Машины Лаури перед домом не было, это она увидела издали. И все равно внутри закипала радость. Все еще впереди, да, да! Лаури придет к ней, и она его обнимет, будет его лицо, голос, его тихое упрямство, о которое она бьется опять и опять, как об стену… - Большое вам спасибо, - сказала она вежливо, как пай-девочка. И уже хотела выйти, но нараставшее волнение взяло верх, уж очень хотелось поговорить. И она стала болтать, как всегда болтала с мужчинами:
- Здорово как, что вы меня подобрали, у меня туфли новые и ни капельки не запачкались… А денек какой нынче славный, верно? Я рада, что Кэролайн с Дэви поженились и счастливы, и вообще… Спасибо вам большое, что подвезли.
- Вы живете здесь, в городе? Где именно?
Все еще улыбаясь, Клара глянула на него. И показала пальцем:
- Вон там, на верхотуре.
Он немного наклонился, посмотрел - это ей понравилось.
- Вся ваша семья там живет?
Клара замялась.
- Я живу одна, - сказала она, опустив глаза. И прибавила застенчиво: - Я служу в стандартном магазине, а нынче взяла отгул, и Соня тоже, это мы чтоб на свадьбу пойти. И еще я сегодня жду в гости одного человека, мы дружим… Так все хорошо, денек такой славный. Очень славно, когда солнышко…
Она засмеялась, сама смущенная своей радостью.
Потом она взбежала наверх и усидела на двери записку, которую оставила, уходя: "Милый Лаури я на свадьбе и скоро вернусь пожалуйста подожди меня привет. Клара". Написать это ей помогла Соня. Вот если б Лаури пришел раньше, увидел бы записку и подумал, что это она сама написала, что она так здорово у него научилась… Уж верно, он был бы доволен.
Она сидела у себя в комнате и ждала.
Прошли часы, прошел день. Все подружки там, на свадьбе, празднуют. Но у нее полно дел: всегда есть что пошить, починить. На кровати уже сидят две тряпочные куклы, она их смастерила из старых лоскутков. Клара не стала снимать ни платье, ни туфли, переодеться было бы удобнее, но она осталась нарядная, в полном параде, - и ждала. Ждет, напевает про себя - и вдруг смолкнет, оборвется сердце от какого-нибудь случайного шороха, оттого, что где-то что-то стукнуло, - и опять тихо, никого… Кровать у нее теперь застлана розовым покрывалом. На туалетном столике - пузырьки, тюбики, разные блестящие штучки, она так ими гордится. Сонин дружок недавно возил их с Соней миль за двадцать, в город много больше Тинтерна, они пошли в магазин, где торгуют только женским и детским платьем - весь магазин только для этого! - и Клара купила там свитер; вот он лежит, аккуратно сложенный, в ящике комода, она нарочно выдвинула ящик, чтоб видеть обновку.
Карточный столик покрыт был теперь скатеркой с фестонами по краю. На скатерти лежали Кларины белые перчатки и голубая сумочка и ждали. Они всё лежали и ждали, начеку, ничуть не унывая, - даже тогда, когда сама она потеряла всякую надежду.
4
Клара будто жила сразу в двух мирах, в двух разных измерениях времени: один мир замкнут в рамках ее комнаты, магазина, где она служила, аптеки, куда забегала перекусить, и уже наизусть знакомого ей Тинтерна; в другом, беспокойном, беспорядочном, взад и вперед метался Лаури, ненасытно добиваясь чего-то, от нее скрытого. Лаури она не понимала, но смутно узнавала в нем что-то безжалостное, резкое. Эта резкость ощущалась и в ее отце, но в Лаури она проступала куда отчетливей.
- И на черта он тебе сдался? - твердили Соня и Джинни.
