У подъезда стоял его "броневик" - "Запорожец" песочного цвета. Прядильников протер тряпкой затуманенные стекла, сел, повернул ключ зажигания, прогрел мотор, включил первую скорость, тронулся. "Броневик" проплутал по каменным лабиринтам, выбрался на широкую улицу и заскользил мимо остановок и толп, магазинов и ресторанов. Прядильников включил приемник, покрутил колесико настройки и нарвался на рок. Рок рокотал все то же: если ты не успел свихнуться от речей и призывов пузачей в цилиндрах, иди к нам, мы никуда не идем, потому что некуда идти, и мы не врем, что куда-то идем и в конце концов придем, мы топчемся на месте, и нам наплевать, кто ты - красный или черный, левый или правый, христианин или буддист, безбожник или анархист, ты человек, и этого достаточно, и этим все сказано, ты пришел к нам, значит, ты устал от человеколюбивых басен, написанных твоей и моей кровью, пускай они проламывают друг другу цилиндры и головы, а мы будем смотреть на солнце, целовать подруг и слушать рок, нас объединяющий рок, нашу идеологию и религию - рок!
"Хорошо, - подумал Прядильников. - Только наивно, ребята. Дяди в цилиндрах вдруг поругаются, обзовут друг друга козлами и пришлют вам повестки. И никуда вы не денетесь, пойдете защищать честь цилиндров и выпускать кишки братьям во Роке".
Он въехал на стоянку, подумав, что сегодня нужно было не сюда приехать, поставил свой броневик рядом с черными и серыми "Волгами" и захромал к парадному входу дома с колоннами. "Не туда приехал", - опять подумалось.
В здание входили степенные мужчины в костюмах и при галстуках, они чинно кивали и подавали друг другу мягкие белые руки; входили и женщины, одетые на один лад - а-ля Железная Леди из Лондона.
В доме с колоннами, на четвертом этаже, под крылом и неусыпным оком областных властей находились редакции двух газет, партийной и молодежной.
Сотрудником последней и был хромоногий прокуренный худосочный молодой человек по фамилии Прядильников. Уже год он приходил в этот дом каждое утро. Пора бы привыкнуть. Но не привыкалось как-то. И в это утро, оказавшись в просторном вестибюле с зеркалами, автоматами для чистки штиблет и двумя милиционерами за столиком с черными и белыми телефонами, Прядильников почувствовал неловкость, как если бы он незваным гостем заявился на пир, к тому же на пир иностранцев. Он прошел мимо милиционеров, глядя в сторону. Так и не научился барски кивать им, а братски - не мог.
Здесь было два лифта, один отвозил тех, чьи кабинеты были в правом крыле, другой - левокрылых кабинетчиков. Ему нужно было налево, но среди левокрылых он увидел знакомое круглое лицо и повернул направо. Ну его, этого Завсепеча. Прилипала. Он заведующий сектором печати, под его контролем пресса всей области. Начинал партсекретарем в колхозе "Двадцать лет без урожая" или как там. Теперь - Завсепеч.
Однажды, накануне 23 февраля, Завсепеч предложил Прядильникову выступать на торжественном собрании. Прядильников отказался: не умею говорить, не знаю, что говорить, нет. Завсепеч начал подсказывать, что нужно и как нужно, и разошелся: наш народ столько лет живет под мирным небом, а тебе, твоим сверстникам выпала... э-э... выпало... выпала, то есть обстоятельства так сложились, что вам... вас позвал интернациональный долг с оружием в руках защищать весеннюю революцию братского южного соседа, и вот вы оказали эту помощь, не мог бы ты прийти с орденом, чтобы мы могли полюбоваться и удостовериться, что на смену нам идет достойная смена, традиции, интернационализм.
Испания, герои революции, южные рубежи, американцы не дремлют, что где плохо лежит, они тут как тут - цап! - но вы не дали этим коршунам и ястребам расклевать юную революцию, террор, бандиты, происки, отвага, честь, русское оружие, солнечному небу - да! да! да! - ядерному взрыву - нет! нет! нет!
