4
Карательный отряд колчаковцев, возглавляемый бывшим локтинским старостой Гордеем Зеркаловым, несколько дней рыскал по всему селу, шарил по домам, но Андрея Веселова и Тихона Ракитина нигде не было.
Федот Артюхин, который без возражений согласился взять к себе Дуняшку, теперь только понял, чем это ему грозит. Несколько раз на день он спрашивал у жены:
- Может, спрятать ее в подпол, а? Ведь найдут - убьют нас всех…
- А коли в подполе найдут? Тогда спросят - зачем прячете? А так еще, может, пронесет бог.
- Ну, ну, - бормотал Федот, однако успокаивался ненадолго.
- А может, и я… того… - то и дело начинал он, не смея взглянуть в глаза жене.
- Ну!
- Зря не пошел с Андреем? Все-таки устанавливал…
- Чего?
- А эту… власть.
- Дурак! Чего ты устанавливал? Ты языком трепал…
- Ну, все-таки… слово, сказывают, не воробей…
- Вобьют тебе его с обратного конца… Ничего, стерпишь… Зато не разинешь больше рта…
На второй день рано утром к ним зашли двое рослых колчаковцев.
- Чей дом?
- Мой. Артюхина Федота, - еле вымолвил Федот.
Обшарив глазами метавшуюся в жару на кровати Дуняшку, колчаковец полез в подпол. "Что я тебе говорила?" - сверкнула глазами жена. Федот только закивал головой.
- А это кто? - спросил другой колчаковец и указал плетью на Дуняшку.
У Федота зашлось сердце.
- Сестра моя, болеет, - ответила жена Федота. - Дура, напилась самогону, свалилась в снег и… вот смотри. Все ноги обморозила. - И открыла Дуняшкины ноги.
- Ладно. - Колчаковец махнул плетью. Увидев висевшую у двери потрепанную солдатскую шинель, повернул к Федоту свое заросшее рыжей щетиной лицо: - Ты, оглобля… воевал, что ли? Почему дома?
- Отпустили… из лазарета… - несмело ответил Федот.
- По ранению, что ль?
Федот молча и часто закивал головой.
- В язык, должно, - усмехнулся другой колчаковец. - Ишь говорить не может. Пойдем, Зеркалов разберется. Он тут всех знает.
Когда они ушли, Федор перекрестился.
- Господи! А коли в сам Гордей зашел? Ведь он в лицо Дуняшку-то помнит.
- Не каркай, - отрезала жена, и Федот умолк.
Терентий Зеркалов, размахивая наганом, носился вместе с колчаковцами по улицам, изымал у жителей муку, сало и другие продукты. И хотя никто не сопротивлялся поборам, молодой Зеркалов орал, угрожая наганом:
- Ну, чего глаза пучишь? Для нар-родной армии это, дурак!.. Понимать должен.
- Я понимаю, что же… При Советах у нас тоже брали, только по-хорошему, объясняли все…
- При Советах!! Я тебе покажу, сволочь, Советы…
В эти дни объявился в деревне и Лопатин. Где жил все это время, что делал - никто не знал. А теперь не торопясь похаживал по улицам, заворачивал почти в каждый дом.
- Этот вон самоваришко-то - мой, - ласково говорил он и записывал в тетрадь фамилии тех, у кого обнаружил свою вещь. Пряча тетрадь в карман, добавлял: - Придется отдать самоваришко-то. Поторопился Андрюха Веселов чужое добро раздаривать.
- Так мы что? - испуганно говорили хозяева. - Нам ведь дали, мы взяли. Андрей говорил, теперь, дескать, все народное это… А зачем ты фамильишку-то нашу записал?
- Чтоб не забыть тех, кто добро мое сберег. Отблагодарю вас, уж отблагодарю! - зловеще тянул Лопатин, не повышая голоса. - Советская власть быстро установилась, да быстро и кончилась.
На второй же день колчаковцы согнали к дому Зеркалова жителей Локтей, прижали к самому крыльцу. На перилах крыльца сидел Терентий, поигрывая плеткой. Сам Гордей с забинтованной головой (видно, не бездельничал во время отсутствия, побывал уж в пекле), Лопатин и еще несколько человек стояли рядом.
