Я была удивлена, так как молитвенник в те годы был редкостью. С тех пор прошло уже двадцать лет, но Павла Федоровна, приехавшая к нам в Гребнево, оживила воспоминания довоенных лет. Её голос - сопрано, поющий молитвы под берёзками, навсегда вошёл в моё сердце. Я любила её, тихую, ласковую, нежную, любила и её сыночка, похожего на мать. В Москве мы продолжали встречаться, их семья приходила молиться в нашу тайную церковь (в папином кабинете). А через двадцать лет в Гребневе Павла Федоровна призналась мне, что строила планы моего счастья с её Серёжей. Тогда я, как умела осторожнее, давала понять Павле Федоровне, что нам, детям, и в голову никогда не приходили подобные мысли. Во-первых, Серёжа был на три года моложе меня, я всегда имела к нему снисхождение, как к младшему брату. А ведь девушке свойственно искать в лице будущего мужа опору в жизни, нравственную силу, твёрдые убеждения. Это было то, что меня покорило в моем Володе. А его желание отдать свою жизнь для служения Церкви, Богу явилось тем, что соединило нас навеки. В высоком же и нежном Серёже Хватове не было и тени той решимости и благодатного горения, которые я нашла в сердце моего будущего мужа. Серёжа не пошёл по духовной линии, хотя оставался глубоко верующим, а отец его Иван после войны даже служил дьяконом. Теперь, через двадцать лет, я обнимала и целовала милую Павлу Федоровну, благодаря её за помощь мне по хозяйству, уход за Феденькой, прощаясь с ней и прося не забывать меня в её святых молитвах. И, видно, молитва этой праведницы была каплей, переполнившей чашу милосердия Божьего. Оно излилось на нас тем, что Господь послал нам в помощь человека.
Наталия Ивановна
Человеком, пришедшим на помощь нашей многодетной семье, стала маленькая, щупленькая Наталия Ивановна - инвалид 1-й группы. После перелома бедра одна нога у Наталии Ивановны была короче другой, поэтому она ходила с палочкой, с трудом переваливаясь всем туловищем из стороны в сторону. Отец Владимир часто привозил нам со своего Лосиновского прихода то шерстяные носочки, то варежки и т. п. Батюшка говорил: "Молитесь за больную Анастасию , это она вас обвязывает. А когда её увидите -благодарите!" Но я с детьми на приходе у мужа бывала раза два в год, где же нам было кого-то благодарить. Когда мы уходили, нас всегда окружала плотная толпа женщин, нас разглядывали, как невидаль, расспрашивали, сколько кому лет, как зовут, совали нам в руки гостинцы, подарки, целовали... Мы спешили спрятаться в свою машину, которая нас увозила, часто без отца. У батюшки всегда были ещё дела, и он очень не любил наших посещений. Да и детям не нравилось бывать в Л осинке, хотя мальчикам там разрешалось надевать стихари и прислуживать, что было уже запрещено при Хрущёве. Ребята говорили: "У папы как встал, так и стой всю службу, не сходя с места". Да, отец был строгий. Но я боялась, что строгость оттолкнёт от храма детские сердца. Я слышала мнения некоторых детей: "Храм - это место, где дети мучаются, выстаивая часы". Упаси Боже, да не сложится такое понятие у детей верующих родителей. А то священник Орлов говорил моему батюшке: "Моим уже двенадцать и четырнадцать лет, их никаким калачом в храм не заманишь". Чтобы такого не случилось, я в гребневском храме никогда не заставляла детей стоять по принуждению. Едва замечаю, что ребёнок начинает крутиться, вздыхать, умоляюще спрашивать, скоро ли конец, я тут же отпускаю дитя на улицу: "Устал? Иди побегай, посиди на лавочке, а соскучишься - приходи обратно". Старших приходилось посылать на улицу, чтобы следили за малышами. Но в церковной ограде я требовала поведения, соответствующего месту: не кричать, не носиться на велосипеде, не начинать шумных игр, не виснуть на заборах, на лавках, не валяться в снегу или на траве и т. п. Да такого свободного поведения не позволяли детям их костюмы: они были наглажены, чисты, девочки носили длинные юбки. Я говорила детям: "Отдыхайте, но ходите, как перед лицом Господа Бога, чтобы не стыдно было вам снова вернуться в церковь". И дети минут через двадцать возвращались ко мне, шёпотом спрашивая:
- А что ты о нас папе скажешь?
