Сон ребёнка
Однажды в осенний тёмный день из бабушкиной комнаты раздался плач Коли. Мальчик спал там днём на моем сундучке, на котором я до свадьбы спала под иконами на котором сидя молилась ещё девочкой.
Няня Лида подошла к Коле, но он плакал, не унимался.
- Идите сами к нему, он какой-то крест требует, - сказала няня.
- Сынуля, ты что шумишь? - спросила я, целуя крошку. - За стенкой дедушка отдыхает, не плачь, разбудишь его.
- Дайте мне мой крестик, - сквозь слезы просил Коленька.
- Да вот, на тебе надет твой крестик!
- Нет, не этот мне надо, а большой, светлый, - показывал Коля, разводя ручонками. - Это мой крест, его мне батюшка дал. Зачем я его отдал папе? А папа крест у дедушки на шкаф положил. Достаньте мне крестик!
И снова раздаётся его горький плач. Приходит дедушка. Разве он может лежать, когда плачет его любимец? Он сажает Колю на плечи, несёт его в свой кабинет, подносит к шкафу. Малыш роется в бумагах, книгах на шкафу, но, не найдя там ничего, опять плачет. Я стараюсь объяснить Коленьке, что он видел сон.
- Коленька! Папы уже дня четыре тут не было, так что это тебе сон приснился. И креста никакого не было - это снилось тебе!
- Нет! Папа тут сейчас был. Я с ним в храм ходил. И батюшка тут был - он мне этот крест дал.
- Какой батюшка? Откуда он крест взял? - спрашиваю я.
- Батюшка мне крестик из алтаря вынес, он мне его Дал. А я дал папе подержать. Зачем я его отдал! - и снова плач безутешный.
Я подвела Колю к углу с иконами, на которых было изображено много святых. Показываю сынку на святых и спрашиваю:
- Какой же батюшка тебе крест дал? Вот этот? - показываю на преподобного Сергия, потом на преподобного
Серафима. Был там и святой пророк Илья и другие святые. Но как увидел Коля святителя Николая Чудотворца, так и протянул к нему ручку:
- Вот этот, вот этот батюшка мне крестик дал.
Мы поняли, что ребёнок видел сон. Но он ещё не мог отличить сон от действительности, поэтому долго скучал по "своему" крестику. Сидит, бывало, с кубиками играет, но вдруг расплачется. "Сынок, ты о чем?" - спрашиваем. "Где мой крестик? Дайте мне его!" И так часто он вспоминал свой сон все пять месяцев, пока мы не вернулись в Гребне-во. Едва войдя в комнату, он кинулся к божнице и закричал: "Вот он, вот он - мой крестик! Наконец-то я его нашёл! А вы все говорили, что нет крестика, что это сон. А это не сон, а мой крест!"
Чудотворная икона Богоматери
Осенью 52-го года сестра закрытой Марфо-Мариинской обители Ольга Серафимовна Дефендова рассказала нам о чудотворной иконе Богоматери, помогающей при родах. Нас предупредили: "Дважды предлагать эту икону кому-либо не следует. Отвозить к беременной в дом тоже не следует, нельзя навязывать помощь Богоматери. Муж беременной или кто-то из её семьи должен сам съездить и привезти домой к себе эту иконочку". Она была небольшая, с лист тетради, письмо напоминало стиль XVII века, внешне ничем не поражало. Но мы знали, что дело не во внешнем, а в благодати, которую несла с собой эта икона. Икона - это как бы окошечко, чрез которое к нам нисходит свет милосердия Божьего.
Привезли икону, папа поставил её у себя на круглом столике, который когда-то служил жертвенником. А теперь на нем стояли иконы, лампады, лежали молитвенники, Евангелие. Вспоминая мои первые тяжёлые роды, родные надумали поместить меня в какие-нибудь лучшие условия, чем обычный роддом. Нашли какую-то старушку, бывшую раньше директором НИИ, запаслись распоряжением поместить меня в родовое отделение института. Благо, это было недалеко. А то ведь навещать-то меня все мамочке моей приходилось, а у неё здоровье было неважное, она много операций перенесла.
