Все-таки странно, до чего они все похожи, эти псевдофизики: те же предубеждения, тот же вызывающий тон, не терпящий возражений, то же бессвязное изложение. В противоположность работам по "ортодоксальной" физике, которые демонстрируют необходимую сухость и беспристрастность, эти альтернативные труды так и пышут безудержной страстью и отличаются наглым, напористым натиском - горы и горы бумаг, наштампованных замкнутыми на себе одиночками, которые не поддерживают контактов внутри своего псевдофизического сообщества. Если бы все они объединились, они могли бы выпускать свой журнал, собирать конференции, может, у них был бы даже свой собственный НИИ где-нибудь в укромном месте, и они бы там сравнивали свои записи и решали бы в своем узком кругу, чем одна неправильная теория лучше другой.
Во второй половине дня Кинг снова спустился в фотокопировальную комнату. Он показал девушке за конторкой удостоверение личности, и она принялась искать его имя в картотеке заказов. Он рассматривал склонившуюся над картотекой девушку, ее накрашенные ногти мелькали среди бумаг.
- Кинг. Ага, вот! Четыре копии. Должны быть готовы, я сейчас посмотрю. - Она направилась в заднюю комнату, манерно покачивая бедрами, а Кинг проводил ее долгим взглядом. Она вернулась через пару минут и принесла его бумаги - четыре копии и оригинал; он расписался в получении на ее копии бланка и пожелал ей всего доброго.
Три копии он отправит в журнал, оригинал передаст для препринта: и еще одна копия - на всякий случай. Копии получились не слишком хорошими - на уголках страниц лежали темные тени, - но ничего, сойдет. Он зашел в секретариат, где Джоанна печатала на машинке, и положил бумаги ей на стол.
- Для препринта? - спросила она.
- Да, пожалуйста.
- Хорошо. Оставьте здесь.
В коридоре он столкнулся с Генри.
- Привет, Чарльз. На семинар собираешься? Вроде как раз по твоей части - что-то там по киральной симметрии.
Он поспешил распрощаться с Генри и вернулся к себе в кабинет - оказалось, что он, когда уходил, в спешке не запер дверь. Он убрал свой экземпляр статьи и вторую копию под копирку в верхний ящик стола и опять попытался засесть за расчеты. Но до семинара оставалось всего полчаса, для серьезной работы - мало. Кинг и сам не заметил, как снова принялся за "Видение".
Таким образом, очевидно, что идеонное поле не является однородным, а это значит, что оно обладает сложными собственными значениями. Мнимые величины являются доказательством реинкарнаций, что согласуется с доказанным ранее, а именно, что временное поле состоит из бесконечного множества частично перекрывающихся петель.
Опять зазвонил телефон. На сей раз - Роберт.
- Чарльз? К тебе уже кто-нибудь заходил?
- Нет, ни слуху ни духу.
- Мне из полиции звонили; вызывают в участок.
- Простая проверка?
- Не знаю. Сказали, что нужно мое "содействие". Но это не телефонный разговор. То есть тебя никто ни о чем не расспрашивал? И в кабинет к тебе не заходили в твое отсутствие? Нет? Ладно, Чарльз, я пока отключаюсь. Потом еще поговорим.
Когда Роберт повесил трубку, Чарльз подождал пару секунд, но на линии никаких шумов не было. Он поднялся, подошел к окну и посмотрел вниз, на газон. Полиции нужно "содействие" Роберта. Это звучало зловеще. Он отвернулся от окна, подошел к двери, запер ее, вернулся к столу, обшарил все ящики, все до единого, потом проверил все книжные полки. Но даже если в его отсутствие у него в кабинете были посторонние, все равно он не помнил точного расположения всех вещей, поэтому и не смог понять, сдвигали тут что-нибудь или нет.
Он посмотрел на кресло и попытался припомнить, не стояло ли оно сегодня утром как-то не так - скажем, по отношению к столу? А корзина для бумаг? Но ведь ее передвигает уборщица, да и кресло тоже. А если кто-то и лазил по ящикам его стола, что бы он там нашел?! Ничего личного Кинг на работе не хранил, разве что - записную книжку с телефонами и адресами, но в книжке не было ничего такого. Он достал ее и прочитал всю, от корки до корки. Если бы Роберт не заговорил о "Паводке", Чарльз о нем и не вспомнил бы; тогда он мог бы идти на любой допрос с чистой совестью, просто потому, что обо всем этом напрочь забыл. Однако теперь у него возникли подозрения - и все из-за Робертовой паранойи и этой его проклятущей книги. Выходит, что паранойя заразна. Зачем, спрашивается, он запер дверь?