- Скажу, что были в храме, стояли, сколько могли, - отвечала я.
Я часто и сама выходила из храма, чтобы проверить, что делают дети, чтобы позвать их, когда начнут помазывать елеем или петь величание празднику, читать Евангелие. На чтение канона я всегда выпускала детей, но на "Величит душа моя Господа" - звала назад. Они знали молитву "Честнейшую херувим", им доставляло удовольствие подпевать хору.
Такого церковного воспитания я не могла требовать ни с одной няньки, а потому всегда просила у Господа сподобить меня саму растить детей. А помощница моя Наталия Ивановна была сама из тех, кто обратился к Богу недавно, после перенесённых тяжёлых утрат. В молодости Наталия Ивановна жила в Алма-Ате, у неё был свой дом, сад, муж и Дети. Она четыре раза рожала детей, но двое вскоре умерли, растила Наталия Ивановна только двух сынков. "До войны я не вспоминала о Боге", - говорила Наталия Ивановна. Но муж не вернулся с фронта, младший сын умер. Оставшись с одним мальчиком, Наталия Ивановна решила переехать в Москву, где у неё были родные. Имея только начальное образование, она устроилась работать на фабрику, в химчистку, и опять была далека от религии, пока не позвонили ей из больницы: "Сын ваш в тяжёлом состоянии, упал на уроке физкультуры, ушиб голову". Он скончался через два часа на руках матери. После этой беды последовала другая: сама Наталия Ивановна упала с лестницы на фабрике, сломала ногу.
И вот, только лишившись семьи и здоровья, Наталия Ивановна задумалась над жизнью: к чему она её вела? Что ждёт её дальше? Муж - в числе отдавших жизнь свою за Родину. Господь примет его как исполнившего заповедь Божию о любви к ближнему. Четверо детей умерли в детстве, стало быть, и они унаследуют как ещё безгрешные Небесное Царство. Тогда и ей самой надлежит встать на путь, ведущий в вечную жизнь. И Наталия Ивановна пришла в храм, чтобы остаток дней своих служить Богу. Она посещала все службы, вязала для детей отца Владимира. А когда услышала, что у батюшки в семье больной младенец, то решила: руки у меня есть, я могу его пеленать, кормить из бутылочки.
Итак, Феденьке Бог послал няньку. Ну и сильный же, настойчивый характер был у Наталии Ивановны! Мамочка моя говорила: "Ей бы министром быть, если б образование имела!" Во все дела она вникала, давала советы, батюшку уважала, а Федюшку и детей - всех нас любила без памяти! Часов в шесть утра она приходила ко мне в детскую, забирала к себе Федю со словами: "Поспи, моя дорогая, пока дети спят, ведь ты всю ночь не спавши".
- "Нет, я спала", - говорю я. А Наталия Ивановна своё: "Знаю я, знаю... Не рассказывай мне. У меня были дети, я знаю, какой сон с грудничком, знаю..." И унесёт от меня крошку моего, а я и на самом деле ещё часик посплю.
А в десятом часу утра Наталия Ивановна отправлялась с Федей в ограду, то есть к храму. Там под липками они оставались часов до шести вечера, пока их комары не одолевали. Старшие дети тоже гуляли в ограде, приносили для Феди очередные бутылочки с питанием, пелёнки, забирали грязное бельишко. Обедать Наталия Ивановна отказалась приходить, поэтому ребята носили ей и суп, и второе, и питьё. Она разъезжала с колясочкой по всем дорожкам церковного парка, выбирая безветренные уголочки у стен храмов, натягивая "паруса" из пелёнок над младенцем. Так и провёл Феденька своё первое лето на воздухе, окреп и подрос. В августе он уже крепко сидел и в декабре начал ходить.