- Я отдал орден в починку, - сказал Прядильников. Редактор из-за спины Завсепеча показал ему кулак. - Это как же? - удивился Завсепеч. Редакция весело молчала. Редактор корчил жуткие рожи позади Завсепеча. - Резьбу сорвал, - сказал Прядильников. - Часто надевал. - Выступишь без ордена, - отрезал редактор. - Он выступит, Демьян Васильевич.
Но Прядильников на следующий день выпросил у заведующей отделом, своей начальницы, задание и исчез на целый день. С тех пор Завсепеч останавливал при встречах Прядильникова, похлопывал его по плечу и говорил:
- Молодой человек, мне кажется, ты чего-то недопонимаешь, конечно, ты принимал непосредственное, как говорится, участие, но из окопа видишь только одно поле боя, и, даже если видишь все поля сражений, - этого недостаточно, потому что, кроме явных сражений, есть тайные, незаметные поверхностному взгляду, есть хитросплетения, недоступные поверхностному мышлению...
Прядильников вошел в кабину с двумя женщинами и седовласым мужчиной. Лифт поплыл наверх. Мужчина неодобрительно смотрел на ветхие джинсы журналиста, наверное, он жалел, что только женщинам запрещено входить сюда в капиталистических штанах. Прядильников поглядывал на женщин в строгих костюмах. Сухая вода. Кривая прямая. Сладкий лимон. Впрочем, правильно, все правильно, подумал он, глядя на чиновниц. И еще правильнее будет выгнать к черту всех мужиков из этого дома. Мужики нет-нет да и дадут слабину. А эти уж - шиш.
Он вышел на своем этаже и заковылял по малиновым ковровым дорожкам в левое крыло. Проходя мимо двери, на которой было написано "Обллит", вспомнил, как однажды застопорили вторую полосу молодежной газеты. В литературоведческой статейке в одной строке оказались один известный писатель и Булгаков. Редактору позвонили и сказали, что известный советский писатель и Булгаков в одной хвалебной строке - нонсенс. Редактор - покладистый мужик. Но иногда стих на него накатывает, ходит он ходит, молчит и молчит, делая, что скажут, и вдруг увидит очередной кумачовый лозунг: "Топтать головные уборы строго воспрещается!" - сорвет шапчонку и - давай ее месить ногами. И в тот раз стих нашел. Редактор ответил, что он, весь коллектив редакции, автор статьи и умные люди планеты не видят в этом никакого нонсенса. Но тот, кого он таким образом зачислил в неумные люди, был выведен из себя и сказал следующее: воспевание белятины на руку врагам, враждебная ностальгия, упаднический тон, мировые ценности социалистического реализма, выпады и шпильки, растлевающее влияние на формирующиеся сердца и умы, искаженное изображение действительности, мы, советские люди, ощущая величие будней, мы заявляем решительное нет! - не стоять рядом с советским грандиозным литератором этому воспевателю, оплевывателю!
Но редактор - ни в какую: "Пускай газета вообще не выходит. Весь номер". - "Это как? Как понимать? Саботаж?" - "Да, саквояж", - ответил шеф и бросил трубку. Через пять минут его вызвал Главный Цензор Обллита. Он выслушал шефа и порекомендовал растянуть предложение так, чтобы один писатель стоял в одной строке, а другой - в другой, Соломон.
В отделе учащейся молодежи уже было дымно и пахло кофе. Заведующая отделом захлопала в ладоши:
- О! Федя и вчера не пил!
- Денег, видно, нет, - предположил бородатый корреспондент отдела, красивый и печальный, как Гаршин.
- Федя, иди ко мне, - позвала заведующая.
Прядильников приблизился к ее столу, она положила сигарету на край пепельницы, привстала, цепко обхватила рукой его шею, пригнула его голову и поцеловала в губы. Бородач сказал: бис.
Корреспондентка, недавняя выпускница МГУ, крошечная девочка с большими карими глазами и кудряшками, покраснела и отвернулась.
- Ладно, больше не буду, а то Марина нальет мне когда-нибудь яду в кофе, - сказала заведующая и отпустила Прядильникова.
- Хм! - сказала юная журналистка.
Прядильников сел за свой стол.
- Марина, дай же ему кофейку, - сказала заведующая, беря сигарету и затягиваясь.
- Хочешь? - спросила крошечная журналистка, тепло взглядывая на Прядильникова. Он кивнул.