Клара ничуть не скрывала, что влюблена без памяти, и раздосадованные подруги подолгу ей доказывали, что Лаури того не стоит. Клара бывала у Джинни в доме, играла с младенцем - и вдруг ее как громом поражало: чудилось, что это ее малыш и отец малыша - Лаури, но он вечно где-то скитается, он даже не узнает собственного ребенка… Никакой он не отец! Страшное предчувствие леденило Клару, словно она наклоняется над пропастью и вот-вот упадет. Не то чтобы она боялась потерять власть над собой или не понимала что к чему; как и все, кого она знала, она не вдавалась в рассуждения о том, что в жизни настоящее, а что нет. Ее пугала лишь глухая, подспудная уверенность, что самые заветные мечты грубо ее обманывают. Она ненавидела это в себе; в мыслях что-то заедало, они без толку крутились на одном месте, и в ее несложной жизни разом все перепутывалось.
- Моя мать до самой смерти только работала да детей рожала, - говорила она. - По мне, все лучше, только не это.
Но она не очень верила в то, что говорила.
Она любила малышей Джинни, привязалась и к Джинни, и даже к ее мужу Бобу, ему было года двадцать два, а он на время остался без работы. Он продавал бензин на заправочной станции, и эта станция недавно сгорела. Джинни была женщина пылкого нрава, из тех, что во всем хватают через край, не знают меры ни в еде, ни в нежных чувствах, ни в гневе; круглым румяным лицом она напоминала Кларе молодых девчонок с полей и ферм, сколько она их перевидала из окошка автобуса на захолустных проселках. Муж Джинни отличался худобой, ходил и двигался как-то рывками. А когда молча, неподвижно сидел и смотрел на своих детишек, никто бы не догадался, что он такой быстрый и нетерпеливый.
- Вот добуду у одного парня машину, - как-то похвастал он и для пущей выразительности ухватил Клару сзади за шею.
Он поцеловал ее, и она в страхе подумала - вдруг Лаури узнает!
- Очумел, что ли? - прикрикнула она и скорчила гримасу, будто отведала какой-нибудь дряни.
Должно быть, все они полюбили ее за то, что она ничего и никого не принимала всерьез - ни мужа Джинни, ни других, кто к ней приставал, женатых и неженатых… как будто из-за своей безрассудной и безнадежной любви она стала со всеми добрей и мягче.
Чем меньше она видела Лаури, тем больше о нем думала. Так живо представляла себе его лицо, голос, что, когда он наконец приходил, он даже казался не таким настоящим. Чувство было такое, словно она уже и любила его, и замужем за ним была, и терпеливо прожила с ним долгую жизнь, а он все остается молодым и равнодушным.
- У меня уже есть дружок, - объясняла она тем, кто пробовал за ней ухаживать, и ей не очень верили. Но ей и в голову не пришло выставить эту не слишком надежную защиту против человека, что подвез ее после свадьбы Кэролайн… а через несколько дней он вдруг заявился в магазин. Она даже не подумала дать ему от ворот поворот, ведь он не такой, как другие. Уж наверно, ему от нее ничего этого не надо.
- Давно ли вы здесь живете вот так, одна? - спросил он.
Клара ответила, машинально вертя в руках блестящие ножницы. Перед такими людьми - перед теми, у кого есть "собственность", - она всегда и робела, и чуть-чуть ощетинивалась; она чувствовала: то, что дает ей власть над мужчинами попроще, на этого не подействует.
- И вы в самом деле живете одна?
- Я уже взрослая, - сказала Клара. Откинула волосы со лба и встретила твердый, в упор, взгляд его непроницаемых серых глаз. - Сама о себе забочусь.
- Ходите вы в церковь?
Она равнодушно пожала было плечом, но спохватилась - про веру и церковь лучше не говорить ничего худого, как бы это ей после не повредило.
- Ну-у, мои в церковь не ходили.
- Очень печально. - Его руки спокойно, неподвижно лежали на прилавке. Клара всегда такое замечала: ее-то руки ни минуты не оставались в покое, Лаури всегда нетерпеливо барабанил пальцами. Соня вечно теребила и поправляла волосы. - В таком возрасте необходимо, что бы вами руководили. Для вашей жизни необходимы религиозные основы.
- Да, сэр, - сказала Клара.