В дверь постучали. Чарльз нервно вздрогнул и бросился открывать. На пороге стоял Генри.
- Чарльз, семинар начинается.
8
Чарльз Кинг и Роберт Уотерс познакомились пять лет назад, в одном кафе в Кембридже. Стояла зима, и в помещении было ненамного теплее, чем на улице. Кинг только что позавтракал, хотя было уже больше десяти часов. Этой ночью он был с женщиной. Когда месяца два назад они с ней оказались в постели впервые, они не спали всю ночь, а в семь утра пили кофе в какой-то забегаловке для рабочих, где не было сидячих мест, так что им пришлось стоять у высоких столиков. Но сейчас, по прошествии этих двух месяцев, Кинг уже спал сладким сном рядом ней, с этой женщиной, до половины десятого.
Из-за своего столика Кинг увидел, как в кафе вошел молодой человек примерно одних с ним лет - какой-то весь дерганый, нервный. Это и был Роберт. Он как будто кого-то искал: оглядел замызганные столики, повернулся к стойке и спросил у буфетчицы, что у них сегодня есть. Кинг заметил, как молодой человек глянул через плечо в его сторону. На мгновение их глаза встретились; незнакомец словно ощупал взглядом лицо Кинга. Чарльз даже подумал, что они, может быть, знакомы. Он попытался припомнить, где он мог видеть этого человека.
Кингу было двадцать семь, то есть он был достаточно молод и еще не избавился от восторженного юношеского идеализма, так что волна политических реформ, что наполняла надеждой сердца очень многих, подарила надежду и ему. Недели три назад он, как и все остальные, смотрел выступление по телевизору, которое, как ему показалось, означало реальное, истинное начало перемен. Но как может одно-единственное выступление оказать такое воздействие?
Кингу припомнилась одна история. Это случилось во время войны. Участники Сопротивления убили офицера СС, тогда местный командующий устроил облаву и взял в заложники сто мирных жителей. Захваченных держали под охраной одного пулеметчика. Их согнали в кучу на рыночной площади, и дорогу к свободе им преграждал один-единственный солдат с пулеметом. Если бы кто-нибудь попытался прорваться в одиночку, его бы немедленно пристрелили. Если бы на охранника кинулись человек пятьдесят, скорее всего двадцать из них погибли бы под пулеметным огнем, прежде чем остальные смяли бы стрелка; но уцелевшие смогли бы бежать. Однако эти сто заложников просто стояли - и не предпринимали вообще ничего. А если б их было не сто, а, скажем, миллион, разве промедлили бы они хоть мгновение перед каким-то жалким охранником?! Да они бы, не задумываясь, рванулись вперед и растоптали пулеметчика вместе с его пулеметом. А если бы там была тысяча человек? А пятьсот? Сколько нужно собрать человек, чтобы они преисполнились той отваги, когда у них даже не возникает мысли, как бы спастись самому, и люди готовы пожертвовать собой ради того, чтобы жили другие? Эти сто человек так и не сдвинулись с места. Каждый отчаянно цеплялся за надежду, что прожить еще пять минут - значит каким-то образом поднять свои шансы на благополучное избавление. Спустя какое-то время молодой пулеметчик получил приказ расстрелять всех.
Иногда Кинг задумывался, а что было бы, если бы охранник предложил сотне заложников следующий гуманный выход: он пропустит первого, кто попытается убежать, но пристрелит любого, кто попытается убежать следом за первым. И что тогда? Скорее всего миг замешательства - а потом паническое бегство.
Народ угнетен и задавлен, и он бездействует. Тот, кто осмелится поднять голос протеста, тут же попадет за решетку. Но когда-нибудь, крайне редко, появляется лидер, который гуманно относится к людям и не злоупотребляет властью. Он терпим и снисходителен к протестам и критике. И вот тогда паническое бегство становится неизбежным. Все эти мысли крутились в голове у Кинга, пока он без особого интереса наблюдал за нервозным посетителем у кассы.
Тот стоял к Кингу спиной; он взял только чай и решил не есть (Кинг мысленно с ним согласился). Собственно, Кинг не ходил в это кафе раньше и не собирался приходить сюда еще раз. Новый посетитель расплатился и повернулся. Он держал чашку чая и двигался осторожно, стараясь не расплескать ни капли. Взглянув еще раз в сторону Кинга, он подошел к его столику, помедлил и спросил:
- Простите, пожалуйста, мы с вами раньше нигде не встречались?
В его тоне было что-то не совсем обычное, голос слегка дрожал - и по этой нервозности Кинг сразу понял, что он не знает этого человека, они никогда не встречались и ни разу друг друга не видели. Молодой человек просто пытался завязать разговор.
