Проходит несколько часов, и начинается торжественная обедня Великой Субботы. Я любила сама читать пятнадцать паремий, которые, как обычно, подготавливают к чуду Воскресения. Читала я чётко, не спеша, с выражением, стараясь, чтобы все было понятно. Слушали тогда внимательно, так как посторонних ещё не было - они приходили позднее, ко времени освящения куличей. Посторонними называли тех людей, которые в течение всего года не ходили в храм, а лишь освящали куличи на Пасху и запасались святой водой на Крещение.
Как же радуется сердце, когда начинается перекличка хоров: "Господа пойте и превозносите во веки!", "Славно бо прославися!" Потом трио перед Царскими вратами тоскует по Воскресению, как бы прося Христа: "Воскресни, Боже...", "Воскресни, яко Ты царствуеши во веки!" Не пройдёт и пяти минут, как духовенство переоденется во все белое. Снимаются чёрные покровы, на иконы вешаются белые полотенца, белые ленты... Пост кончился.
В 50-е годы народ будто не понимал всей глубины и торжественности службы Великой субботы, поэтому в храме было тихо и благоговейно. Только часам к двенадцати начинали тянуться вереницы женщин с узлами в руках. Очередь за свечами, очередь прикладываться к иконам, очередь святить... В храме до вечера стоит шум, говор, беспорядок. Наконец на улице темнеет, освящение куличей окончено, Двери храма закрываются. Все куда-то исчезли, видно, пошли отдохнуть перед заутреней. Мы с Володей остались вдвоём, перед нами святая Плащаница. А на полу беспорядок, бумаги, скользкая грязь, которую натащили на обуви пришедшие издалека по весенней распутице. Володенька приносит ведра с водой, тряпки и начинает мыть полы. Я следую его примеру. Еле успели прибраться, заперли храм, спешим домой переодеться к службе.
Первая моя Пасха в Гребневе
Пасхальная заутреня не оставляла такого сильного впечатления, как Великая суббота. Уж очень много неверующих людей шумело вокруг храма. Мощные удары колокола отчасти заглушали говор народа, но в непроглядной темноте церковного двора среди чёрной толкающейся толпы тут и там вспыхивали огоньки папирос, слышались окрики -и все это оставляло тяжёлое впечатление. А с одиннадцати часов вечера и храм, и паперть забивались такой плотной толпой, что пройти вперёд и в закоулки храма (где было чуть свободнее) старым людям уже не было возможности. На крёстный ход, кроме духовенства и хоругвеносцев, уже никто не выходил. Певчие сцеплялись руками друг за друга и шли, рискуя остаться на улице. Меня предупредили, и я осталась с левохорами, среди которых в ту ночь появилось много чужих, незнакомых лиц.
С великим трудом протиснулись вслед за священством хоровики, и толпа сомкнулась. Шум продолжался до конца заутрени. Наконец около двух часов ночи неверующие ротозеи ушли, и стало потише. И зачем они приходили? Разве не смогли б они, даже из любопытства, посетить пасхальную службу в течение всех последующих дней? Возможно, что по заданию партии приходили, чтобы нарушить благолепие праздника.
В те годы во все дни пасхальной недели духовенство обходило окрестные дома, поздравляя жителей с праздником. Это называлось "ходить по приходу", а кончился этот обычай с приходом к власти Н. Хрущёва. Он запретил все богослужения вне стен храма: и крёстные ходы по улицам, и панихиды на кладбищах, и молебны по домам, и освящение домов, колодцев, садов и (мучительный для духовенства) вынос покойников. Тогда прекратились эти печальные шествия с гробом по сёлам, шествия с пением молитв, с остановками у каждого дома, из которого выйдут хозяева и сунут в руки священника денежку или записочку с именами. Тогда опять очередная остановка на три-пять минут. Летом это не страшно, но в дождь, под ледяным ветром, в трескучий мороз... После таких "выносов" мой дьякон возвращался домой окоченелый, с обледенелым подолом рясы и подрясника, а главное - охрипший, без голоса. Старое духовенство старалось избегать этих "выносов", посылало молодых: они, мол, выносливее. Но Володенька мой в те годы без конца кашлял, дышал над паром картошки, эвкалипта и т. п. А в 48-м году "по приходу" ходили ещё много. На престольных праздниках: два раза святителя Николая, два раза преподобного Сергия, в соседнее село на Георгия Победоносца, так как свой храм у них был закрыт. Ходили славить Христа на Рождество, ходили окроплять святой водой на Крещение, ходили на Пасху. В общем, ходили, сколько позволяли время и силы. Володя с детства ходил с отцом, поэтому знал все дома, в которых принимали. Теперь он ходил уже два года как псаломщик, а с 48-го - как дьякон. Он шёл по одной стороне улицы, а священник - по другой. На улице они встречались, и Володя показывал батюшке те дома, где их ждали. Во многих домах предлагали угощение, но духовенство обычно отказывалось. Тогда давали с собой пироги, яйца, куличи и т. п., платили и деньгами - кто сколько мог. Окончив обход деревни, усталые и охрипшие батюшки наконец садились за стол в избранном ими доме. Большей частью это были дома бывших священников, певчих или членов церковного совета.