Меж бровей у нее прорезались две чуть заметные черточки. Как-то все получалось нескладно. Она прибавила:
- Но я могу и сама о себе позаботиться. - Теперь вышло чересчур воинственно, и она постаралась смягчить сказанное; густые волосы тяжелой волной ложились ей на плечо, она перекинула их за спину, сказала кротко: - Там, у нас, всяк сам справляется, сызмала приучаемся.
Он наклонился к ней ближе, словно не расслышал.
- Где это - у нас? Откуда вы родом?
Клара прикусила губу. Едва сдержала улыбку.
- Да так, ниоткуда. Отовсюду. - Получилось кокетливо, но она не хотела кокетничать и, чтоб он это понял, серьезно и прямо поглядела ему в лицо: - У нас нет дома, мы сезонничаем.
Он промолчал - значит, понял, о чем речь. Потом сказал сурово, как старший:
- Люди должны были основательнее вам помогать. Общество не исполнило своего долга перед вами.
- Общество?
- Таких девушек, как вы, должно быть, сотни… - Он слегка покраснел. - Вы учились в школе?
- Да вот, одна женщина приходила, из школьного управления или как его, не знаю, спрашивала меня про всякое. Спрашивала, была ли я этот год у доктора, и у зубного, и еще чего-то. Кто-то говорил, меня могут отсюда забрать и засадить в какой-то приют, что ли, или в исправительный дом… только ничего они не могут, потому как я уже взрослая. Не могут, правда?
- Не знаю.
Этот ответ ее немного разочаровал.
- Ну так вот, не надо мне никаких приютов с другими девушками. Я хочу жить как живу, на свободе, и ну их к чертям, благодетелей с подачками. Мои родные подачек сроду не брали. Мой папка…
- Я с окружным управлением по делам просвещения не связан, - поспешно вставил он.
- Ну, тогда ладно. Я просто так говорю.
Клара опустила глаза. Он глубоко вздохнул. Клара чувствовала - все, кто есть поблизости, либо следят за ними, либо старательно отводят глаза, но это ничуть не сближает их обоих. Они стоят каждый сам по себе, обоим неловко, и каждый немного злится, будто другой его каким-то образом подвел.
- Вы чего-то хотели купить? - спросила Клара.
- Моей жене нужны нитки, - сказал он и уже пробегал глазами по рядам катушек в витрине. - Золотые нитки…
Клара стала перебирать желтые нитки. Такие гладкие-гладкие, туго намотанные до неправдоподобной шелковой гладкости; трогать их - одно удовольствие.
- Может, эти? - неуверенно сказала она. Он кивнул, и в глазах Клары темно-желтая катушка разом обратилась в "золотую". - Это все, мистер?
- Все.
Но он не отошел, напротив, облокотился на прилавок, потер ладонями щеки и подбородок. Блеснуло обручальное кольцо. "Мужчина, а с кольцом! - мелькнуло у Клары. - Сроду таких не видала". Руки у него самые обыкновенные, только вот кольцо, да еще из темных рукавов костюма торчат края белой рубашки. Будний день, среда, и вдруг здесь, в Тинтерне, на человеке темный костюм и галстук. Может быть, где-то, когда-то, еще до Тинтерна, она его видела? Или его портрет? С чего ей это пришло в голову? Его внешность вызывала в Кларе глухой, невнятный отклик, что-то дрожало внутри. Злило не то, какой он сам, злило немного, что из-за него все вокруг становилось убогим и никчемным. Рядом с ним показалось бы, что и Лаури держится недостаточно прямо; уж наверно, ей захотелось бы ткнуть его в спину, чтоб выпрямился. У этого спина и плечи такие прямые, твердые, его ничем не заставишь держаться по-другому. И не поймешь, сколько ему лет.
- Меня зовут Керт Ревир, - сказал он.
- А меня Клара.
- Клара, а дальше?
Она пропела рукой по катушкам, они медленно поворачивались под ее влажной ладонью.
- Клара - и все.
Одна катушка выскочила из ряда, покатилась по прилавку и упала бы на пол, но Ревир ее подхватил.
- Вы сбежали из дому? - спросил он.
- Дома-то нету, бежать было неоткуда, - угрюмо сказала Клара.
Он ждал еще каких-то слов. Клара уставилась на катушку в его руке.