Зимой, конечно, долгое гуляние прекращалось, Наталия Ивановна командовала уже по дому. Я в тот год отправляла в школу Катюшу, которая мечтала с пяти лет о школе, выучилась сама читать и писать. Она внимательно следила за уроками братишек, забрала себе поношенный ранец, набила его книгами, таскала за собой. Катя целыми днями играла в школу, воображала, что учит уроки, собирает книги, смотрит на часы, говорит: "Пора идти, надо ещё успеть с горы на панфее (портфеле) покататься". Все рассмеялись: "Вот почему ребята стали рано из дому выходить - снежная гора на пути появилась!" Но и этот год немного пришлось нашим детям посещать школу. Опять пошли инфекционные заболевания, перебравшие всех по очереди: с начала года - свинка, потом корь. Ничего, Бог миловал, все поправились, хотя старшие болели тяжело. Феде сделали прививку гамма-глобулина, и он перенёс корь на ногах. Даже сыпь была только под глазками. Но Наталия Ивановна очень волновалась: "Ах, у него все на нутро ляжет". Напрасно мы её успокаивали, переубедить её в чем-либо было невозможно. Доходило до смешного. Наберёт она копеек полный кошелёк, начнёт разбрасывать монетки горстями по всем комнатам. Денежки звенят по стёклам, раскатываются, ребята хохочут! "Нет, вы не смейтесь, так надо, чтобы денег в доме было много, они должны везде валяться", - уверяет Наталия Ивановна. К сожалению, она верила в приметы.
Девочки мои, играя в своём уголке в куклы, надумали там готовить обед. Принесли на второй этаж хлеба, яблок, морковки и т. п., устроили кукольную столовую. Вскоре в детской появились огромные чёрные тараканы. Мы с отцом стали думать, как нам бороться с тараканами, но Наталия Ивановна твёрдо заявила: "Не надо их травить: это, к деньгам, к богатству".
Вообще в семье все слушались батюшку. Володе не нравилось своеволие Наталии Ивановны. Вечером он мне говорил: "Все спят, день окончен, скажи Наталии Ивановне, чтобы кончала греметь на кухне кастрюлями". Но говорить ей было бесполезно. Она указывала мне на грязь, уверяла, что копоть можно отчистить, и продолжала скрести мои чёрные сковородки. Отец качал головой: "Вот неугомонная! Доведёт себя до инфаркта. Пойди выверни пробки". Я слушалась. "Ах, беда какая! Свет погас", - вздыхала Наталия Ивановна и в темноте добиралась до своей постели.
Как ни благодарны мы были Наталии Ивановне за её бескорыстную помощь и самоотверженный труд, все же терпели мы её только по нужде. Присутствие чужого по духу человека в своей семье всегда вносит дисгармонию в обычный уклад жизни. Дети быстро начинают перенимать у нового человека то, чего раньше они не встречали: манеру держаться, говорить, действовать. Например, моим ребяткам никогда раньше и в голову не приходило, что можно не слушаться, не подчиняться, спорить с родителями. Дурной пример заразителен. Были и со старшими детьми случаи неповиновения и своеволия, но это быстро пресекалось строгостью родителей. Но над "бабой Натой" (так звал Федя Наталию Ивановну) мы с Володей не могли проявить свою власть. Она упорно оставалась при своём мнении, а мы - при своём. Например, когда Федя подрос, Наталия Ивановна стала требовать, чтобы его белье стиралось отдельно от другого детского. Нет, я не могла выделять Федю. Бывало, что малыш ломает и рушит все, построенное на полу старшими. Дети защищают свои домики, отгоняют Федю, а он кричит, сопротивляется. Наталия Ивановна слышит его плач, входит и говорит: "Кто мово? (то есть - "Кто моего обидел?") А ну-ка, все до одного, чтобы не было никого!" -командует Наталия Ивановна. Это значит, что все дети должны уйти из комнаты, предоставив Федюшке раскидывать и кубики, и игрушки. "Нет, - говорю я няньке, - так не годится. Федя должен знать слово нельзя". Но быть строгой со своим любимцем Наталия Ивановна была не в состоянии, баловала его.
