8
Отшумели вешние воды, помолодела земля, запестрели на лугах цветы, не заботясь о том, что расцвели напрасно, что людям сейчас не до них…
В доме Бородиных ничего не изменилось. Бабка-стряпуха по-прежнему молча варила обеды и ужины, когда приходило время, молча ставила еду на стол и, так и не вымолвив ни слова, отходила прочь. Петр молился на образа и, храня гробовое молчание, лез за стол. Потом поворачивал землистое лицо к сыну, и Григорий молча сползал с кровати.
Пойдет ли теперь отец к Зеркалову или не пойдет - Григория мало беспокоило. Другими мыслями был занят его ум.
Он помнил последний разговор с Терентием и целыми сутками ломал голову над тем, как отвязаться от него. И хотя знал, что Терентий Зеркалов не бросал слова на ветер, предупреждая: "И не дай бог тебе ослушаться!" - все-таки тянул. И когда уже зашевелилась в душе Григория надежда: "Может, не придет, может, минует…" - он однажды увидел Терентия в темноте сидящим на лавочке возле дома. Он не встал, когда Григорий подошел, даже не пошевелился. Только произнес коротко и угрожающе:
- Ну?!
- Так я… Я ждал… Договориться бы надо… А в общем, конечно… куда же денешься от вас…
- Ты не крути, сволочь!.. Может, ты думаешь, мы играем с тобой? Может, ты все еще думаешь, что в армию не призван?..
Терентий говорил, не повышая голоса, вяло и тихо, вроде совсем без гнева.
- Ты вот что, Терентий, не сволочи меня… Может, я смерти Веселова больше твоего желаю…
- Н-ну, пожалуй, поверю, - тягуче протянул Зеркалов.
Григорий сел рядом на лавочку. Терентий чуть отодвинулся.
- Я сделаю, - тихо начал Григорий. - Это только говорят, что, мол, нету пути туда, засосет любого, кто пойдет… Я все тропки знаю… почти не хуже отца… - Он помолчал, взглянул на Зеркалова и еще раз повторил: - Да, не хуже отца… Он-то вырос и всю жизнь на болоте этом, можно сказать, провел. Ночью может пройти его вдоль и поперек. Только один раз пришлось заночевать нам среди трясины. И то потому, что ливень ударил, вспухло все, водой взялось…
Зеркалов терпеливо слушал, ждал, пока Григорий сам не замолчит. Усмехнувшись, бросил через плечо:
- Куда клонишь? Отец твой по дому-то ходит теперь запинаясь…
Григорий вздохнул и опять заговорил торопливо:
- А я что? Не знаю, что ли? Я ведь к тому… - И, наклонившись к Зеркалову, зашептал еще быстрее: - Все сделаю, выведаю. И… и скажу отцу, где Андрюхины партизаны. А он уж не вытерпит, побежит. Ты не смотри, что он с костылем, он проводит вас. А мне самому нельзя дорогу показывать. Потому объявлюсь.
- Ну и что с того? - спросил Зеркалов с насмешкой, хотя отлично знал, почему Григорий не хочет объявляться. Но Григорий на этот раз не заявил прямо, что боится, помялся и вымолвил неожиданно для самого себя:
- А зачем? Может, и еще когда пригожусь так же вот… Зачем людям знать, что я…
- Ну… ладно…
Григорий шумно перевел дух.
- Тогда все, раз договорились. Завтра попробую.
- Постой! Как же отцу скажешь? Ведь говорил в тот раз: "Отец первый растрезвонит по селу"? - спросил Зеркалов, явно уже издеваясь над Григорием. Бородин опустил голову.
- Мало ли как, - неопределенно ответил он. - Может, и не растрезвонит, коли вы возьмете верх.
- Коли мы? - Зеркалов резко повернул к Григорию перекошенное злобой лицо, схватил его за грудь и, тряся головой, выдохнул в самое лицо: - Эх ты, сука! С таким возьмешь, пожалуй…
Всю ночь, весь следующий день видел Григорий перед собой страшное лицо бывшего своего дружка.