- Авдей Калугин! - выкрикивал колчаковец с заросшим лицом, один из тех, что приходили к Артюхину.
Авдей в рваном полушубке, в облезлой шапке выдвинулся вперед. Гордей Зеркалов наклонялся к Лопатину, тот говорил, заглядывая в тетрадь:
- Одеяло атласное, новое… Два оцинкованных ведра…
- Двадцать плетей за одеяло. И за ведра - по десять, - говорил Зеркалов, словно назначая цену.
Авдея свалили в снег, сдергивая с него полушубок…
- Марья Безрукова!..
- Два чугуна полутораведерных… И еще платье бумазейное… И платок…
- Пятнадцать - за все!
Первого пороли при гробовом молчании. Люди смотрели на извивающегося под ударами плетей Авдея, на Зеркалова и Лопатина, все еще не понимая толком, что происходит. А когда принялись за Марью, за других, заволновалась толпа, колыхнулась, готовая расплыться во все стороны. Кто-то кричал в середине:
- Это что же нас, словно беглых каторжников?
- Скорый суд у тебя, Гордей…
- По какому такому закону?
- Чего над людьми издеваетесь?
- Молча-ать!!
Этот возглас повис над толпой, перекрыв все другие. Гордей Зеркалов угрожающе замотал над головой наганом и еще раз крикнул:
- Молчать, говорю!! - и, отдышавшись, захрипел: - А вы как думали? Обрадовались, что власти в деревне… временно отсутствовали?! Грабеж устроили!
- Советы, говорили же…
Грохнул выстрел. Испуганные, посыпались с тополей и заметались над церковной крышей воробьи. Люди, притихнув, сжались еще плотнее в кучу. Терентий Зеркалов, не вставая с перил, посмотрел на людей и, усмехнувшись, отвернулся, плюнул в снег.
Гордей сунул наган в кобуру, прокричал:
- Выйдь, кто говорил… Ну! Сейчас слова обратно в глотку вобьем…
Никто не вышел из толпы.
Тогда Терентий Зеркалов, снова усмехнувшись, сказал, не поворачиваясь:
- Федот Артюхин, выйди…
- Так а я что? Я к тому сказал, что ведь не сами люди барахлишко брали…
- Выйди, сволочь! - рявкнул Терентий, резко повернул к народу голову, а потом уж повернулся сам. Отыскав в толпе Артюхина, впился в него глазами. И Федот против своей воли вытиснулся из толпы и застыл в смертельном испуге.
- Люди, может, и не стали бы грабить, - медленно произнес молодой Зеркалов. - А кто уговаривал их на это? Кто митинговал во дворе лопатинского дома? Ну!
Это "ну" словно подстегнуло Федота, и он еще сделал резкий шажок к крыльцу.
- Так ведь я… - Федот беспомощно оглянулся, потом торопливо сдернул шапку, прижал к груди обеими руками. - Я, конечно, говорил… Постольку поскольку, мол, э-э… раз дают, мол, так и брать надо… Я что? Сейчас вот мне сказали: иди - я пошел. И в тот раз крикнули: "Айда… к Лопатину…" Куда денешься… - сбивчиво объяснял Федот, крутя головой. И вдруг увидел, что Терентий вытаскивает наган, дико закричал: - О-о-э!!
Хотел, видимо, кинуться в толпу, но словно примерзли ноги к земле, осел на снег. Народ, видя, что Терентий и впрямь собирается выстрелить, отхлынул в разные стороны. Только жена Федота, взвизгнув, бросилась к мужу, закрыла его своим телом и закричала:
- Ну, стреляй, стреляй!.. Только в меня сперва. Все равно подыхать мне с голоду без мужика…
Гордей Зеркалов что-то сказал сыну, и тот опустил оружие. Тогда Артюхина принялась пинать мужа:
- А ты, дубина стоеросовая!.. Ведь говорила: доорательствуешь, паразит такой… - И обернулась к крыльцу, сверкнув заплатой на холщовой, не гнущейся на холоде юбке. - Господи! Да всыпьте вы ему десятков восемь… Это на пользу будет, может, ума прибавится…
- Пулю бы ему в зубы… - буркнул Терентий.
- Ладно, - тихо сказал сыну Зеркалов. - Для другого она нужнее будет, побереги. - И крикнул Федоту: - Иди сюда!..