- А вам-то что, черт подери! - вдруг вырвалось у нее.
Она не могла совладать со своим лицом. Заплакала. С нарочитой медлительностью он уложил катушку на место. Клара горько плакала, даже не дала себе труда отвернуться, не закрыла лицо. Ей к слезам не привыкать.
- И нечего меня выспрашивать - сказала она тоненько, совсем по-детски, подняла на него глаза и тут-то вспомнила, где раньше слыхала его имя: его поминал Лаури и еще ее сосед на свадьбе. У этого человека служит муж Кэролайн. Сквозь слезы она пыталась его получше разглядеть, даже глазам стало больно. Что-то в нем есть неправильное, что-то очень страшное, у нее под ногами пропасть, так можно всю свою жизнь порушить: у него деньги, власть, имя. Кажется, вокруг него даже воздух дрожит. Его имя все знают.
- Что ж, - мягко сказал он. - Если у вас нет фамилии, значит, нет. Может быть, вы ее где-нибудь потеряли.
И попробовал улыбнуться, но это у него плохо получилось. Постоял еще минуту и неловко, резковато выпрямился. Оттого что Клара вспомнила, кто он такой, она словно оцепенела, будто это враг, от которого она пряталась всю свою жизнь. Где же, где она его прежде видела, о чем он ей напоминает?..
- Я могу поговорить в школьном управлении, чтобы вас оставили в покое, - сказал он, и Клара жалобно, умоляюще сложила руки. - Очевидно, вы хоть и очень молоды, но вполне самостоятельны…
- Мне уже семнадцатый.
- Так. - Он помолчал. Клара стояла как деревянная, ждала: что-то он еще скажет?
- В тот раз, когда я вас подвез, вы сказали что-то насчет… насчет… Вы говорили, что вам хорошо. И видно было, что вы счастливы. Вы явно способны сами о себе заботиться…
- Да, я счастливая, - сухо сказала Клара. - И могу о себе позаботиться.
- Вы говорили, какая хорошая погода… И вам было хорошо. - Он слегка улыбнулся. Так улыбаются собакам и младенцам, от которых ничего не ждут в ответ. Заметил, что в руке у него катушка ниток, и спросил: - Сколько это стоит?
- Пять центов.
Он достал монетку, протянул Кларе.
- Вам, что ли, завернуть? - сказала Клара.
Ревир сказал - не надо, он положит катушку в карман. И когда положил, что-то шевельнулось в Кларе, что-то очень знакомое, и разом все стало по-другому.
- Ваша жена шьет что-то золотое, - вдруг сказала она, это был необъяснимый дерзкий порыв, такое раз-другой еще случится с нею в жизни. Она улыбнулась. Мне говорили, вы живете на большой ферме. - Теперь, когда он собрался уходить, на нее напала словоохотливость. - Говорят, у вас там славно… всё холмы, и деревья, и лошади… Тут кругом у всех фермы небольшие, а у кого и побольше, так земля никудышная, не то что у вас. Уж не знаю, почему так, - говорила Клара и шла вдоль прилавка в выходу и аккуратно, будто это была какая-то игра, вела рукой по краю, а Ревир поневоле шел за нею по другую сторону прилавка. - Я мало чего в этом понимаю, у моих-то никакой фермы не было и приткнуться негде, а у кого что было - все равно потеряли, у них землю банки, что ли, отняли. Я-то ничего этого не понимаю. А вот вы свою не потеряли, это хорошо.
Она дошла до конца прилавка, чуть подалась вперед; впервые она остро почувствовала, что руки у нее голые почти до плеч и на них золотистый пушок. Если выйти на солнце, она вся будет шелковая, золотистая. Она поглядела на свои руки и медленно подняла глаза на Ревира.
Он смотрел на нее в упор. Кажется, он не слыхал ни одного ее слова, только слушал певучий, задумчивый голос. Клара вышла из-за прилавка и проводила его до дверей, будто гостя, которого принимала у себя в доме. За дверьми, у края тротуара, ждала машина. В машине сидели двое детей. Задняя дверца была открыта, мальчуган лет восьми выставил ноги наружу; другой боролся с ним, старался обхватить его за шею. Они спорили злым, свистящим шепотом, точно им строго-настрого велено было не шуметь.