Кинг сам много раз начинал разговор с этой фразы, когда знакомился с женщинами в кафе вроде того, где он сейчас сидел, или на улице. Эта "проверка расклада" ни к чему не обязывала. Одни женщины сразу раскусывали эту, в сущности, нехитрую уловку и отвечали, что он ошибся. Другие честно пытались припомнить - со стороны это смотрелось так, словно они корпели над сложным уравнением; они старательно шарили по закоулкам своей памяти, мысленно перебирали места, где могла бы произойти эта забытая встреча, - и наконец приходили-таки к заключению, что тут, должно быть, какая-то ошибка. Но всегда находились женщины, которые с удовольствием включались в эту игру: нет, не думаю, - говорит она с неопределенной улыбкой; ты предлагаешь припомнить вместе, но на все твои "предположения" она отвечает "нет". Нет, она никогда не была в той пивной; нет, в теннис она не играет, зато ходит в бассейн; а еще она часто бывает в таком-то и таком-то кафе, ну еще вы могли видеться в библиотеке.
- Вы не историк, верно?
- Нет, - ответил Кинг, - физик. Присаживайтесь.
Роберт представился; он читал лекции на историческом факультете; потом они обсудили, где они могли бы встречаться или хотя бы видеть друг друга. Легкая нервозность Роберта помогла Кингу расслабиться. Вернее, почувствовать себя расслабленным и спокойным. Наверное, по контрасту.
- Так вы, значит, физик? Жаль, что науки и искусства так мало соприкасаются; я лично уверен, что им есть что почерпнуть друг у друга.
- А история, по-вашему, не наука?
- Только до определенной степени. Ход истории определяется рядом закономерностей, и наша задача - понять, как возникли и как работают эти закономерности.
Собеседник Кинга был явно выбит из колеи тем, что тот так непреклонно отказался играть в выяснение, где и когда состоялась их вымышленная предыдущая встреча. Но сейчас Кингу было гораздо интересней продолжить ход размышлений, которые занимали его, пока он наблюдал за тем, как новый посетитель расплачивается у кассы.
- И какими же закономерностями, - спросил Кинг, - определяется ход истории?
Роберт беспокойно заерзал:
- Человеческой природой. А вы уверены, что никогда раньше не были в "Красном льве"? Все-таки ваше лицо мне знакомо.
Роберт периодически поглядывал поверх плеча Кинга, его взгляд метался по разным углам кафе; он как будто и вправду кого-то искал.
- Вы кого-нибудь ждете? - спросил Кинг.
- Кто? Я? Нет-нет; иногда мы здесь встречаемся с кем-нибудь из приятелей - в таких местах, как здесь, всегда натыкаешься на кого-нибудь из знакомых. Но вы обычно сюда не заходите, правильно?
Чарльз сказал, что предпочитает кафе на Юнион-стрит. У него очень удобное расположение - на полпути между работой и домом. Роберт спросил его, где он живет, что у него за квартира (историки никогда не попадали в списки на улучшение жилищных условий) и есть ли у него семья?
- Стало быть, холостяк, - сказал Роберт. - Как и я. Так оно лучше, на мой скромный взгляд.
Кинг упорно держался своей темы для разговора:
- То есть вы изучаете человеческую природу, да?
Роберт рассмеялся:
- История все же не физика. Алгеброй гармонию не поверишь. В этом смысле история не наука. Разумеется, объективный анализ - это обязательно. Вот вам и научная сторона истории. Тем интереснее бывает взглянуть на историю с иной точки зрения - знаете, люди вроде вас очень поддерживают нас в стремлении заглянуть за горизонт.
Кинг не слушал:
- Вот представьте: сто заложников под охраной одного солдата с пулеметом. Каждому хочется жить, но их единственный шанс - броситься на охранника еп masse. Толпа может выжить только за счет гибели нескольких индивидуумов; в каждом заложен инстинкт самосохранения, и простая сумма слагаемых - в данном случае индивидуальных инстинктов - приводит к тому, что все они стоят неподвижно, исходя из собственных интересов. А в итоге их всех расстреливают.
Роберт занервничал сильнее:
- Однако в этой вашей толпе заложников может оказаться один храбрец, который рискнет броситься на охранника в надежде, что остальные за ним последуют.
- Конечно, - сказал Кинг и отхлебнул чаю. - Но неужели всегда обязательно должен быть лидер, который поведет за собой остальных? Взять хоть стаю скворцов: все птицы летят, как одна, направление меняют как по команде - но я не думаю, что у них есть какой-то вожак, который командует: повернули туда, сели, взлетели. И толпа тоже порой действует сама по себе, и никто ее не направляет.