Федот вскочил на колени, помедлил и, поняв, что никто не намеревается в него стрелять, подошел:
- Ты что же это?
- Гордей Кузьмич… я…
- Знаю тебя с пеленок, а то бы… Можешь искупить свою вину - записывайся добровольцем в народную армию. Будешь у меня адъютантом…
Артюхин растерянно оглянулся на жену, но она не слыхала, что сказал Зеркалов.
- У меня легкое… того, прострелено…
Терентий многозначительно потряс наганом перед носом Артюхина, и Федот тотчас торопливо закивал головой. Терентий опять скривил губы и плюнул ему под ноги.
Разговаривая с Артюхиным, Гордей Зеркалов сошел с крыльца. Теперь он поднялся обратно и заговорил, бросая слова в гущу народа, как увесистые булыжники:
- Перепороть бы всех не мешало, да ладно… Односельчане ведь мне вы. 3а явную и тайную поддержку Советской власти обкладываю дополнительно, так сказать… по мешку пшеницы с каждого дома… Свезти в кладовые Лопатина. Зерно пойдет на нужды народной армии… - А закончил свою речь так: - Расходитесь к чертовой матери! Но пшеница к завтрему чтоб была. Уклоняющихся расстреляем по закону военного времени.
Народ хлынул в переулки. Площадь перед домом Зеркалова опустела. Только Федот Артюхин топтался на снегу.
- Так ты взаправду, что ли, Гордей Кузьмич? - осторожно проговорил он, чуть осмелев. - Ведь легкое у меня…
- Я тебе покажу - легкое! Ступай вот с ним, - указал Зеркалов на стоявшего рядом колчаковца. - Он форму выдаст. А потом бегом сюда. Дрова будешь колоть и… того… жилье содержать. Адъютант, в общем… - И пошел было в дом, но обернулся: - А жену к Лопатину пошли. Пусть прибирает у него в доме… - И повысил голос: - Чего рот разеваешь? Ступай!
Федот проглотил только слюну и опять часто закивал головой.
* * *
Прибежав домой, Петр Бородин вцепился в сына, который тоже только что вернулся с улицы.
- Видал, а? Видал, сынок, кто правый-то теперь? Ну, чего молчишь?
- Да отпусти ты! Впился как… - Григорий отодрал руки отца от своих плеч, сел за стол. - Давай жрать, бабка, чего там копаешься?
Петр угадал, что в сыне произошел какой-то перелом, и тихонько перекрестился. Теперь он был уверен, что Григорий скоро сам заговорит о поездке в город.
Несколько дней Григорий ходил по комнатам хмурый, думал о чем-то. И однажды за ужином сказал:
- Ладно, батя… Завтра-послезавтра поеду в ночь. Может, не вытряхнут мешки по дороге.
Петр только начал икать в ответ. Когда стемнело, он, ни слова не говоря, пошел, запряг лошадь и вернулся в комнату.
- Гришенька, того… Запряг. Давай погрузим.
- Я ведь сказал - завтра-послезавтра…
- Да чего уж… Чует сердце - сегодня надо. С богом, Гришенька, а?
Петр уже не просил, он умолял. Григорий чувствовал: не согласись с ним - ляжет и помрет тут же отец, не вынесет.
- Ладно, - проговорил Григорий и встал
Когда уже погрузили мешки, раздался топот конских копыт по мерзлой дороге. Григорий кинулся к забору, прильнул к щели. Торопливо уходила куда-то из деревни банда Гордея Зеркалова.
- Ну что, что там? - подойдя, прошептал отец.
- Ничего. Я сказал тебе, что послезавтра поеду, значит - послезавтра, - зло ответил вдруг Григорий и, не смотря на отца, ушел в дом.
Утром в село вступил с небольшим отрядом партизан Андрей Веселов.
5
Партизан было немного, человек тридцать, - все незнакомые локтинским мужикам, кроме разве Федора Семенова да Тихона Ракитина.
Прямо на улице, перед церковью, партизаны поставили стол, накрыли красной скатертью. Тотчас собралась толпа. Все поглядывали на хорошо вооруженных людей, на Андрея, на Тихона Ракитина, на Семенова. Семенов был в кожаной куртке с перевязанной рукой. Он стоял молча, внимательно посматривая на мужиков.
