- Вера в свои силы, глубокая убежденность, что тебя ждет яркая, полная свершений жизнь, гордость, рожденная этой убежденностью и верой, - естественны и прекрасны. Но иное дело, когда человек переоценивает свои силы и способности. Гордость в нем неотделима от высокомерия. Вместо того чтобы увидеть и уничтожить это высокомерие, мы награждаем его золотой медалью и отправляем во взрослую жизнь… Он уйдет, но куда, по какой дороге?.. Высокомерие сделает его слепым, отдалит от товарищей, друзей. Не даст возможности увидеть, оценить силу, способности других. Весь мир покажется ему всего лишь фоном, оттеняющим его персону. Он будет чувствовать себя выше всех людей - знакомых и незнакомых. Так пройдут годы. И наступит миг, когда он уверует в то, что достиг тех высот, которые недоступны ни одному смертному, не подозревая даже о своем падении. И это не будет простой ошибкой - это будет трагедией. Большой трагедией… Может, и я был таким, может, и я был заносчивым, высокомерным. И может, прав был этот ученик, когда говорил: "Ты не смог стать профессором, а я стану". Может, прав математик, который сказал: "Ты и сам несколько заносчив". Но я снова повторяю: прежде чем дать ему золотую медаль, мы должны понять, куда, какими путями пойдет он по жизни.
В ясное майское утро ученики собрались в школе. Они пришли необыкновенно торжественные, приодетые. А лучший ученик пришел один с тем же деланным спокойствием на лице. Поздоровался с учителями, сидевшими на веранде, прошел в класс. Прозвонил звонок, и экзамены начались. Учитель написал на доске темы. Ученики склонились над своими тетрадями.
Вечером учитель, устроившись в пустом классе на втором этаже, стал проверять работы. Он очень волновался за своих учеников. Осторожно приоткрыв дверь, в комнату вошел завуч.
- Можно? - сказал он, виновато улыбаясь. Потом присел рядом с учителем, снял кепку, вытер пот со лба. С грустью оглядев стол, стопки ученических работ, он сказал: - Проверяешь… Ну, как написали?
И только уходя, виновато кося глазами, объяснил причину своего неожиданного визита:
- Ты проверял его работу?
- Еще нет, - ответил учитель.
Старый педагог откашлялся и, словно переборов себя, сказал:
- Все-таки тяжелое у него было детство. Без отца ведь рос парень. Сейчас у него дома все в страшной тревоге. Очень прошу тебя, не будь особенно строгим к нему.
- Он хочет медали?
- Нет, отнюдь нет. Он боится, что срежется. Он говорит, что где-то пропустил букву, а какую-то фразу написал неправильно.
Завуч, словно скинув с себя тяжелый груз, облегченно вздохнул и вышел. И почему-то после его ухода молодого учителя охватила непонятная грусть. "Что это за просьба? Откуда этот страх?" Он мог ожидать любой просьбы, но только не этой. Он даже не допускал и мысли о таком повороте событий. Учитель отыскал работу лучшего ученика и, увлекшись чтением, не заметил, как отложил в сторону ручку.
Иси Меликзаде (1934–1995)
ТАЛИСМАН
© Перевод Д. Каракмазли
В Борчалы Агарагим провел всего одну ночь.
Тоже глупость, ей-богу, - вчера приехал, а сегодня кати обратно. Хоть бы денька три погостить здесь, отдохнуть от бакинского шума, от городской суеты, подышать чистым воздухом, попить вкусной родниковой воды. Когда он, нехотя подойдя к машине, сел за руль, теща снова стала его упрашивать, чтоб не уезжал, но ей ответила Перване: "Нельзя, мама. В понедельник у него дела".