- Но если б история изучала только поведение толпы, тогда в ней бы вообще ничего не осталось научного. Вы же не можете объяснить механизмы, которыми управляется это поведение!
- В общем, это моя точка зрения, - подытожил Кинг. - А что есть нация, как не толпа, только очень большая?
- Ох уж эти мне физики-математики со своими абстракциями! История изучает и интерпретирует факты. Только факты, и ничего, кроме фактов.
И Роберт снова увел разговор от абстрактных теорий к конкретным фактам. Они поговорили о фильмах; о том, как их лучше смотреть - в одиночку или с друзьями. Роберт говорил, а Кинга невольно захватило воспоминание о теле, что этой ночью лежало рядом, об этой женщине и о влажной слизи у нее внутри, когда он ввел в нее пальцы. Словно ковыряешься в кишках цыпленка - с ним раз было такое, давным-давно, когда он был еще мальчишкой. По внутренностям птиц можно предсказывать будущее.
Они допили чай, и Роберт предложил взять еще. Чарльз согласился, и Роберт отправился к кассе. Кинг наблюдал за тем, как он подошел к стойке и попытался подозвать угрюмую буфетчицу.
Только факты, и ничего, кроме фактов. Неужели всегда обязательно - только факты? Стая птиц единой волной поворачивает налево - и какой же факт это определяет? Сто людей удрученно стоят на площади - или устремляются вперед в едином безумном порыве. Народ не ропщет - или поднимает восстание, а потом заворачивает налево или направо. Можно ли все это объяснить просто последовательностью событий? А если можно, означает ли это, что на основе таких объяснений можно сделать достаточно точный прогноз на будущее, или же объяснения служат лишь для того, чтобы как-то упорядочить то, что уже свершилось, и вписать прошлое в некую схему?
Роберт поставил поднос на стол. Взял чайник; сказал, что он будет "мамочкой". Налил чаю себе и Чарльзу. Голые факты. А что за ними стоит? Желание продолжить разговор с Кингом - да, возможно. Или ему просто хотелось пить, или он предложил Кингу чаю из вежливости. Но Кинг никак не мог отделаться от первого впечатления, которое возникло, когда Роберт только к нему подошел: что он подошел неспроста. Роберт начал разговор в той же манере, в какой сам Кинг заговаривал на улице с симпатичными девушками, когда хотел познакомиться. Кингу польстила мысль, что Роберт нашел его привлекательным. Мысль, конечно, безумная. Однако ее подкрепляло и то, как Роберт вел себя во время беседы. Что-то было в его поведении… Скорее всего та готовность, с которой он соглашался с Кингом в некоторые моменты.
Роберт извинился за качество чая:
- Чай здесь просто отвратный. Сам не знаю, почему я сюда хожу.
- И почему же?
- Ну… привычка, наверное. Он теплый и жидкий. Я о чае.
В кафе вошел молодой человек лет двадцати. Похоже, на улице был мороз: парень растирал озябшие руки, а изо рта у него шел пар, как у лошади из ноздрей. Он прикрыл за собой дверь и подошел к стойке. Взял чашку кофе и сел за столик где-то в дальнем углу, за спиной Кинга. То есть как раз в поле зрения Роберта. Кинг видел, как Роберт проследил взглядом за молодым человеком, когда тот проходил мимо. Потом Роберт опять посмотрел на Кинга, и их глаза снова встретились.
- Вы, случайно, не музыкант? - поинтересовался Роберт. - Не играли в университетском оркестре? - Сам Роберт играл на скрипке в этом любительском оркестре; но нет, там они с Кингом встречаться не могли - Кинг играл на пианино и исключительно для себя. Роберт сказал, что у них скоро будет концерт, если Кингу это интересно. Основная композиция в концерте - "Пасторальная симфония" Бетховена.
- Мне она никогда не нравилась, - сказал Кинг. - Я о шестой симфонии. Она какая-то вся одинаковая: будто сидишь в поезде и смотришь в окно, а за окном проносятся поля - поля и поля, однообразный пейзаж. Все эти секвенции в первой части - такая тоска. Ее сильно переоценивают - так же, как и Девятую.
Роберт, кажется, оскорбился до глубины души:
- Девятую - переоценивают?! Разве можно так говорить?!
- Первые три части мне нравятся, но вся эта бодяга Нюрнбергского съезда в финале - нет уж, увольте.
- Вы что, хотите сказать, что Бетховен был нацистом?
- Конечно, нет. Просто финал Девятой симфонии, на мой взгляд, - популизм как он есть, причем самого низкого пошиба. Простенькая, приятная мелодия повторяется снова и снова - главное, громко. Freu-de, scho-ner Got-ter-fun-ken…