Девушка встала, грациозно прошла к книжному шкафу - бесшумно и плавно, взяла кофейник, налила в большую чашку коричневой жижи и отнесла ее Прядильникову. Тот поблагодарил, взял чашку, коснувшись пальцами ее маленьких пальцев. Заведующая, тридцатилетняя женщина, уже начавшая борьбу со здравым смыслом и временем, осторожно улыбнулась, - она с недавних пор редко и осторожно улыбалась, чтобы было меньше морщин. Борода тоже улыбнулся, мечтательно: какие ножки.
- Федя, у тебя что, действительно нет денег? - спросила заведующая.
- Есть, - откликнулся Прядилышков, прихлебывая кофе. - Просто я решил стать ангелом.
- Я дам, ты не стесняйся, - сказала заведующая.
- Она даст, не сомневайся, - сказал вошедший в комнату фельетонист и карикатурист Гостев. - А мне дашь, Луиза?
Луиза, то есть Лиза, заведующая, ответила невозмутимо:
- А у тебя одно на уме.
- 3. Фрейд говорит, что это у всех всегда на уме.
- Интересно, что сегодня на уме у шефа? Ты его видел? С той ноги он изволил встать с койки?
Гостев хотел отчебучить по поводу редактора и койки, но не успел. Дверь отворилась и, чадя папиросой, в комнату вошел редактор, крупный ушастый мужик в очках.
- Егор Петрович! - воскликнул Гостев, вытягивая руки по швам и выпячивая грудь. - Ррота! Смирррна!
- Пшел вон, - сказал редактор, показывая в улыбке большие прокуренные зубы.
- Эсть! - Гостев вышел вон строевым шагом, но тут же вернулся. - Разрешите здесь покараулить! - воскликнул он, замирая у двери.
- Балбес, - сказал редактор.
- Рад стараться!
- Доброе утро, Егор, - сказала заведующая. Десять лет назад редактор вышел из комсомольского возраста, но считал себя молодым и поэтому настаивал, чтобы его звали просто Егором, если, разумеется, рядом не было посторонних.
- Доброе, - откликнулся редактор. - Кофе пьете?
- Кофе редактору! - рявкнул Гостев и бросился к шкафу наливать кофе в здоровенную глиняную редакторскую кружку.
Посмеиваясь, редактор сел на свободный стул.
- Ну, что ты, Федя, глядишь так печально своими синими брызгами? - спросил редактор, улыбаясь Прядильникову. Он всегда задавал этот вопрос, если вставал с той ноги. Синие брызги он одолжил у Есенина, своего любимого поэта.
- Федя и сегодня огурчик, - сказала заведующая.
- Дэ? - Редактор окинул его взглядом. - Что, нет денег? А я не дам, и не проси, ни! Бутылки пустые сдашь - на хлеб хватит. Просохни.
- Его женить надо, - сказала заведующая, поводя глазами в сторону Марины.
- Женим, - решительно сказал редактор.
- Скорее бы, - вздохнул Борода. У него жена убегала к матери, если он приходил пьяным и не мог убедить ее, что на то были веские причины.
Хорошенько размяв языки, журналисты взялись за перья.
Прядильников работал над статьей о военно-патриотическом воспитании в школах города. Прядильников писал. Сбоку на него поглядывала Марина. Борода ушел брать интервью. Заведующая искала какую-то книгу в шкафу.
Прядильников водил кончиком ручки по бумаге, а стая медленно опускалась в степь перед голыми мягкими горами; он и другие часовые молча смотрели, как большие черные птицы с маленькими головами садятся в траву и цветы; было раннее утро, было тихо, рота спала в бронетранспортерах, птицы приземлялись, складывали свои огромные крылья, чистили клювами перья и, озираясь, ходили в цветах, у них были белые полоски от клюва до груди и красные шапочки, они то и дело замирали, повернув лица в сторону колонны, и приглядывались; часовые не шевелились, и, наверное, птицы принимали их за столбы, а бронетранспортеры им казались спящими зелеными черепахами; птицы с белыми шеями расхаживали по степи, птицы были черны, степь зелена, спали голые горы и стадо зеленых черепах, небо на востоке уже светилось ало, было тихо, тепло... Отворилась дверь.