"Плевал я и на их дела, и на понедельник!" - тронув машину, мысленно выругался Агарагим, но тут же подумал, что не очень-то на них плюнешь, в понедельник он должен принимать экзамены у заочников…
Агарагим глядел на плоские сероватые холмы, тянувшиеся вдоль шоссе, и думал, какая это, в сущности, мука - часами одному сидеть вот так, за рулем. Когда ехали в Борчалы и рядом были жена и дочка, те же самые холмы не казались такими безрадостно-серыми, и дорога не была такой закрученной, и асфальт не так слепил глаза. Колеса, и те шуршали иначе, а сейчас прямо как фонтан какой - плещет, баюкает, сон навевает. Подумать только: больше четырехсот километров! Крути и крути баранку… Агарагим сразу затосковал, но тут же одернул себя: нельзя четыреста километров тосковать да злиться - сердце лопнет. Успокоиться надо, чем-то отвлечься. А в конце концов, подумаешь - далеко!.. "Жигули" новые, что им четыреста километров? Колеса шумят? Включи приемник. Запусти магнитофон. Какого черта приобретал ты тогда японский магнитофон, тысячу отвалил спекулянту?
Агарагим нажал клавишу, и грубоватый низкий голос турецкой певицы, похожий на голос подвыпившего мужчины, наполнил салон, заглушив водопадное журчание колес.
Агарагим слушал грустную песню, и мысли у него были невеселые. Да… Целый месяц куковать одному в трехкомнатной бакинской квартире. Целый месяц - ни жены, ни дочки. Сам себе чай вскипяти, сам обед свари, сделай уборку, на базар съезди… Ну, допустим, зайдет иногда старший брат, ну и что - все равно одиночество есть одиночество.
Каждый год повторяется одно и то же. Перване, как кончились в школе занятия, берет дочку - и к своим, в Борчалы, а он один торчит в Баку в ожидании отпуска. Этим летом впервые отправил семью не поездом, а сам отвез на новеньких "Жигулях". Хорошая вещь машина, где захотел, там и остановился - отдыхай себе. И езжай куда хочешь: в горы, в сад, в лес… Вот только характер у Перване, трудно с ней - вроде бы молодая женщина, а чтоб куда-нибудь на курорт… Он бы куда хочешь жену повез, хоть за границу. Путевку достать - раз плюнуть, позвонил, и все. Так нет же, ей не надо ничего, кроме Борчалы.
- Но, понимаешь, старики так ждут! Побуду с ними два месяца в году, для них это счастье. Ведь у них никого, кроме нас! Ну сам подумай!
Агарагим прекрасно понимал жену. Конечно, два месяца в году погостить у родителей, порадовать стариков - хорошее, благое дело. И все же сейчас он пришел к решению: нельзя до такой степени быть под башмаком у жены, больше он не согласен весь отпуск торчать в Борчалы. Раньше хоть машины не было, руки были связаны, теперь, слава богу, и машина есть, и деньги. Погостили у стариков недельку-другую, ну и хватит, сели в "Жигули" - и в путь, смотреть новые места. А иначе чего ради покупать машину? Кучу денег потратили!
"Вы уж меня простите, дорогие тесть с тещей, но я хочу жить своим умом".
Агарагим облегченно вздохнул, как человек, пришедший наконец к трудному решению, поглядел на дорогу и увидел, что подъезжает к Казаху. Впереди стоял памятник-самолет, он так сверкал на солнце, что казалось: это не самолет, а крылатое солнце опустилось на постамент. Это был памятник первому летчику-азербайджанцу.
Молодцы казахчане, не забыли в повседневной суете о погибшем герое-земляке!
Возле памятника дорога разветвлялась. Налево уходило главное шоссе - на Казах; это была его, Агарагима, дорога. Направо уходила дорога поуже, и на ней вдалеке желтело что-то похожее на копну сена: Агарагим разглядел, что это не копна, а грузовая машина, так заваленная сеном, что не видно было даже кабины.
Подъехав к развилке, Агарагим выключил магнитофон, сбавил скорость, объехал стоящую у развилки машину, и вдруг - удар!.. Правое стекло разбилось, осыпав осколками сиденье. Сперва Агарагим не понял, что случилось, а когда понял, почувствовал вдруг такую боль, будто в спину ему вонзили нож. Он с трудом вылез из машины, ноги его не слушались.
Правое переднее крыло было смято, передняя дверца вогнута внутрь, правый фонарь разбит вдребезги. Еще не придя в себя, с бьющимся сердцем Агарагим взглянул на грузовую машину. У подножки кабины, замерев от ужаса, стоял тщедушный парнишка. Он был настолько худ и хлипок, что, если б не черные, в ниточку, усы, можно было бы подумать - мальчишка.
Боль не отпускала, руки тряслись, коленки подгибались.