- Опять, что ли, митинг?
- Теперь кого пороть будут? - раздались голоса из толпы.
Андрей повернулся к Семенову. Тот кивнул. Веселов оправил старенькую шинель, в которой пришел еще с фронта, поднял руки, требуя тишины, и спросил:
- Значит, попробовали колчаковских плетей?
Послышался гул, потом кто-то крикнул обиженно:
- Чего смеетесь? Сами, что ли, спины мы подставляли?
- Я не смеюсь, товарищи… Колчаковская власть - это насилие, кнуты, поборы. Это власть Зеркалова. Видите, он и командиром у них. Они хотят задушить революцию, вернуть старые порядки. И вернут, если мы все, как один, не поднимемся на ее защиту. А коль поднимемся - вот им, - Веселов показал кукиш, - потому что нас, крестьян, больше.
Андрей, не привыкший к длинным речам, передохнул и продолжал:
- Вот у нас собрался небольшой отряд. Это Федор Семенов привел нам несколько человек из города. Но нас мало. Поэтому объявляется запись в отряд из числа бедняков. Запись добровольная. Кто хочет хлебнуть колчаковских плетей, тот может не запи…
- Да что ты, мать честная, длинно так агитацию держишь! - крикнул вдруг из толпы пожилой крестьянин и выступил вперед. - Пиши меня, ядрена кочерыжка…
Толпа заволновалась, плотнее обступила стол.
- И меня пиши!
- И меня с братом!
- Захарка, тебя писать, что ль?
- А как жа! - раскатисто ответил из толпы молодой голос.
Веселов едва успевал записывать фамилии. Потом всех записавшихся в отряд выстроили тут же, у стола.
- Ну вот, теперь вы партизаны, - начал было Андрей Веселов.
- А как насчет оружия? - перебили его.
- С десяток наганов, пяток шашек да три-четыре дробовика найдем. Больше нет. Сейчас все по домам разойдитесь. У кого есть ружьишки охотничьи, берите с собой, у кого нет - хоть ножи прихватите. К обеду - все сюда, разобьемся по взводам.
- Разойдемся, а вдруг Гордей нагрянет?
- Мы посты за деревней выставили. Если что - по выстрелу все на площадь.
На следующее утро ударила оттепель. Все записавшиеся в отряд вновь собрались у церкви. Оружия прибавилось немного - две-три берданы.
- Ладно, - сказал Андрей, обойдя строй. - У кого нет оружия - в бою достать. Это первый боевой приказ.
Несколько дней подряд Андрей Веселов с помощью бывших фронтовиков обучал своих партизан обращению с оружием, стрельбе из наганов и винтовок, которые еще предстояло многим достать в бою. Федор Семенов, обняв на прощанье Андрея, уехал в другие села поднимать народ на борьбу с колчаковщиной.
А по вечерам партизаны собирались перед домом Лопатина, над которым снова развевался красный флаг, толкли влажный мартовский снег, плевались подсолнечной кожурой. Казалось, никаких колчаковцев и на свете-то нет, идет обычная мирная жизнь.
Дуняша, выздоровев, пошла однажды к жене Артюхнна поблагодарить за заботу, но прилетела стрелой обратно, побелевшая, испуганная…
- Сегодня… ночью… Федот…
- Что такое? Говори толком, - тряхнул ее за плечи Андрей.
- Федот, говорю, дома. С Терентием Зеркаловым приехали…
- Ну?!
- Терентия прислали установить связи, с кем побогаче… Сегодня ночью Гордей ударит с одной стороны, Лопатин - тоже отряд у него - с другой… ну а Терентий, если соберет кого, - с третьей… Гордей Зеркалов, дескать, говорит: прихлопнем всех сразу, как мух сырой тряпкой…
Голос Дуняши прерывался не то от волнения, не то от быстрого бега.
- Так. Больше ничего не говорил Федот? - спросил Андрей.
- Нет. Он тоже торопился - на минутку к жене забегал. Опоздаю, говорит, вернуться к сроку - Терентий пристрелит. Вперед меня еще из дому выскочил.
- Куда побежал?
- Не знаю, не сказал…
Отряд Веселова приготовился к бою. В нескольких местах устроили засады. Однако ночь прошла благополучно. Неспавшие, измученные люди валились под утро с ног. И в это-то время разгорелся бой.