- У вас и еще дети есть? - спросила Клара.
- Еще мальчик двух лет, - ответил Ревир.
Клара заслонила глаза рукой от солнца. Она и Ревир остановились на пороге. Клара отворила дверь и прислонилась к ней, не давая захлопнуться. На ней было светло-желтое платье, юбку вокруг колен развевал ветер.
- Это славно, - отозвалась она. Но слова ее прозвучали печально.
Ревир ничего не сказал, и Клара на него не смотрела. Опять обоих сковало молчание, как прежде в магазине, но на этот раз оно их как-то сблизило - они стояли, окутанные молчанием, и оба смотрели на его детей, а те дрались и их не замечали.
Когда Клара вернулась в магазин, ее ждал мистер Пельтье. Он чуть не целыми днями просиживал в своей каморке за выпивкой, лишь изредка выходил в проулок поглядеть, как чернокожие работники сгружают с машин товар, который подвозили несколько раз в месяц. Мистер Пельтье ходил в белой рубашке, при галстуке и вообще одевался так, чтобы все видели, что он не чета прочим жителям Тинтерна; лицо у него было красное и очень подвижное.
- На много купил? - спросил мистер Пельтье.
От него тянуло чем-то затхлым, несвежим - тем же запахом отдавал и весь магазин.
- На пять центов, - сказала Клара и невольно усмехнулась.
- На пять центов, - повторил мистер Пельтье. Он тоже едва не усмехнулся. - Ну и скряга же, сукин сын. Гнусный, паршивый скряга.
- А может, он не за покупками приходил, - сказала Клара.
Пельтье принял ее слова так, будто на него замахнулось малое дитя, - вскинул голову, точно его и удивили, и позабавили.
- Так для чего же он тогда приходил? - спросил он.
5
- Я думаю, как тихо.
- Тут не о чем думать.
- Я прямо слышу, как все тихо. Я много про это думаю.
Они стояли на мосту и смотрели вниз, на реку. Был уже июль, и река мелела. Клара прислонилась к ржавым перилам, протянула руки, точно взмолилась о чем-то, - река ее разочаровала, слишком медленно текла вода, затянутая нечистой масляной пленкой. От берега до берега далеко, но сама река обмелела, обратилась в неглубокую спокойную канаву посреди скалистого русла, а скалы будто сделаны из чего-то белого и на удивление непрочного; кажется, тронешь - и станут крошиться и пачкать пальцы, как мел.
- Совсем тихо, - сказала Клара. - И кругом повсюду так, только там не так слышно.
Лаури ногой скидывал с моста мелкие камешки. Даже плеска настоящего не получалось, камешки просто уходили под воду. Клара ждала, когда же он заговорит. Но это было все равно что ждать всплеска от брошенного камешка - чем больше прислушиваешься, тем меньше слышно.
Оба берега высокие и поверху густо поросли деревьями и кустами вперемешку. То и дело берега изгибаются, вдаются в русло мысами, так, что не разглядишь, как там дальше вьется и петляет река, пока вовсе не скроется из глаз.
- Реки всегда так, - объяснил Лаури и стал чертить прутиком в пыли. - Сперва река прямая, потому что течет быстро. А потом течение становится медленней, и она извивается как змея. На поворотах подхватывает грунт и всякий мусор и от этого течет еще медленней. И становится еще извилистей. Извилистей, шире, полноводней, а потом получается вот что. - И к удивлению Клары, сильно нажимая прутиком, Лаури провел в пыли, среди всех изгибов и извилин, прямую черту к самому началу, где речка сперва была тоже прямая.
- Правда, честное слово? - лениво спросила Клара.
Лаури кинул прутик за перила. Казалось, тот падал очень медленно и на воду упал беззвучно. Оба смотрели, как он проплыл под мостом и его понесло прочь.
- Грязная эта река, - сказала Клара. - Вон там, на той стороне, грязища жуткая. Всякий мусор туда спускают, и помойки, и все, мне Соня говорила. Меня прямо тошнит.