Повезли меня поздно вечером, в сырую осеннюю погоду. Снег падал и таял, идти было трудно. Мама быстро уехала домой к внучатам, а я осталась одна в приёмной. Тут на меня накинулись: "Зачем вы сюда приехали? Кто вас направил? Почему?" А я ничего не знаю. Знаю только, что уходить мне поздно, роды начинаются.
Недовольные и грубые сестры наконец отвели меня в палату и указали место в углу. Никто не подходил ко мне, никто не интересовался мною. Я молилась Царице Небесной, всю надежду на неё возлагала. "Неужели будет плохо? Нет, теперь такого быть не может - у папы пред образом Богоматери горит лампада, папа молится".
Наконец я попросила отправить меня в родовую. Отвезли, опять спросили: "Какие у вас сложности? Зачем вы у нас? Странно!" - и оставили меня на попечение одной молоденькой сестрички. В предыдущих роддомах обстановка была напряжённая, как на производстве: все кругом бегали, шумели, одних везли, других смотрели и оставляли пока. Врачи, няни, сестры обслуживали рожениц, не спуская с них глаз. А тут я лежала одна среди ночи. Кругом темно, тихо, нигде ни души. В углу где-то дремала сестричка. Я позвала её, сказала, что скоро буду рожать, просила её все приготовить, чтоб принять ребёнка. Сестра зажгла свет, посмотрела меня, но решила, что "ещё не скоро", и пошла опять дремать. Но я умоляла её не отходить, а приготовить поднос и все другое... "Ну, для вашего спокойствия я все приготовила", - ответила она. "Матушка! Царица Небесная! Окажи Свою милость, покажи Свою помощь!" - шептала я.
- Сестра, сестра, скорее ко мне! - закричала я.
Та нехотя поднялась, медленно, сонно качаясь, но вдруг подбежала ко мне... и поймала дитя.
- Я не ждала так скоро, - сказала сестра.
А я ждала, я верила, что Царица Небесная не замедлит. И такая радость охватила меня, и уже не о том радость, что Родилась дочка, что громко закричала и продолжает орать,
а радость о том, что свершилось чудо Божие, что я уже не мучалась, как при первых двух родах, что Матерь Божия помогла. Так всю ночь и ликовало моё сердце. А предо мною было тёмное окно, через которое я видела большие хлопья снега, падавшего на ветви и покрывавшего все кругом - впервые в эту зиму.
Катюшу мою унесли куда-то близко, я слышала её крик до самого утра. "Ну и певунья будет!" - думала я. Спать я не могла, ужасно хотелось пить, а попросить не у кого -нигде ни души, все спят. Наконец раздалось шлёпанье тапок. Я попросила пить. Из крана кто-то налил мне ледяной воды. Пить её я побоялась, так как была вся потная и знала, что страдаю хроническими ангинами. Опять идёт няня, опять я прошу тёплого питья. "Вскипит вода, тогда принесу", - слышу ответ. Жду, жду... Несут?
- Осторожно, тут крутой кипяток! - слышу.
- Но я не могу взять раскалённую кружку, - говорю я. В ответ:
- Поставлю на полку, остынет и выпьете.
Итак, я опять мучаюсь жаждой. Ночь, темно. Скоро ли утро? Когда же меня напоят? Но на душе радость великая, ликую, как в праздник.
Ещё семь дней я мучалась послеродовыми схватками. Боли усиливались особенно во время кормления, сжимала зубы, чтобы не закричать. Впоследствии я узнала, что одна-две таблеточки "бехтеревки" спасают от этих мук. Но врач была ко мне так невнимательна, что я дивилась: "Со всеми подолгу разговаривает, а меня и замечать не хочет!" Потом я поняла, что, наверное, все окружающие меня матери были знакомы врачам или, может быть, давали им взятки... Не знаю... Но мои родители этого делать не умели, считали, видно, грехом. А мне, значит, Бог потерпеть велел. Но Он и духовную отраду посылал, и терпение давал... Слава Богу за все! Ведь как же страдал наш народ в 1952 году! Аресты, тюрьмы, расстрелы! А я лежала ухоженная, в тёплой больнице - разве это страдание? Это милость Божия: дочку ведь Бог послал нам - Катюшу.