Однажды Володя мне сообщил, что будет один день ходить по селу Райки, где церковь была разрушена до основания. А отдыхать вечером будет у вдовы священника, старенькой матушки. "Ты приходи, Наташенька, туда ко мне, вместе будем лесом домой возвращаться. Туда около пяти километров". Я с радостью согласилась. Уж очень было скучно сидеть одной в пасхальные вечера, когда все кругом ликовало: солнце грело, птицы пели, кусты покрывались белым пухом. Я подружилась со своей огромной цепной собакой, которую я кормила, спускала гулять по ночам и брала с собой на этюды. После обеда я захватила хлеба для пса и позвала его: "Джек, за мной!" И мы весело зашагали. Володя так подробно описал мне дорогу, что я шла, как по знакомому месту, и скоро нашла нужную хатку. Проходя через лес, через поляны, я нигде не встретила ни души, один Джек бежал то спереди, то позади меня. Но как же душа ликовала, до чего же было хорошо в весеннем лесу! А в хатке меня встретили как дорогую гостью - с поцелуями и поздравлениями. Милая дочь хозяйки усадила нас с Володей рядом, долго усердно угощала. Матушка её смиренно вспоминала прежние годы. Но вот стало темнеть, и мы поспешили в обратный путь. А как вошли в лес, то смерклось совсем. Дорогу за эти часы залило водой, мы её с трудом отыскивали. Мы шагали в высоких сапогах, а Джек плюхался в воду и плыл к нам, когда мы его манили хлебом. Было так смешно и так радостно... Счастье тёплой весенней ночи охватило наши сердца.
ЧастьII -ИСПЫТАНИЕ ПРОВИНЦИЕЙ
Нелады на приходе
Итак, я с 48-го по 68-й год, то есть целых двадцать лет, прожила в селе Гребнево. Вдалеке от городского шума, от общества неверующих, среди родных и друзей быстро мелькали недели за неделями. Летом мои дорогие родители снимали комнату поблизости от нас, и я часто с ними виделась. А зимой я сама каждую неделю их навещала, чаще всего одна, так как муж мой был вечно занят приходом. Я тоже уделяла много времени приходской жизни, о которой у меня постепенно складывалось совсем иное мнение, далёкое от того, какое было до свадьбы. Если раньше я видела священников, горящих верою, гонимых, готовых умереть за Христа, видела в основном на богослужении, то теперь мы знакомились семьями, встречаясь изо дня в день. Почему-то многие священники проводили долгие зимние вечера у нас на кухне, сидя часами за самоваром. В Москве у нас в семье ели быстро, у стола не задерживались, все расходились по своим делам: мама много шила, папа читал, писал, молился, мы с братом учились или читали. Радио дома не было, вечером царила тишина. А в семье Соколовых, куда я теперь попала, вечерние чаепития тянулись до ночи. Если никто ничего не рассказывал интересного, то Василий (брат Володи) приносил карты. Я знала, как отрицательно относился мой отец к этому пустому провождению времени, а поэтому подбирала подходящую литературу и часто читала всем вслух. Спасибо папочке, он умел снабжать нас духовными книгами, Доступными пониманию простых людей. То были описания Детских и юных лет подвижников благочестия, отрывки из творений Нилуса и т. п. Володя мой в эти первые годы, да и в дальнейшем, много читал, пополняя своё духовное образование, которого у него не было. Но службы и уставы Церкви он знал великолепно. Он учил (на картошках) совершать проскомидию священников, которые присылались в Гребнево иной раз прямо из семинарии. Из атеистического общества, лишённые воспитания в православной семье, усвоившие взгляды на жизнь материалистов, молодые (по стажу) священники приводили меня в удивление и недоумение. Они оставались на приходе кто год, кто два, а кто считанные месяцы. Редко кто служил три-четыре года.
Старушки-прихожанки начинали сначала дивиться, потом осуждать действия батюшек. Были на приходе и стукачи, которые постоянно писали жалобы. Один Бог без греха, а священники всегда были на виду у прихожан, потому что вынуждены были жить в сторожках при храме. Своим сыновьям и мужьям люди прощают, а от священнослужителей требуют совершенства. Назначались собрания прихожан (тогда ещё разрешалось это делать без разрешения райисполкома, а в 60-е годы было запрещено). И как же яростно шумели и орали бабы, вспоминая друг за другом свои собственные прегрешения, отступления от веры, защищая священников или обвиняя их. Я бывала на этих собраниях и дивилась. Не прошло и двух месяцев после нашей свадьбы, как я умоляла Володю пойти на церковное собрание, сказать своё веское слово и утихомирить старух (Володя никогда не ходил на собрания). Его очень уважали, против него никто не шёл, его мнение имело большой авторитет. Он откликнулся на мою настойчивую просьбу и пошёл скрепя сердце.