А день, как назло, тянулся медленно. Вот и солнце село, но сумерки не спешили почему-то надвигаться. А когда стемнело, отец долго не ложился спать, кашлял, возился в своей комнатушке… Наконец все в доме стихло. Григорий осторожно встал, снял с гвоздя пиджак и вышел на улицу. С озера тянул холодный ветерок. Зачем-то Григорий опустился на лавочку и посидел с минуту, как перед дальней дорогой. Потом встал, не поднимая головы, взглянул на небо, медленно застегнулся на все пуговицы и осторожно, на носках, вышел со двора…
Вернулся часа через четыре мокрый от утренней росы, грязный. К одежде прилипли высохшие хвойные иглы, прошлогодний порыжевший мох. Сняв пиджак, сунул его под крыльцо, в собачий лаз. Чтобы не разбудить отца, в дверь не пошел, а залез в окно, бесшумно распахнувшееся под его толчком. Уже лежа в постели, подумал: "Дожились… В свой дом лезешь, будто вор…" Переворачиваясь на другой бок, пригрозил кому-то: "Врешь, все равно найду…"
Дня через три сказал отцу будто невзначай:
- Андрюха-то, сказывают, в Гнилом болоте лагерем стоит… возле того места, где нам пришлось заночевать как-то.
- Откуда знаешь?! - тряхнул маленькой головенкой старый Бородин.
- Откуда? Сорока на лету сболтнула, - ответил, точно огрызнулся, Григорий. - Сказывают, говорю…
- Ага, так… так… - скрипнул старик и стал смотреть в окно.
- Что - так? Ты, батя, смотри не проговорись кому! - предупредил Григорий. - Жизнь сейчас что картежная игра.
- Ишь ты! - усмехнулся отец. - Умен! Только жизнюха-то - завсегда игра: не то выиграл, не то проиграл… Другого нету…
- В дурачках остаться - полбеды. И дурак со временем наживет ума. А сейчас не ту карту выбросишь - голову снимут.
Старик, не отвечая, залез на печь и пролежал там почти до вечера.
За ужином молча косил глаза в окно на шнырявших по улице белогвардейцев.
- Гнилое болото - оно гнилое и есть, трясина кругом, - произнес наконец старик. - Андрюха неглуп, сообразил: не подберешься к ним…
- Хитра лиса, когда охотники дураки, - лениво ответил Григорий. - Ну, что уставился на меня? Али один Андрюха знает, какими тропами через Гнилое болото ходить?
- А ты к чему это? - встрепенулся старый Бородин.
Григорий бросил на стол деревянную ложку, встал и пошел в другую комнату.
Ночью Григорий не спал, прислушивался к каждому шороху в соседней комнате. Когда чуть скрипнула дверь, Григорий босыми ногами прошлепал по крашеному, полу к кровати отца, торопливо ощупал ее. Кровать была пустой и теплой. Возвратясь, Григорий лег в постель, укрылся с головой и спокойно уснул.
Утром его разбудили далекие хлопки выстрелов. Не вставая, повернул голову к окну. В соседней комнате возился на кровати отец. Но Григорий ничего не спросил.
Старый Бородин в этот день поднялся с постели поздно, пошатываясь, устало побрел к двери, вывалился через порог. Вернулся часа через два, опять упал на кровать.
- И в самом деле, слышь, Гришуха, не один Андрюха тропы заветные знает… - тяжело дыша, отрывисто говорил Петр. Маленький острый нос его, торчащий над подушкой - самой головы не было видно, - почему-то вздрагивал.
- Ну? - равнодушно буркнул Григорий.
- Вот и ну… Напали на них сегодня. Перебили, сказывают, половину. Нагулялись, слава богу… А Андрюшка-то ушел-таки с остальными…
- Ушел?!
- Чего орешь? - рассердился вдруг старик. Потом другим голосом, тихим, плаксивым, затянул: - Именно - хитра лиса, вот и ушел… Не потому, что охотники дураки, а потому, что стары… Молодые-то трусливые нынче… Ночью бы, сонных, накрыть их! А я пока плутал по лесу - и ночь прошла.