В ту зиму однажды пришла к нам знакомая женщина, привозившая из деревни молоко для городских жителей.
Эта простая баба с ужасом сообщила нам, что "Сталин умирает, теперь все мы погибнем!" Так воспитан был к пятидесятым годам наш русский народ, что доверял Сталину, называл его "отцом" и находился в полном неведении о всех ужасах в лагерях и тюрьмах сталинского режима.
Я сама была в Елоховском соборе, когда служили молебен о здоровье Сталина. Народ молился, но вождь умер совсем неожиданно. Сразу ничего не изменилось, все ещё продолжали трепетать пред именем тирана. Приказано было всем, кто стоял на ногах, идти на похороны Сталина. Куда идти, что делать - никто не знал, однако народ повалил в центр Москвы неорганизованными толпами. Все улицы центра города были три дня запружены такой плотной стеной живых человеческих тел, что и весь транспорт остановился, и вся городская жизнь замерла: ни магазины не работали, ни к одному учреждению нельзя было пробиться через толпу удивлённых и испуганных людей. Чтобы не быть раздавленными, люди заходили в любые подъезды, заполняли дворы, взбирались по лестницам до чердаков. Рассказывали потом, что на Трубной площади, где улица спускалась вниз, было что-то страшное: толпа налегла на стоявшие машины, которые без водителей покатили вниз, давя народ. Из той квартиры, которая была над нашей, юноша восемнадцати лет три дня не возвращался с похорон Сталина. Волнение родителей было непередаваемо. Наконец, через трое суток, сын их смог пробраться через толпы и прийти домой. А все эти дни он с товарищами отсиживался на чердаке какого-то Дома, так как выйти было невозможно, народ стоял плотной стеной, стонал и падал. Говорили, что после похорон Сталина все больницы Москвы были переполнены...
И только года через два, когда расстреляли Берию, правую руку Сталина, люди вздохнули свободно, кончился страх, появились улыбки и шутки. Тогда у меня на детской ёлке сосед-малыш лет четырёх вышел сказать стихи, но пропел частушку:
Берия, Берия, потерял доверие, А товарищ Маленков надавал ему пинков! Все от неожиданности весело рассмеялись.
Началась самостоятельная жизнь
В марте месяце я вернулась в Гребнево. Но уже не в старый дом вошли мы с детьми, а в новую пристроечку. Володя с гордостью показывал мне, как уютно он расставил мебель, повесил иконы - в общем, устроил свой домик, чтобы мы могли жить самостоятельно. Для меня это была большая радость, можно сказать - желанное событие жизни. Ни до кого больше не доносились ни наши разговоры, ни крик детей. Никому мы больше не мешали, и нам никто не мешал. Теперь я могла сама собирать обед, ужин, завтрак, готовить могла, что хотела и только для своей семьи. Стало быть, и продуктами я уже стала самостоятельно распоряжаться, обо всем заботиться, а, главное, не ждать, когда свекровь позовёт обедать и т. п.
В общем, мы с Володей стали жить отдельно от родни. Это после пяти лет совместной жизни с семьёй Василия! Слава Богу! Я могла теперь закрыть дверь и хоть на какое-то время остаться со своей семьёй. В старый дом можно было проходить через нашу бывшую комнатку, которая пока тоже оставалась за нами. Там спала наша нянька. Но теперь мы повесили дверь в эту комнатушку и, прорезав стену, сложили крохотную печь. Она отапливала и комнатушку, и узкий коридор между пристройкой и домом.