- Ты что же наделал, а?! - сказал Агарагим, и ему показалось, что слова эти не выговорились - застряли где-то внутри.
Но парень его услышал.
- Не знаю, дядя, - сказал он дрожащим голосом. - Не видел! Ей-богу, не видел!
От роду он такой глазастый или от страха глаза вытаращил? А ведь, пожалуй, и у него сейчас глаза не меньше. Бывало, в жизни туго приходилось, и страшные моменты случались, но эта боль!.. Такой боли Агарагим не испытывал никогда. Хотелось лечь прямо тут. И лег бы, если б не замухрышка этот. При нем Агарагим не мог разрешить себе расслабиться. Ну вот что делать? Изматерить этого недоноска или излупить его? И откуда она на его голову, эта машина с сеном?!
И тут Агарагим поневоле вспомнил Перване. Сколько раз жена говорила ему: "Повесь в машине талисман: от сглаза охранит и от беды спасет". Разумеется, Агарагим не верил ни в сглазы, ни в талисманы, ни в прочие подобные глупости, а вот сейчас впервые пожалел, что не послушался жену.
- Ты что, слепой? - спросил Агарагим, стараясь не показывать, что его всего колотит. - Не видел, что я еду?
- Не видел! В том-то и дело. У меня заднего зеркала нет… Да еще сено… Хотел свернуть… - Немного осмелев, паренек подошел ближе. - Слава богу, хоть вы целы. - Он оглядел смятое крыло, вдавленную дверцу. - Это мы выправим. Клянусь! Только, дядя… Не поднимай скандала! А? Ради бога!
Агарагим поглядел по сторонам. Всегда такое движение, а тут, как назло, пусто. Никого, чтоб засвидетельствовать, что он, Агарагим, нисколько не виноват в происшедшем.
Парень тоже поглядел вокруг.
- Дядя! Уедем, пока зеваки не собрались! - он глядел на Агарагима большими испуганными глазами.
Агарагим покачал головой.
- Будем ждать автоинспектора.
- Зачем? Починю я твою машину! Все расходы на мне. Починю! Даже и следа не останется.
Но Агарагим прекрасно понимал, что машине прежней не быть, и это приводило его в бешенство. Наорать бы как следует на этого разиню, но голос Агарагима звучал мягко, укоризненно, и он сам не понимал, почему. От бессилия перед случившимся, от собственной слабости Агарагиму хотелось реветь.
- Что ты тут выправишь? - сказал он, махнув рукой. - Изуродовал машину. А я завтра в Баку должен быть. Ну что теперь делать?
Парень молчал. Сказать ему было нечего.
- А может, поедем к нам? - неуверенно проговорил он. - Сегодня же и починим.
Агарагим не ответил, и парень чуточку осмелел:
- Дядя! Ну что тебе проку, если я из одной беды - да в другую?.. У меня и так все ни к черту… Отнимать у человека кусок хлеба?.. Прошу тебя, едем. Пока не набежали… - Парень затравленно огляделся. - Езжай за мной, а? - Он встал на подножку грузовика. - И не сомневайся ты, ради бога, все будет в порядке.
Агарагим был как не пробудившийся от сна, когда еще не совсем воспринимаешь окружающее. Ехать за машиной или ждать? Кого ждать, чего ждать? Автоинспекцию? До вечера тут проторчишь. Да что проку от инспекции? Не дадут же они ему новую машину. А этот заморыш, может, и впрямь починит? Да…
Грузовик постепенно удалялся. Агарагим смотрел ему вслед, не зная, на что решиться. И ехать за парнем было глупо, и здесь торчать совершенно бессмысленно. Сам не понимая как, Агарагим оказался в машине. И вдруг грузовик исчез из виду. Агарагим нажал на стартер.
"Еще удерет, чего доброго!.." Но машина остановилась за поворотом дороги, и парень, высунувшись из кабины, махал ему рукой, мол, сворачивай!
Они проехали несколько деревень, почти сливающихся одна с другой. Потом с асфальтированной дороги свернули на узкую грунтовую. У самой деревни Агарагим увидел дощечку с названием, бросил на нее косой взгляд: "Алпоуд", вздохнул и покачал головой. "Уж если деревня так называется, можно себе представить ее обитателей. Алпоуд - надо же!.."