Григорий промолчал, сделав вид, что ничего не понял. Старик приподнял голову над подушкой, желтыми и круглыми, как копейки, глазами вцепился в сына:
- Эх, ты-ы… А еще крест носишь…
Это уже было знакомо Григорию. Он повернулся и молча ушел в горницу.
В обед увидел в окно шагающего по улице Терентия. Левое плечо Зеркалова было перемотано белой окровавленной тряпкой. Ночь, видно, не прошла для него даром… А вечером Терентий снова сидел на лавке у стены бородинского дома.
- Андрюшку хорошо потрепали, спасибо тебе, - сказал Терентий, едва Григорий вышел из дома. Бородин хотел что-то ответить, но Зеркалов не дал ему раскрыть рта. - Веселов, конечно, не дурак, осторожнее теперь будет. Места для ночевок станет выбирать такие, что ни днем, ни ночью не подобраться к ним…
- Конечно… Теперь бесполезно… - поспешил было вставить слово Григорий.
Но Зеркалов сурово перебил его:
- Что бесполезно? Ты брось это… Труднее твоя задача только - и все. - И добавил мягче: - Постарайся, Григорий. Батя сказал: не забудется тебе это…
Понял Григорий: не терпится Зеркалову добить Веселова. А скажи Григорий сейчас слово против - взорвется Терентий яростью, прихлопнет его не раздумывая.
И опять целыми днями думал Григорий про усатого почтаря. Ночью бесшумно вставал, вытаскивал из-под крыльца задеревенелый от грязи пиджак, осторожно, задами деревни, крался к лесу и нырял в него, как в черный бездонный омут.
- Кхе-кхе, - дипломатично кашлянул однажды отец, поскреб в бороде и спросил, щуря слезящиеся глаза: - Не сказывают, где Андрюха-то?..
Григорий вздрогнул, точно его поймали на месте преступления.
- То есть как - не сказывают ли?
Разыгрывать удивление, конечно, было лишним: отец все знал. Будто только что поняв это, Григорий вдруг громко, не стесняясь, выругался. В крепких, забористых словах прозвучало все вместе: лютая ненависть к партизанам Андрея Веселова, злость на самого себя, оказавшегося не в состоянии выследить их, и откровенный испуг перед тем, что не только Терентий Зеркалов знал о его ночных вылазках. Правда, знал не кто-нибудь - родной отец. Но все равно Григорий почувствовал, как по спине пополз знакомый липкий озноб. Отец ли знал, кто другой ли - какая разница? Тайна, известная одному, - с ним и умрет, известная двоим - шило в мешке.
Так думал Григорий, пока снова не услышал осторожное и успокаивающее: "Кхе-кхе…" Повернувшись на кровати лицом к стене, Григорий сказал тихо, виновато:
- Лес большой да глубокий ночью. Зверя трудно выследить, а человека и того пуще… - И вдруг резко повернулся обратно, сухо и тяжело скрипнули доски. - Ты, батя, того… Ничего не знаешь, ясно? Какая будет погода после бури - неизвестно еще, понял? - И задышал тяжело, точно пробежал несколько километров.
- После бури, известно, солнышко, - спокойно ответил старик.
- В тюрьму оно еще заглядывает сквозь решетку, а в могилу - нет. Вот оно что, батя.
Старик опять почесал в бороде, посмотрел зачем-то на крашеный желтый пол, по которому были разлиты солнечные пятна.
- Н-да… Экось ты просветлил отца по всем моментам… Тьфу… - И ушел, говоря насмешливо: - А пиджак зря гноил под крыльцом… Хозяин!.. Пользуйся моим пока…
Но пользоваться отцовским пиджаком Григорию долго не пришлось. Однажды утром он услышал доносящиеся с улицы крики, ругань. Григорий вскочил с кровати, глянул в окно. Колчаковцы толпами бежали к лесу. По улице метался Терентий Зеркалов. Он был в одной смятой рубахе навыпуск, без фуражки - видимо, только что проснулся. Откуда-то доносились редкие выстрелы.