Мы заметили, что как скоро Федя увидит миску с водой, принесённую на стол, чтобы вымыть ему личико и ручки после еды, он оживает, перестаёт отворачиваться от ложки, с восторгом плещется. Пользуясь моментом, Наталия Ивановна умудряется в эти минуты всунуть в рот малышу ещё несколько ложек супу. Тогда тазик с холодной водой стал ставиться на стол одновременно с кашей, супом, с любой едой. Федюшка дрыгался, умывался, стол был залит, вода текла и на пол. Довольная радостью Феди Наталия Ивановна быстро отправляла ему в рот ложку за ложкой. В один из таких моментов вошёл отец и спросил:
- Что это такое?
Наталия Ивановна с улыбкой ответила:
- Мы, папочка, так кушаем, иначе не умеем.
- Прекратить это баловство! - рявкнул отец.
- Да он иначе ротик не откроет, он уж так привык кушать, - защищала Наталия Ивановна Федю.
- Захочет есть - рот откроет! - твёрдо сказал отец. - И чтоб такого болота я больше не видел.
В следующее кормление годовалый Федя долго хлопал по клеёнке ручками, показывал нам, что мы забыли поставить воду. Но я сказала, что отца надо слушаться. Наталия Ивановна чуть не плакала от горя. Конечно, кушать Федя стал и без воды, но Наталия Ивановна стала всё чаще уезжать в свою Перловку. "Благословляю вас поехать и отдохнуть от нас", - ласково говорил ей отец Владимир. Наталия Ивановна покорялась, но долго жить без Феди уже не могла. Через неделю или две она опять приезжала (на машине), причём привозила Феде новые дорогие игрушки, обувь и т. п.
Детство Федюши
Младший братец Федя был всегда радостью для всех членов семьи, предметом любви и заботы. Однажды Ривва Борисовна стала (конечно, в шутку) просить у четырехлетней Любочки подарить ей братца. Она долго, серьёзно и убедительно говорила:
- Любочка, зачем вам Феденька? Он плачет, по ночам вам спать не даёт, много времени отнимает у мамы... Отдай его мне!
- Нам самим Федя нужен, - твёрдо ответила крошка.
- Нет, скажи - зачем вам Федя? У папы с мамой и без него четверо ребят, - не унималась Ривва Борисовна.
- Мы его себе выродили, значит - нужен! - отрезала Любочка. - Не отдадим.
Да, дети на самом деле считали себя участниками в приобретении младшего братца. Сколько раз они слышали от отца слова: "Нагнись, подбери все сам, маме трудно". Уезжая, отец всегда говорил: "Помогайте маме, кто только чем может. Маму надо беречь, у неё ребёночек внутри", -и дети наперебой старались, не ожидая моих приказаний. "Отдохни, мамуля, мы сделаем это сами", - то и дело слышала я. А когда Федю принесли домой, то дети считали счастьем чем-нибудь ему послужить: подержать бутылочку, пока он сосёт, подержать головку ребёнка во время купания, снять с верёвки пелёночки и т. п. Когда в семь месяцев Федя сидел в своей кроватке, то старшим было поручено следить, чтобы он не упал, приподнимать малыша, обкладывать подушками, развлекать Федю своими играми. Однажды мальчики закричали мне сверху (кухня была внизу):
- Мама, Федя к тебе, видно, хочет, плачет. Соскучился он, не смотрит на наши игры, мы тебе его сейчас принесём!
- Нет, - говорю, - не несите, по лестнице вам опасно с Федей ходить: упадёте, уроните... Минут через двадцать я освобожусь от кухни и сама к вам поднимусь, позабавьте его пока чем-нибудь.
Слышу смех, грохот... А когда поднялась в детскую, то ахнула: одеяла на полу, а ребята - мокрые от пота.
- Мама, мы придумали забаву! Мы стали кувыркаться через голову. А Федюшка как увидит нас кверху ногами, так и заливается смехом. Смотри, мама!
- Вот и молодцы, - говорю, - теперь можно идти обедать. Только постели уберите, а то папа не любит беспорядка.
- А скоро он приедет? Ведь в четыре часа хотел.
- А вдруг раньше освободится? Уберитесь уж.