На этот раз люди возмущены были тем, что священник обвинял старосту и других в расхищении. Ему казалось, например, что масло для лампад продают, а деньги скрывают. Его искушение дошло до того, что говорили, будто он сосчитал количество лампад, отвесил масла на каждую службу в лампаду и т. д. Ох, батюшка, не учёл он, что подсвечники густо мажут маслом, чтобы воск к ним не прилипал! Священник был пожилой, но неопытный. Гребнево было его первым приходом. Он хотел, чтобы было между всеми полное доверие друг к другу, и поэтому уничтожил все инвентарные и бухгалтерские книги, ведущие приход и расход. Володя пошёл на собрание, но меня просил не ходить. Я осталась дома. Дьякон мой скоро вернулся.
- Ну, что ты сказал? Чем утихомирил народ? - спросила я.
- Я напомнил священнику, что остерегал его уничтожать инвентарные и другие хозяйственные книги.
"Теперь, батюшка, вы можете обвинять кого угодно и в чем угодно, но у вас нет доказательства. Нигде не записано, сколько было куплено масла, свечей, кагору... и когда, на какую сумму куплено, и когда выдано на службу и продажу, и сколько осталось. Раньше запись всегда велась. Вы уничтожили тетради, а теперь людей обвиняете, но доказательства нет", - так сказал мой дьякон и ушёл. А священник обиделся на всех и ушёл с прихода. Ещё снег не стаял, как из ворот церковных выезжали лошади, запряжённые в розвальни, на которых качались фикусы, комоды, узлы и мелкая мебель. Епископ прислал другого священника. Это было на руку безбожному правительству - менять священников, раздувать вражду на приходах, не давать прихожанам возможности иметь духовного отца.
Так продолжалось долгие годы, до самой "перестройки". Одних мы провожали со слезами, недоумевая, в чем могли обвинять кроткого и смиренного батюшку, например, отца Василия. В тоне его речи, службы, в проповедях всегда звучала какая-то грустная нотка, от чего сердца наши трогались до слез. Он говорил просто, очень недолго, всего минут пять, но всегда глубоко затрагивал наши чувства. После него прибыл другой отец Василий - Аникин. Житейское горе привело его в семинарию, где он был одним из последних, то есть неуспевающих учеников. В первые годы после открытия семинарий поступить туда было нетрудно. Всех удивляло то обстоятельство, что после двадцати лет лютого гонения на Церковь ещё нашлись люди, готовые встать на путь священнослужителей. Были и молодые, и среднего возраста. После окончания войны и присоединения к Советскому Союзу Западной Украины в семинариях появилось много Украинцев. Они ещё не знали о бедствиях Церкви в годы революции, до заграницы ещё не дошли вести о зверствах и ужасах в ГУЛАГе и т. д. Эти культурные, милые молодые украинцы, окончив семинарии и получив приходы, удивлялись и не верили, когда им рассказывали об арестах, обысках, ссылках, пытках и всем том кошмаре, который перенесла Церковь до войны. Мне случалось с этим духовенством разговаривать, и они в страхе спрашивали: "Неужели такое может повториться?" Вполне понятно, что таких малодушных, не осведомлённых прежде о "задачах партии", в НКВД не трудно было запугать или пригласить к себе на работу. Мы им только удивлялись: кажется, вдруг священник уходит с прихода, уезжает куда-то в далёкие края, не простившись ни с кем, не объяснив даже собратьям-священникам своего бегства. Были случаи, что бежали также из семинарии. "Видно, здорово его припугнули", - шептались мы между собой.
Отец Василий
Отца Василия Аникина не напугали, он до смерти оставался на приходе в глухом селении Подмосковья, в Душоно-ве. До войны Василий Аникин был простым рабочим. Имел жену и детей. Неожиданно в трехлетнем возрасте, поболев недолго, умер их сынишка. Когда второй мальчик достиг трехлетнего возраста, то обварился самоваром и тоже скончался. Отец Василий говорил: "Не привязывайтесь сердцем к своему ребёнку, не мечтайте о его будущем: если б кто знал, какое горе - потерять сына! Лучше б его совсем не иметь! Я чуть с ума не сошёл. Я поехал на Север, где томились в ссылке святые Оптинские старцы. Когда я вошёл в вагон, то все убежали - такой у меня был ужасный вид. А старец велел мне пожить одному... Я уехал от жены. Несколько месяцев я скрывался в холодном доме, один, без людей..."