Вдруг отворилась дверь, в комнату не вошел, а как-то впрыгнул задом отец, торопливо накинул крючок и, не разгибаясь, попятился в угол, упал на лавку, закрестился:
- Гос.. бож… помил… пресвят… богоро… Окружили, говорят, красные со всех сторон… О господи!
И опять холодок прошел по спине, подкатил к сердцу. Григорий только глотнул воздух, прошептал:
- Ну, батя… смотри!..
Те, кого искал Григорий в лесу по ночам, сами явились в Локти.
* * *
… Когда Григорий Бородин наконец вышел днем на улицу, он почувствовал щемящую пустоту.
Почти неделю подряд дули страшные западные ветры. Но уже ночью ветер потерял силу, а к утру стих окончательно. Медленно успокаивались воды Алакуля.
Часть вторая
Глава первая
1
Где-то гуляла еще по лесам банда, возглавляемая Гордеем Зеркаловым. Бывших колчаковцев понемногу вылавливали, загоняли все дальше в болото. Многие мужики, призванные когда-то в колчаковскую армию, возвращались зимой с повинной в родные деревни.
В Локти одним из первых явился Федот Артюхин. Был он похож на нищего. Рваный, прожженный у ночных костров полушубок, разбитые валенки с задранными кверху носами, облезлая баранья шапка…
- Может, добро-то скинул где и вырядился для жалости, - пустил кто-то шепоток.
А Федот Артюхин сразу отправился к Андрею Веселову в недавно образованный сельсовет.
- Здравствуй, председатель, - несмело проговорил он. - Вот он я. Заявился, значит… Хоть милицию зови, хоть что… - И, увидев сидящего у стены Федора Семенова, почему-то низко поклонился ему, потом затоптался на месте и хотел выйти. Но вдруг махнул зажатой в кулаке шапкой. - Зовите, ладно, милицию…
- Зачем? - спросил Веселов, внимательно оглядывая его с головы до ног.
- Так ведь я… все-таки… - Федот кивнул в сторону леса.
- Что же, пришел - живи, - спокойно проговорил Веселов.
Тогда Федот опустился на некрашеный, лоснящийся от грязи табурет, начал торопливо объяснять:
- Я ведь что? Я кабы сам… С тобой тогда зря не пошел, вот что. Зато помои из-под Гордея потаскал… Э-эх, чего там! А теперь как мне? Думал тоже: к вам податься - сразу к стенке меня, да и Зеркалов не простит, пошлет людей - пришибут. Он достанет, руки у него пока длинные. И там оставаться - верная смерть. Не от пули, так от мороза. А у меня домишко ведь тут, хоть никакой, да и жена также…
- Кто это сказал, что мы тебя к стенке поставим? - спросил Андрей.
- Ну-у… так говорили у нас… в отряде, - неопределенно ответил Федот. - Рассказывали, будто вы Игната Исаева да Кузьму Разинкина замучили тут за то, что сыновья их у беляков воюют. А потом дошел слух: Кузьма с Игнатом живут да здравствуют… И вдарило мне в башку: "Может, пугают нас, а?" Ночами размысливал: ведь я кто? Разве я враг тебе, к примеру? Вот и припер домой после домыслил…
Андрей рассмеялся.
- Правильное домыслил, Федот.
Артюхин тоже улыбнулся, сказал:
- Ну, благодарствуем… - и направился было к двери, но вдруг остановился, оглянулся на Андрея.
- Чего тебе еще? - спросил Веселов.
- Так все же… Непонятно мне. Гордей Зеркалов как поймает кого… кто за Советы воевал, немедля в расход, без разговоров. А вы… Я вот пришел - ты говоришь: живи. Игната Исаева, Кузьму Разинкина тоже не трогаете. Чудно… Объясни поподробней.