К приходу отца дети всегда собирали игрушки, мели пол - в общем, наводили порядок. Отец, благословив встретивших его детей, всегда проглядывал комнаты. Ребята впивались в него глазами, ждали похвалы. "Молодцы, порядок, - говорил отец. - А гуляли сегодня? Почему мокрые валенки не на батарее?"
Заслужить похвалу отца было счастьем. Он ласкал, целовал детей, особенно нежен был с Колей. По ночам Коля зачастую перебирался со своего дивана под бочок к отцу. Зачем? Коля говорил: "Мне ночью в темноте становится страшно. Я переберусь к папе, нащупаю его пушистую боро-ДУ, тогда сплю спокойно".
Слово батюшки было для детей законом, им и в голову не приходило ослушаться отца. Однако Федюшка стал рано проявлять своеволие, с которым приходилось бороться. Возможно, это было последствием присутствия Наталии Ивановны, в поведении которой чуткое дитя подмечало порою протесты.
- Ребята, - скажу я, - позовите Федю домой.
- Звали, он не идёт.
- Ещё раз позовите, скажите: мама тебя зовёт.
- Он все равно не идёт, заигрался в песке.
- Скажите Феде: мама плачет.
Смотрю - бежит Феденька ко мне, спрашивает:
- Ты, мамочка, плакала? Почему?
- Сынок не слушается, не идёт ко мне.
- Нет, я пришёл, не плачь, - и он целует мать.
Федя рано научился стоять за свою самостоятельность. В полтора года он отлично бегал, но на прогулки мы все же брали с собой ему колясочку. Старшим было запрещено садиться в коляску или носиться с пустой коляской, воображая себя шофёрами, давая гудки, сигналы... Но восьмилетнему Толе очень захотелось побегать с коляской по дорожкам, вокруг храмов. Федя расхаживал по траве. Толя схватил его, усадил в коляску со словами: "Лежи, я тебя буду катать". Но Федя сел и намеревался вылезти. Тогда Толя прижал Федю своим телом в надежде, что при быстрой езде Федя не посмеет уже вылезти. Но не успел Толя начать свой бег, как раздался его крик. Толя заплакал и убежал. За обедом мать Толи Ривва Борисовна показала мне: "Смотрите, какой синяк у Толи на скуле. А вокруг синяка восемь красных полосок, как от укуса четырёх нижних и четырёх верхних зубов. Толя! Щёчки свои в рот Феде не пихай".
Когда Феде пошёл второй год, Наталия Ивановна уже не жила у нас постоянно и лишь изредка наезжала. Зимой следить за Федей мне помогали дети. А вот как стало тепло, разбегались старшие по поляне, никто не хотел сидеть около Феденьки. Тогда мы с Володей нашли выход из положения. Мы нарисовали циферблат, распределили часы дня по всем ребятам, ведь с племянниками их было семеро. Кому час, кому полтора - весь день был расписан на этих самодельных часах. А учились в школе старшие кто в первую, кто во вторую смену. Теперь я могла всегда требовать, чтобы в свой дежурный час школьники не отходили от Феди: катали его в колясочке, водили за ручку, играли в песок, но глаз с малыша не сводили. За это им полагалось денежное вознаграждение на мороженое. Вечером ребята подходили к батюшке, и он с ними рассчитывался: кому десять, кому пятнадцать, кому двадцать копеек. Дети сияли от счастья - ведь это был их первый заработок в жизни. А следить за Федей приходилось не один год. Мальчик был очень наблюдательный, за всем кругом следил, все запоминал - что и как делается, за все брался сам, никого не спрашивая. Я часто обращалась к Федюшке за помощью: "Феденька, найди мой фартук" или "Федюша, ты не знаешь ли, где мне взять ножницы?", "А где у папы молоток лежит?" И малыш, ещё не научившись говорить, все мне находил и быстро приносил. Ему было года три, когда я из кухни услышала его не раз повторявшуюся просьбу к Симе:
- Уйди, не подсматривай! Иди делай свои уроки, не подглядывай, что я делаю!
Голосок Феди звучал все настойчивее, и мне казалось, что малыш вот-вот заплачет. А Серафим стоял у двери в столовую и то и дело заглядывал туда.
- Сима, что ты донимаешь Федю, оставь его, - сказала я.