Видно, там происходило перерождение души Василия, видно, он приносил там покаяние Господу. Потом старец благословил Василия опекать большую семью, оставшуюся без отца-кормильца. Мать не могла заработать на хлеб, чтобы прокормить восемь малолетних детей. Василий стал работать лодочником, перевозить людей на другой берег. Весь свой заработок он отдавал бедной вдове. Она с детьми молилась Богу за своего благодетеля. Вдова ходила в оставшийся в захолустье храм, приучала детей к церкви. Приходили к ним в дом неоднократно из райисполкома, грозя отобрать детей у матери за религиозное воспитание. Хитрая вдова всегда говорила:
- Берите, всех восьмерых берите! Вот этого - первого баловника, да и других забирайте - они вам там жару дадут, не обрадуетесь! А мне легче будет.
Тут начинался детский плач:
- Мама, прости, не отдавай нас, мы исправимся! Присланные из райисполкома вступались за детей:
- Потерпи, Авдотья, вырастут - поумнеют, будут хорошими, расти их сама.
Так и вырастила Авдотья всех восьмерых в Православии, верующими людьми. Они остались благодарными Богу за Василия, которого Господь послал им вместо отца.
Когда дети подросли, Василий поступил в семинарию. Гребнево было его первым приходом. Отцу Василию было лет пятьдесят, он был совершенно седой, с бородой и длинными волосами.
Несмотря на пережитые невзгоды, отец Василий был весёлого нрава, задорная улыбка почти не сходила с его лица. Он не привёз свою больную матушку в Гребнево, оставил её на попечение родных, а привёз в Гребнево только на похороны. Сам отец Василий одиночества не любил, проводил у нас все вечера, даже частенько ночевал (пока детей в доме не было, это было возможно). Свекровь моя уходила в кухню, предоставляя гостю свою постель. "Я сегодня спать не лягу. Всю ночь буду проповедь писать", - говорил отец Василий. Двери у нашей комнатушки не было, так как не было и печки. Тепло шло из большей комнатки, отделённой от нас занавеской. Проснулся раз мой дьякон среди ночи, уже светало. А за занавеской светло от лампы и слышится мирный храп. Не сходя со стула, положив голову на груду книг, лежащих на столе, спит наш отец Василий. Утром дьякон говорит:
- Пора в храм идти! А отец Василий:
- Вы начинайте с отцом Иваном, я подойду... Проповедь не готова! Матушка, прочитайте, как у меня получилось?
Я читаю, нахожу, что предложения слишком длинные. Говорю:
- Батюшка, нельзя в одном предложении несколько раз слово "которое" употреблять, абсурд получается. Вот послушайте: "Икону отнесли в храм, которую нашёл отец девочки, которую откопали..." Выходит, что девочку откопали?
- Ой, матушка, что вы! Как так! Да я уж лучше по листочкам из книги скажу.
И старик вырывает из книг листочки, распихивает их по своим карманам.
- Батюшка, как вам книг не жалко?
- Да у меня их полный сарай, от полу до потолка все книгами завалено. Были времена, я видел: везёт лошадь воз книг. Спрашиваю у мужика, куда везёт. Отвечает: "Сжигать!" А я возьму лошадь под уздцы, да заверну её к себе во двор, да все книги у себя и спрячу, ведь все духовная была литература, из монастырей.
Таков был отец Василий. А говорил проповедь долго, но слушателей не захватывал. Бывало, разбредутся старухи по закоулкам, рассядутся по лавкам, о чем-то своём толкуют. у[ глухи они, и стары. Молодёжи и мужчин в храмах в те годы совсем не было, а старухам не по уму было понять отрывки из богословской литературы, которые, вынимая из кармана и во множестве разложив на аналое, прочитывал восторженным голосом отец Василий.
Вскоре начали против него писать письма, сначала архиерею. Отец Василий затягивал иногда индивидуальную исповедь, от чего служба и начиналась, и кончалась поздно. У всякого человека можно найти недостатки, а к осуждению мы привыкали. Говорю "мы", потому что и я сама была грешна в этом, смеялась и раздувала в рассказах промахи в поведении священников. (Читающие, помолитесь, чтобы простил мне Бог!). Даже однажды я поехала с делегацией к архиерею, но, слава Богу, мы не попали к нему на приём. Однако отца Василия Аникина вскоре заменили другим священником. Но гнев Божий постиг нашу церковь: вся макушка вместе с крестом, куполом и шейкой под ним сгорела ночью от удара молнии. А отца Василия перевели в село Душоново, километрах в тридцати от Гребнева. В последующие годы мы ездили к нему на престольные праздники, а он нередко посещал нас.