- Это я даже не буду передавать в Обллит, Федор, - сказал редактор, входя и протягивая рукопись Прядильникову. - Разорвут.
- Я так и думал, - ответил Прядильников.
- Понимаешь...
- Понимаю, что я, не советский, что ли.
- Ну, ты не обобщай. И не расстраивайся. Вот. И знаешь, пиши-ка в стол пока. Когда-нибудь, быть может... гм. А сейчас - увы.
- Понятно.
- И еще. Знаешь, как-то однобоко все у тебя выходит. Неужели все так мрачно было? Один негатив, мм?
- Нет, почему. Сигареты бесплатные давали. На операциях можно было не бриться. Вернее, бриться-то нужно было, но офицеры смотрели на щетину сквозь пальцы. Что еще? Водку в бензобаках из Союза привозили.
- Ха-ха, - невесело хохотнул редактор.
- Тридцать чеков бутылка. Но можно было сбагрить дехканам старые сапоги, бензин, солярку, чтобы на бутылку набрать.
- Негатив, сплошной негатив. Журналист должен быть объективным. В одной статье должен быть и негатив и позитив. Вот что такое объективность.
- Не умею. Туп, однополушарен.
- Чего?
- Одно полушарие работает, то, которое пессимистическое, а оптимистическое от обжорства лопнуло.
- Не пори чушь. И учись быть объективным. Учись, Федор, - сказал редактор и вышел.
- Мемуары? - спросила холодно заведующая. Ей не понравилось, что Прядильников отдал рукопись редактору, а не ей.
- Мемуары. И ничего общего с темой нашего отдела, - сказал Прядильников.
Заведующая промолчала.
- Федя, - позвала Марина. - Дай мне, пожалуйста, почитать.
- Это ерунда.
- Ну, Федя.
Он пожал плечами и протянул ей рукопись.
АРМЕЙСКАЯ ОРАТОРИЯ
Его зовут Акимов. В то время, о котором речь, он был майором, начальником штаба полка. Коренастый, невысокий майор с твердым взглядом, маленькими руками и вечно сияющими сапогами. Выбрит. Ни пылинки на форме, хотя место было пыльное, - вокруг полка летом по степи всегда танцевали пыльные джинны, время от времени они сговаривались и кагалом валили на полк, и небо меркло, солнце гасло, и новозаветная тьма покрывала наш палаточный городок.
Мы, четверо солдат, были в наряде, дежурили на КПП. Это был долгий наряд, он длился пять месяцев.
Начальству казалось целесообразней иметь на КПП постоянных дежурных. И действительно, это было лучше, чем сменные наряды, которые несли службу не очень исправно. Мы же, вечные дежурные, дорожили жизнью без ежеминутной офицерской опеки, без построений, зарядок, маршировок и служили рьяно. Все называли КПП хутором и завидовали нам. Каменный домик, вернее, сарайчик, стоял в километре от полка, на дороге, уходящей в степь; эта дорога да еще одна на другом краю полка - две дороги были единственными незаминированными отрезками земли, полк окружали минные поля, и дороги соединяли полк и чужой, враждебный мир.
Круглосуточно мы стерегли дорогу. Двое спали, двое, облачившись в бронежилеты, несли дежурство. Кормились мы в батальоне. Ну и, конечно, был у нас очаг в окопе, чайник и таз для плова. На стенах висели вырезки из журналов, на столе лежали книги, в тайнике хранился коротковолновый приемник. Была колода самодельных карт. Неплохо жили.
Еженощно к нам наведывался дежурный по полку, иногда наезжал начальник штаба Акимов или замполит полка.
Акимов любил Блока. Поэта. Александра Блока.
Как-то он заехал к нам проверить, не опились ли мы браги или не накурились ли анаши. Мы не опились и не обкурились, и всюду у нас был порядок, и подворотнички свежие. Майор остался доволен нами. На столе он увидел томик стихов Блока, спросил, чья книга, я сказал, что взял ее в библиотеке, он продекламировал меланхолически: "По вечерам над ресторанами", - сказал, что это любимый его поэт, и взял томик, разрешив мне через неделю за ним прийти. Через неделю я пошел в полк, прождал майора в штабе час, он появился, пригласил в кабинет, протянул книгу и сказал: хрустальные стихи. Я ответил: да, не железные. Он внимательно посмотрел на меня. Я вспотел. Ну иди, отпустил он.