Я ликовала, но родные Володи были мрачны. Видно, они думали, что с нашим приездом все останется по-старому, как в прежние годы. Но я тут же стала забирать из кухни у свекрови ту посуду, которую пять лет назад привезла себе в приданое. Бедная старушка уже привыкла пользоваться и сковородочкой, и ножичком, и другими вещами, а потому отдавала мне моё со вздохами и неохотно. Но что было делать? В те времена было трудно приобретать что-либо в хозяйство. Буря недовольства разразилась, когда мы купили дрова. Их свалили не там, где раньше, а около входа в нашу пристройку. А дрова были берёзовые, уже напиленные и наколотые так, как требовали мои две печки - шведка и голландка. Володя сложил поленницу под нашим новым домиком, так что Василий не мог больше пользоваться топливом, которое покупал Володя. Тут брат его понял, наконец, что отныне и он, и мы стали самостоятельными. То ли он выпил лишнего, но гнев его вылился в яростные крики... Он даже выбил стекло в своей комнатке. Хорошо, что детки мои ничего этого не видели и не слышали, только до коридорчика доносился какой-то шум, но мы туда малышей не пускали.
Теперь я старалась как можно реже показываться в старом доме, разве только приходилось ходить к Никологорским (это была их фамилия по матери) за молоком. У них была корова, и молоко мы у них всю жизнь покупали. А их ребятишки постоянно питались у меня, пили молоко, купленное у их родителей... Но на это никто не обращал внимания. Я старалась добром и любовью побеждать зло родственников-соседей: я переодевала их малышей в одежду своих детей, подстригала Митю, Витю и Петю, даже стирала на них... Они все дни проводили у меня. Стоило Володе открыть к ним дверь, чтобы войти навестить мать, как все трое моментально оказывались у нас. Конечно, от шести малышей шум поднимался страшный, а Володя этого не переносил. Тогда мы отправляли племянников снова в их дом, куда они уходили послушно, но неохотно. И так племянники росли вместе с нашими детьми лет двенадцать, пока... Но об этом будет рассказано дальше.
Сила благодати преподобного Сергия
Когда мы ещё жили вместе с семьёй Никологорских, то со всяким народом приходилось встречаться на кухне. Василий был ещё на должности церковного старосты, поэтому к нему приезжало много людей, все больше по делам храма: то масло лампадное, то свечи привозили, то хоронили кого-то - и всегда требовался староста. А он бывал частенько пьян, за что его три раза снимали с должности, но после Двух первых раз опять восстанавливали, помня его отца и Уважая все семейство. Свекровь топила печь да ухаживала за скотом, так что отворять дверь и встречать да провожать юдей часто приходилось и мне. Мать всегда старалась скрыть недостатки сына, никогда не говорила, что он пьян, а посылала человека искать Василия в ограде, то есть при храме. Его искали, не находили, опять возвращались к нам, обращались ко мне. Мне жалко и неудобно было гонять людей. Я как-то откровенно сказала:
- Его нечего искать или беспокоить - он спит. И не добудишься - пьян.
Уж как на меня рассердилась свекровь! Но Володя был за меня: "Она правду сказала!" А когда Василий был трезв, то принимал не иначе, как поставив бутылку на стол. И потому нам с детьми приходилось тогда сидеть во всяком обществе. И шутки нетрезвые, и безобразные анекдоты - все приходилось выслушивать. Я радовалась тому, что малыши ещё не понимали смысла слов, оба сыночка тогда ещё не говорили. Но на чуткого и восприимчивого ко всему Коленьку эта обстановка производила, видно, тяжкое впечатление.
Однажды Коля увидел умирающего слабого старика, похожего на скелет, обтянутый кожей. Его везли из больницы. Но дорогу замело снегом, машина до Слободы проехать не смогла, поэтому старика завели под руки на ночлег в наш дом. Коленька, как увидел умирающего, посмотрел на него пристально и закричал, завизжал, весь затрясся. Насилу мы его успокоили. Но с тех пор Коленька наш стал иногда кричать по вечерам. Это происходило тогда, когда его давно не причащали или было некому отнести малыша в церковь. И вот около двенадцати часов ночи уже спавший ребёнок просыпался с диким отчаянным воплем. Боясь этих страхов, мы с Володей ставили рядом с кроваткой Коли святую воду, клали Распятие, всю ночь горела лампада. Мы брали ребёнка на руки, целовали, ласкали, но он бился, кидался в сторону, а кричал так, как будто его шпарят. Конечно, мы молились, кропили кругом святой водой, и шум прекращался. А на третьем году жизни, когда Коля уже начал говорить, я спросила его:
- Деточка, ну почему ты так кидаешься и кричишь, ты ведь всех будишь. Смотри, как у нас уютно, тихо, огонёк пред иконами светится, папа и мама с тобою рядом. Чего ты боишься?