- Так я же объяснил уж, Федот, - проговорил Веселов. - Мы различаем, кто враг нам, кто нет. Время сейчас такое, что многие семьи надвое раскололись. Пройдет еще немного времени - все, как ты вот, домыслят, что к чему.
- Это Игнат-то Исаев домыслит? Вряд ли…
- Ну, тогда пусть сам на себя пеняет… Чуть заметим, что сети против нас вьет, - раздавим. Сил теперь у нас хватит.
Когда за Артюхиным закрылась дверь, Андрей посмотрел на молчавшего Семенова с немым вопросом: может, мол, неправильно я с Артюхиным поступил? Семенов понял это, встал.
- Нет, нет, Андрей. Все правильно…
Нахмурив свои лохматые брови, Семенов прошелся по кабинету, стал застегивать неизменный, потрескавшийся за многие годы кожан. Потом проговорил:
- Ну, поеду я дальше. Учить тебя мне нечему, сам во всем разбираешься правильно. Молодец, Андрюша, окреп.
Андрей отвернулся от Семенова и стал смотреть в окно. Семенов протянул ему руку.
- Ну? Вопросы есть? Нету. Значит, до свидания.
- Счастливый путь, Федор.
Семенов шагнул к двери, остановился.
- Нет, что-то еще, вижу, есть у тебя. Выкладывай.
Поколебавшись, Андрей проговорил:
- Я уж давно думаю, Федя… Ты вот говорил - правильно я… И дрался с Колчаком не на страх, а на совесть… А все беспартийный. - И, наконец, обернулся. - Я не знаю, может, рано мне…
Семенов подошел к Андрею, молча взял его за плечи и встряхнул. Сказал глухо, будто даже сердито:
- Я давно жду от тебя, Андрюша, этих слов… И знал, что дождусь. Сам рекомендовать тебя буду в члены партии.
- Ну, спасибо. Спасибо, друг… - почти прошептал Веселов.
- Тебе спасибо, Андрюша… На обратном пути я заеду - и в комитет с тобой… Будь здоров.
Андрей Веселов еще долго стоял у окна, заложив руки за спину.
* * *
От Веселова Федот вышел бодрым шагом, громко крикнул через дорогу Тихону Ракитину, вывернувшемуся из-за угла:
- Тихон, здорово! - и побежал к нему рысцой.
- Вернулся, значит? - протянул руку Тихон. - Здравствуй. У Веселова был?
- Ага… Доложился по всем правилам. Так, мол, и так, личный постель-адъютант самого Зеркалова…
- Не испугался он тебя?
- Не-ет, - растянул Федот в улыбке заросший щетиной рот. - Господи, хоть усну сегодня в какой ни на есть человеческой постели. Ну а ты как?
- Да как? Тоже воевали… с такими, как ты.
- Именно. Я и Андрею говорил - а враги разве мы?
На другой день, когда Федот, несмотря на мороз, в одном пиджачишке колол дрова возле своего дома, к плетню подошел Григорий, постоял и проговорил:
- Ишь ты, закалился, видать, в отряде Зеркалова. Чего не оденешься?
Федот обернулся, бросил топор на снег.
- А-а, Гришка… Закалка плохая, брат, там. А ты где воевал? У Андрея, что ли, в отряде?
- Люди дерутся - чего лезть… - нехотя проговорил Григорий. - Мне защищать нечего.
- А мне есть чего? - спросил Федот.
Вопрос был правильный. Но Григорий будто не расслышал его.
Отвернувшись, глядя куда-то вдоль улицы, спросил осторожно:
- Как там дела у Зеркалова?
- Интересуешься, стало быть? - усмехнулся Федот. - Может, дорогу к нему рассказать?
- Дурак! - Григорий плюнул на снег. - Кто сейчас к нему пойдет? Последние дни, сказывают, догуливает Зеркалов.
- Это верно, - согласился Артюхин. - Разбегаются людишки от него. Скоро останутся втроем: Зеркаловы - отец с сыном да Лопатин.
- И Лопатин с ними?
- А то где же? Вроде начальника штаба…
- Так, - сказал Григорий неизвестно к чему и отошел от плетня.