Они въехали во двор, обнесенный живой изгородью. Парень выпрыгнул из машины.
- Добро пожаловать! - сказал он, подходя к Агарагиму, уныло сидевшему за рулем. И, обернувшись к дому, крикнул: - Мама! У нас гость!
Агарагим вылез из машины и увидел, что на веранде на деревянном топчане сидит тучная пожилая женщина. Женщина взяла лежащую рядом косынку, повязала голову и, кряхтя, поднялась.
- Милости просим! - сказала она, выйдя на крыльцо.
Двигалась женщина трудно, будто стреноженная - казалось, ноги не в силах выдержать тучное ее тело. Длинное широкое платье делало женщину еще массивней. Подойдя, она протянула Агарагиму руку и, тяжело дыша, сказала:
- Здравствуй, дорогой!
Агарагим молча кивнул. Зачем ему вступать в беседу с незнакомыми людьми. Если б не этот поганец с сеном, он, может, никогда в жизни и не узнал бы, что есть на свете деревня Алпоуд, не увидел бы эту толстуху с ее брюхом, мощными складками, свисающим под платьем, с ее огромными, тяжко колышущимися грудями. И жил бы, горя не знал. Обитают эти люди в одной с ним стране или на другом материке - в Африке, например - ему от того ни холодно, ни жарко.
- Проходи, пожалуйста! - приветливо повторила женщина, видя, что Агарагим остановился в нерешительности. У нее было совершенно круглое темное лицо, грубоватое, похожее на мужское, один глаз до половины затянут был белой пленкой.
Агарагим что-то пробормотал себе под нос.
- Невестушка! - крикнула хозяйка, обернувшись к дому. - Стул гостю!
Молодая женщина появилась так быстро, будто со стулом в руках стояла наготове за дверью. Проворно поставила стул под грушей и так же быстро вернулась в дом.
Агарагим подозрительно огляделся: почему они так встречают незнакомого человека? Поискал глазами парня. Тот стоял возле грузовика и сосредоточенно курил, к нему жалась девочка лет трех; держа в руках куколку, она снизу-вверх смотрела на парня, но тот, похоже, не замечал ее. Агарагим тоже не понял, откуда взялся ребенок. Впрочем, размышлять об этом было некогда, нужно было как можно быстрей привести в порядок машину.
Носком ботинка парень придавил окурок и, раскинув руки, пошел к поклевывающим зерно курам. Куры, кудахча, бросились за хлев. Через минуту парень появился с двумя петушками в руках.
У Агарагима пересохло во рту, внутри горело; казалось, в тот момент, когда машины столкнулись, в животе у него вспыхнул огонь и теперь медленно поджаривал его изнутри.
- Воды не найдется? - спросил Агарагим, когда парень прирезал петушков. - Попить…
- Конечно! - парень просиял. - Сейчас! Хоть пей, хоть плавай! - И, взбежав на веранду, он налил из кувшина стакан воды.
Отвернувшись, Агарагим жадно пил, и ему казалось, что, протекая внутрь, вода шипит там, как на раскаленных углях. Он мог бы выпить еще, но лишний раз говорить с ними не хотелось. Возвратил парню стакан, хотел было поблагодарить, но тоже не стал.
- Как тебя зовут, дядя? - несмело спросил парень.
Агарагим нехотя назвал себя.
- А меня зовут Биннет. - Парень улыбнулся, словно радуясь состоявшемуся знакомству. - Ты тут пока отдохни, а я за мастером… Только бы дома застать! Его же на части рвут. Любую машину может. И выправит сам, и покрасит… Такой мастер!
Агарагим промолчал скептически. Не верилось, чтобы в деревне с названием Алпоуд мог оказаться хороший мастер.
Биннет поднялся на веранду и что-то сказал дремавшей на топчане женщине. Та заохала, хлопнув ладонями по коленкам.
- Да не ругайся ты! - бросил парень, сбегая по ступенькам. - Я ж не нарочно.
Биннет ушел, а Агарагим уселся под грушей. От нечего делать оглядел двор и отметил, что он большой, даже очень. Правда, кроме дома и старого хлева, других строений нет. За домом тянулся сад с фруктовыми деревьями, тоже большой, можно было подумать - колхозный.
