Где, говоришь, дом Веселовых? - спросил незнакомый голос.
- Там… И Ракитин рядом живет. Не спугнуть бы. - Теперь говорил сын Зеркалова, Терентий. Дуняшка стояла ни живая ни мертвая.
Сбоку, всего в полуметре от нее, осветилось окно, и Анна Туманова, растрепанная, в одной рубашке, прижалась лбом к стеклу. Она услышала, очевидно, шум на улице и старалась рассмотреть, что за люди бродят у ее дома. Потом отошла, и в окне мелькнула мужская тень. И тотчас свет в комнате погас.
Когда всадники осторожно, стараясь не шуметь, отъехали, Дуняшка выглянула из-за угла и ближайшим, плохо укатанным переулком кинулась к дому Лопатина.
Бежать Дуняшке было трудно. Валенки болтались на ногах. И ей казалось, что она не бежит вовсе, а, задыхаясь, топчется на одном месте. А люди верхами на лошадях уже подъехали к их дому и, увидев, что там никого нет, поскакали к лопатинскому…
Не соображая, что делает, Дуняшка скинула полушубок. Пробежала еще шагов пятьдесят, ухватилась за чью-то изгородку и сбросила валенки. Сухой снег тотчас обжег голые ноги. Однако острую, режущую боль Дуняшка испытывала только какие-то секунды. Потом все прошло. Она бежала, не чувствуя ног, словно не касалась земли…
Взбежав на крыльцо лопатинского дома, застучала в дверь обоими кулаками, раскачиваясь, била в нее плечом, выкрикивала:
- Скорее, скорее… Андрей!
Когда дверь распахнулась, Дуняшка упала на чьи-то руки, прошептав:
- Гордей Зеркалов… и еще с ним… конные… сюда…
Тихон Ракитин захлопнул дверь. Когда закрывал, увидел, что во двор действительно въезжают люди. И в тот же момент раздался выстрел.
Пуля пробила дверь и ударилась в стену бревенчатого коридора, никого не задев, Ракитин взглянул на Веселова.
- Пошли через задний ход! - сказал Андрей. - Может, успеем еще, пока не окружили. Помоги жену вынести.
Дуняшка с обмороженными ногами лежала на полу, закрыв глаза. Андрей с помощью Ракитина взвалил ее себе на плечи. Они быстро прошли через все комнаты, выскочили на улицу с противоположной стороны и увидели, что полнеба освещает зарево.
Горела ли только избушка Веселовых или банда, возглавляемая Зеркаловым, подожгла заодно и домишко Ракитина - отсюда было не разобрать.
Через несколько минут Веселов и Ракитин постучались в двери Федота Артюхина.
- Господи, а я и то смотрю - зарево. Думаю… - зашептал было Федот, но Веселов перебил его:
- Вот пусть у вас Дуня побудет. Больше некуда…
- Ну-к что? И пусть, и пусть… Значит, я и подумал…
- В деревне бандиты… Айда с нами… от греха… - торопливо бросил Ракитин. И сейчас же взвизгнула жена Федота Артюхина:
- Куда еще! Хватит! И так довоевался, кровью харкает. - И, закрыв мужа не по-женски широкой спиной, со злостью глядела в лицо Ракитину.
- Так я говорю - Зеркалов… - морщась, повторил Ракитин.
- Мы ему плохого ничего не делали… А если с вами Федот хороводился по глупости - значит, задница чесалась, плетей просила… Вот и пусть всыплют…
Федот вытягивал шею из-за плеча жены, крутил головой, открывал и закрывал рот, но сказать ничего не решался.
Андрей растерянно бросил взгляд на Артюхину, оглянулся на Тихона и нагнулся к Дуняшке, намереваясь взять ее и вынести на улицу. Жена Федота, не трогаясь с места, не шевеля почти губами, проговорила:
- А ее не трогай. Пропадет с вами, с проклятыми, баба…
- Мы посмотрим, мы уж посмотрим за ней, - часто кивая головой, выдавил из себя наконец Федот. - А вообще-то я… надо бы, конечно, с вами…
- Сиди! - зыкнула на него жена, оборачиваясь.
Андрей Веселов еще помедлил в нерешительности. Ракитин осторожно тронул его за плечо.
- Ноги у нее поморожены, - бросил наконец Андрей Артюхиным, вслед за Ракитиным выскочил на улицу и побежал в сторону соснового бора.