Все ещё всхлипывая и прижимаясь ко мне, Коленька ответил, протянув ручонку в сторону:
- Там был серый дядя.
Мы с Володей понимали, что враг преследует нашего сынка. Я часто говорила мужу, что следует свезти Колю к мощам преподобного Сергия. Но я три года подряд рожала, так что или кормила младенца, или носила внутри. Поднимать увесистого Колю я не могла, а отец служил или уезжал на требы. Но вот Коля тяжело заболел.
Лето стояло жаркое, сухое. Я была уже хозяйкой, могла распоряжаться своим временем. После утреннего завтрака я брала своих троих детей и до обеда уходила с ними гулять на остров, что на пруду за усадьбой. Дома оставалась молодая нянька, которая и воды принесёт с колодца, и пелёнки постирает, и уберётся, и суп нам сварит на плитке или керогазе (который мы тогда уже приобрели). А я легко шагаю через ложбину сухого пруда до быстрой извилистой речушки, которая тогда ещё (после войны) не была запружена. На руках я носила восьмимесячную Катюшу, а рядом со мной бежали мальчуганы. В одном месте Любосеевка наша широко разливалась, образуя брод. Тут вода и до колен не Доходила. В прохладную погоду я переходила воду в резиновых сапогах, а детей переносила по очереди. А в жаркие Дни мальчики с удовольствием перебегали речку босиком, при этом брызгались, смеялись, баловались в прозрачных струях прохладной воды, как это свойственно детям.
Придя на остров, я расстилала широко одеяльце, сажала на него Катюшу. Двухлетний Симочка оставался стеречь сестренку, а я с Колей начинала искать землянику. Набрав немного, мы приносили ягодки малышам, которые с восторгом "клевали" их по одной штучке. Мы часто меняли места, искали тень, искали ягодники. А отходили мы с Колей всего на несколько шагов, чтобы нам слышен был зов Симочки: "Мама, колей (скорей)... Катя..." Больше он ещё сказать ничего не мог, но я понимала: Катюша сползла с одеяла и уже могла начать набивать себе в рот траву, шишки и т. п. Надо было спешить и снова водворять девочку на середину одеяла. Какие же счастливые это были часы; солнце, тепло, птицы поют, нигде ни души, только трое моих деток веселятся рядом.
Но в одно прекрасное утро Коля, бегая ещё около дома, сказал, что у него сильно болит горло. Я посмотрела - горло красное. Смерила Коле температуру - тридцать восемь. Володя был дома. Если б это была ангина, то Коля не жаловался бы на боли постоянно. Но он плакал, тосковал, не находил себе места. Володя послал меня с ним к врачу. "Не скарлатина ли? Только не оставляй Колю там одного!" - сказал отец.
Автобусов тогда не было, мы шли три километра пешком по жаре. Утомились, сидим, ждём своей очереди к врачу. Медсестра обратила внимание на тяжёлое состояние моего трехлетнего ребёнка, пропустила нас скорее и ахнула: врач увидела сыпь за ушами Коленьки, определила - скарлатина. Нас немедленно выпроводили на балкон, раздались крики: "Инфекция, инфекция, скорее машину, везите ребёнка в больницу!" Но надо было ещё взять документы из дома, а поэтому я попросила водителя отвезти нас прежде домой в Гребнево. Не отпуская скорой помощи, мы простились с Володей, взяли необходимое и тут же поехали. Коленька весь горел, но кататься в машине ему нравилось. Я старалась подготовить Колю к мысли, что он теперь надолго останется в больнице, пока не поправится. "Только с тобой!" - соглашался сынок.