Вооруженные только берданками и дробовиками, люди Андрея, окруженные с трех сторон, были бы неминуемо уничтожены, если бы не засады. Большого вреда они колчаковцам не принесли, но беспрерывными выстрелами сбили их с толку. Белогвардейцы метались в разные стороны, стараясь определить, откуда же стреляют. А в это время партизаны отдельными кучками скрывались в лесу.
С того дня жители Локтей перестали понимать, что творится на белом свете. Закрутилась в Локтях коловерть. В любое время суток могла загореться перестрелка в лесу, на задах деревни, а то и прямо на улицах. Кто в кого стрелял? Партизаны ли Андрея, основавшиеся где-то в Гнилом болоте, нападали на деревню? Или колчаковцы, оставленные гарнизоном в Локтях, с пьяных глаз палили в черное ночное небо, отгоняя страх? Разобрать было трудно.
Когда в Локтях Зеркалов объявил мобилизацию в колчаковскую армию, на призывной пункт никто не явился. Сыновья зажиточных мужиков, в том числе Игната Исаева и Кузьмы Разинкина, давно уже записались по настоянию родителей добровольцами и рыскали по селу под руководством Терентия Зеркалова. А бедняки скрылись в леса, ушли к Андрею. Гордей Зеркалов, свирепый, как пес, носился по домам, тыкал в нос мужикам и бабам наган, требуя ответа на единственный вопрос: где сын или муж? И в приступе необузданной злобы расстрелял нескольких женщин и стариков.
- Что ты делаешь, Гордей Кузьмич? - не удержался Федот Артюхин. - Ведь ты всю жизнь с ними рядом прожил…
Зеркалов молча ударил его рукояткой нагана по голове. Федот повалился в холодную грязь, а отлежавшись, уполз вечером домой.
- Уйду к Андрею, - тяжело дыша, сказал он жене. Она заплакала:
- Господи! Да ведь на другой же день меня Гордей пристрелит…
И наутро, перевязав голову, Федот отправился убирать комнаты зеркаловского дома.
После расстрела мужиков земля загорелась под ногами банды Зеркалова. Утрами на улицах под плетнями находили мертвых белогвардейцев с раскроенными топором черепами, опоенных самогоном с примесью мышьяка или крепкого настоя белены. Даже Терентий, куражившийся обычно по ночам, теперь с наступлением вечера, ложась спать, рядом ставил винтовку, а под подушку клал наган.
Однажды сказал отцу недовольно:
- А все-таки зря старичишек хлопнул. Чего народ злить? Уснуть спокойно теперь нельзя. Попугал бы - и ладно.
- Их не пристрелить - в собственном дерьме задушить бы… Я вот еще до старого разбойника - Бородина - доберусь. Цыган обдирать мастер, а сынок небось тоже к Веселову сбежал.
- Гришка-то? - Терентий усмехнулся, взбивая подушку. - Не-ет. Им вдвоем не то что в Локтях, вообще на земле тесновато.
- Так что же он по мобилизации не явился? - рявкнул Зеркалов, будто перед ним на кровати сидел не сын, а Григорий Бородин. Терентий пожал плечами, скривил губы:
- Может, считает, откупились и от этого. Зеркалову, дескать, заплачено…
- Я вот завтра покажу - заплачено… - угрожающе произнес Зеркалов.
Терентий молча покачал голыми ногами, зевнул и проговорил как бы нехотя:
- А может, и не надо трогать пока Гришку.
- Почему?
- Ну, какой вояка из Гришки? А вот по-другому если, - может, и пригодится он…
- Как это по-другому? - не понимая, снова спросил Гордей Зеркалов.
- Гришка лес насквозь знает. Ведь когда-то топором добывал кусок хлеба. Церковь вон рубили, дом попу. На Гнилом болоте ягоды собирал, чтоб с голоду не подохнуть, все тропинки исходил.
- Что ж с того? - все еще не понимал Гордей Зеркалов.
- Вот и говорю - подождать, может, тебе? Я попробую с ним поговорить. Артюхина ведь не пошлешь в лес. Все знают, что он в армии. Да и… пошлешь - а вернется ли назад Федот?