Хозяин такого сада не должен сидеть без денег. Вон у них и кур бессчетное количество. А раз хлев, значит, и корова есть, а может, и буйволица, овцы… Не бедняки, одним словом.
Молодая хозяйка поставила перед Агарагимом табуретку, накрытую чистой салфеткой. Принесла чай в армуду.
Ни разу даже краешком глаза не взглянула она на гостя. Зато он успел рассмотреть ее - и диву давался, что в деревне с названием Алпоуд может жить такая красавица. Губы - как спелая вишня, глаза ясные, чистые. Быстрые движения, высокая грудь…
Присев на корточки возле веранды, молодая женщина стала ощипывать петушков. Агарагим искоса поглядывал на нее.
И эта красотка - жена Биннета? И чего ради она вышла за такого плюгаша?
Стоя возле "Жигулей", девчушка ныла, выпрашивая что-то. Женщина оставила работу, подошла к ребенку и осторожно отворила дверцу. Девочка мигом сунулась в машину и вскарабкалась на переднее сиденье. Агарагим разозлился: "Надо же! Как своим добром распоряжаются!"
К чаю он не притронулся. Томясь бездельем, встал, подошел к "Жигулям". Взглянуть не на машину, на нее глядеть было нечего. На девочку. В машине было жарко, но девочка сидела смирно, замерев с куклой в руках. Она была похожа на отца, особенно глаза - огромные, как черешни. Короткие кудрявые волосы вились у нее мелко, как у новорожденного ягненка. А кукла… Кукла была необыкновенная - Агарагим отродясь таких не видал. Тряпочная голова надета была на палочку, на круглом лице нарисованы нос, рот, глаза… Плеч у куклы не было, на их месте были приделаны пышные рукава. Платье сшито было из нарядной гофрированной ткани, и Агарагим почему-то подумал, что эту смешную куклу смастерила красивая женщина с красными, как спелая вишня, губами.
- Ты откуда сам-то, сынок?
Агарагим вздрогнул и обернулся. За спиной у него, тяжело переводя дух, стояла толстая женщина.
- Я бакинец.
- Служишь там?
- Преподаю в строительном институте… Физику.
- И слава богу! - Видимо, женщине тяжело было стоять. Упираясь руками, она опустилась на траву. - Мать, отец есть?
- Нет, только старший брат.
- Тоже служит?
- Да, - ответил Агарагим и почувствовал, что сказал мало, пусть не думают, что он сирота какой-нибудь. - Высокий пост занимает, - прибавил Агарагим.
- Дай бог еще выше подняться!
Агарагим понимал, что хозяйка пытается завести разговор, хочет сказать что-то ему - иначе не притащилась бы на другой конец двора, едва передвигая ноги.
- Женатый, сынок?
- Да. И дочка есть… Пять лет…
Женщина поглядела на "Жигули", вздохнула.
- Чтоб у него руки отсохли!.. - Она покачала головой. - И что за невезучий парень! Как родился - одни только беды. До десяти лет всеми болезнями переболел, всеми!.. Говорили, не выживет - выжил… А толку? Вон какой получился. Наказал бог… У других дети выучатся, на должность поступают. Этому и ученье-то никак не давалось. И то сказать, отца нет, чтоб палкой к ученью приохотить, раз сам не желает. Пять годочков ему было, погиб наш кормилец. Отару перегонял… А я что ж… В совхозе работала - не в совхозе, тогда еще колхоз был, - уйдешь утром, вернешься затемно…
Агарагим спросил - и чего взбрело на ум? - сколько Биннету лет.
- Ему-то?.. Стало быть, так… - вслух начала подсчитывать старуха. - Старшему моему, Эфенди, сорок исполнилось. Дочка младше его - в соседнее село замуж выдана, четверо детей уже, - она, стало быть, на три годочка моложе. А Биннет через три года после нее родился.
Получалось, что Биннету тридцать пять лет. "Всего на три года младше меня, - подумал Агарагим, - а зовет дядей. Плюгавый, щупленький - маленькая собачка до веку щенок".
Женщина вздохнула, обратив лицо к небу. Агарагим подумал, что ее затянутый пленкой глаз ничего не видит и что, наверное, второй глаз постигнет та же участь.