Майор Акимов прервал нашу хуторную жизнь.
Это было вечером. Шел снег. Мы топили печку. Один в брезентовом плаще вышагивал перед шлагбаумом; иногда он подходил к окну и смотрел на нас. Мы готовили праздничный ужин. У нас было жарко, дымно, шумно. Мы пекли лепешки и жарили картошку. У нас был именинник. Он, застенчивый парень, сидел сложа руки и ждал подарков и гостей. Вскоре гости пришли. Их было двое, они принесли в подарок пол-ящика сгущенки и подтяжки: носить подтяжки у нас было очень модно.
Мы уселись вокруг стола, разлили по кружкам виноградный сок, я встал, чтобы произнести речь, но часовой постучал по заснеженному окну и сказал: машина! Все перепугались и начали прятать под койки праздничную снедь, гости бросились вон. Я останавливал всех и говорил: ну что тут такого, если у нас именинник? Но меня никто не слушал.
Машина подъехала. Мы ждали. Хлопнула дверца. Донесся глухой голос нашего часового, он доложил, что за время его дежурррства - и все такое. Дверь отворилась, и в домик вошел хмурый майор Акимов и дежурный по полку, лейтенант. Акимов окинул взглядом наши распаренные, встревоженные лица. Из-под коек пахло лепешками и картошкой, на столе лежали хлеб, консервы и горка порезанного репчатого лука.
- Доставайте, - сказал Акимов. - Всё.
Мы вытащили из-под коек сковороду и тарелку с лепешками.
- Я сказал всё, - напомнил Акимов.
- Это всё, - сказал наш сержант.
- Брагу!
Мы пожали плечами.
- Лейтенант, - позвал Акимов.
Лейтенант обшарил все утлы, заглянул под подушки, вышел на улицу.
- Товарищ майор, - начал объяснять наш сержант, - у нас именинник...
Лейтенант вернулся с заснеженными гостями.
- В окопе лежали.
- Так, - сказал, оживляясь, майор. Он снял шапку, пригладил волосы и сел на табурет.
- Откуда? - спросил лейтенант у гостей. Те мялись, понуро клонили головы и молчали.
- Откуда? - тихо спросил майор, и гости вздрогнули, вскинули головы и назвали свои фамилии и подразделения.
- На КПП посторонним запрещается, знаете? - спросил лейтенант.
Гости молчали.
- Знаете? - спросил майор, и гости хором ответили: так точно! никак нет!
Один знал, другой нет.
- Так, - сказал майор. - Сержант, вы тоже не знаете?
- Да, но именинник, - сказал наш сержант, - а мы в вечном наряде...
- В вечном? - Майор побледнел. - Паразиты, - сказал он тихо.
Посмотрел на стол и вдруг рубанул ребром ладони по ручке сковороды. Картошка вывалилась на пол.
- Именины, - процедил майор, вставая. - Именины! У них именины! Кругом враги, того и гляди всем глотки перережут! Я говорю: война! А у них именины. Име... Ты пачччему сидишь?
Именинник вскочил с койки и вытянул руки по швам.
- Зажрались, закабанели! Веч-ч-чный наряд! Я вам покажу веч-чный... Я вас научу... мать... Весь полк в цинкачи? В цинкачи, да?.. У них именины! Нет, лейтенант, ты погляди, ты только погляди на барсуков ссулявых! Вечный наряд!
Кто-то, я уже не помню кто, хихикнул. Наверное, от страха. И этого было достаточно, чтобы начштаба совсем сошел с орбиты.
- Смешно? Вам смешно?
Он схватил буханку хлеба, тяжелую, корявую, и смел со стола банки, соль, лепешки, кружки. Один гость струхнул и бросился вон, лейтенант выскочил следом и приволок его в дом. Уцепил его за ухо: ты что, а? что такое ты? куда это ты? может, к духам?
Солдат заплакал. Майор побледнел еще сильнее, гадливо сморщился.
- Убрать все! Живо!
Я взял веник, чтобы замести картошку, лепешки, соль.
- Руками, - сказал майор. - Ручками. Р-ручка-ми! Ну!
Я стоял, опустив голову. У меня дрожали ноги.
- Ну!