IX
Гораздо лучше жить в Том, Кто беспределен, радуясь самой Его беспредельности, чем пытаться заключить Его в тесные пределы своего сердца. Бог бесконечно больше меня, и я не знал бы Его, если бы Он Сам не открылся мне. Смиряясь с этим, я пребуду в Его мире, войду в Его покой, и Он будет рядом со мной, во мне. Если же я стремлюсь познать Его, овладеть Им для себя, я иду наперекор и Ему, и самому себе. В конце концов Бог оставляет меня и я остаюсь один на один со своей тоской и тревогой.
Тишина внешне однообразна. Но когда действительно молишься, находишь в ней новую и новую глубину, приобщаешься к вечности, в которой всё всегда ново. Пребывая в настоящем, здесь и сейчас, мы стоим у порога бытия, в глубины которого Отец посылает свет, истину, премудрость, мир. Так Он отражается в наших душах, сотворенных по Его образу и подобию.
X
Где бы я ни был, везде Тебя, Господи, любят и славят. В этом - моя единственная отрада.
Стоящие кругом деревья действительно любят Тебя, несмотря на то, что Тебя не знают. Лилии и васильки всем своим видом показывают, что любят Тебя, хотя и не догадываются о Твоем присутствии. А темные облака неспешно плывут по небу, размышляя о Тебе. Они похожи на детей, которые, заигравшись, грезят, сами не зная о чем.
Но не окружающим меня существам, а мне дано знать Тебя, ощущать Твое присутствие. Твоя любовь живет и во мне, и в них. Но только я сознаю это и порой мне делается не по себе. О, милующая и приводящая в трепет любовь! Ты дал ее. Если бы Ты не любил меня, мое сердце так и осталось бы пусто. Я некогда согрешил пред Тобой, но Ты любишь меня больше, чем все эти безгрешные существа. Я хожу под небесами, и Ты глядишь на меня, не вспоминая моих беззаконий; но я о них не забыл.
Об одном прошу: чтобы, помня о них, я не страшился принять сердцем Твой дар, Любовь, которую Ты в меня вложил. Я приму его, потому что я мал и презрен. Приняв же, только крепче полюблю Тебя и прославлю Твою милость.
Я помню, что я грешник, но кем бы я ни был, буду любить Тебя. Я знаю, что любовь драгоценна, потому что она Твоя, а не моя. Она и Тебе дорога, потому что исходит от Твоего Сына и усыновляет меня Тебе.
XI
Тот, кто призван к уединению, всего себя вверяет безмолвию лесов, гор, моря или пустыни. Он пребывает в покое, пока встает солнце, наполняя тишину своим светом. Потом он молится, трудится до середины дня, отдыхает, а вечером, пока спускается ночь и безмолвие впитывает мрак и сияние звезд, снова в тишине предается созерцанию. Это истинное и редкое призвание. Немногие готовы стать частью тишины, пропитаться ею, дышать ею, вкушать ее, само свое существование сделать живой и чуткой тишиной.
Мученики так тверды в своей решимости, что готовы идти на смерть.
Отшельники так тверды в своей решимости, что готовы идти в пустыню, а это - то же, что смерть. В пустыне всё зыбко; кругом - опасность, лишения, страх. Там изо дня в день смотрят смерти в лицо. Поэтому отшельник - младший брат мученика. Сам Святой Дух рождает решимость, которая делает людей мучениками или отшельниками во Христе.
Мученичество - чрезвычайное и благодатное призвание. Таково же, в известном смысле, и призвание к одиночеству. Мучениками не делаются по человеческому расчету, но и в затвор не уходят по собственному разумению. Тяга к одиночеству бессильна, если не родится по дару свыше. То же, что свыше, обычно отменяет наши замыслы и стремления. Можно, конечно, заглянув в будущее и предузнав свое назначение, захотеть одиночества, но в конечном счете отшельника творит Бог, а не человек.
Призваны ли мы к общинной жизни или к жизни в затворе, мы должны строить на основании апостолов и пророков, на краеугольном камне, на Христе. Иными словами, покориться великому таинству Его действия в нас, дать в себе место силе, которая воздвигла Его из мертвых, призвала нас от концов земли, чтобы жить в Нем, привела к Отцу. К чему бы мы ни были призваны, мы должны быть свидетелями и служителями Милости Божией.
Христианин ищет одиночества не просто для того, чтобы иметь среду, оправу для особой, возвышенной духовности. И не для того, чтобы скорее достичь желаемого созерцания. Своим одиночеством он всего себя приносит в дар Богу, не получает, а отдает. Он отрекается от "мира" в его темной ипостаси, но никогда не отвергает христианской общины. Он просто уверен, что не очень хорош в том, что касается видимого, осязаемого, и хочет послужить общине в невидимом, в ее духовных хранилищах.
XII
Уединенная жизнь - это прежде всего жизнь в молитве.
Мы молимся не ради того, чтобы чем-то себя занять, а ради того, чтобы нас услышали. Мы не хотим слушать самих себя, а хотим, чтобы нас слышал Бог. Нам нужен не какой-то ответ, а ответ Бога.
Поэтому живущий в уединении непрестанно молится и внимает Богу, следит за чистотой молитвы, за тем, чтобы не ответить самому себе, прослушав ответ Божий. Он боится превратить молитву в самоцель и старается творить ее втайне, просто, ясно. О том, что молитва делает его "совершенным", он, к счастью, уже не помнит. Не помнит он и о самом себе, потому что живет только ожиданием Божьего ответа.
По-моему, сейчас это плохо понимают. Не забудем же, что молитвенная жизнь, как бы она потом ни сложилась, покоится на прошении.
Прошение вовсе не нарушает чистоты уединенной молитвы; оно оберегает и хранит эту чистоту. Живущий в уединении как никто другой сознает свою нищету перед Богом, нужду в Нем. А поскольку он прямо зависит от Бога во всем - и в материальном, и в духовном, - то вынужден всего просить. Его молитва - вопль нищего. Она никогда не станет ни уступкой заведенному порядку, ни небрежным жестом человека, которому от Бога, в сущности, ничего и не нужно.
Отшельник - человек молитвы. Сначала он познает Бога, видя, что его прошение никогда не остается без ответа. Позже - если Бог благоволит - он восходит к созерцанию.
Поэтому средоточие уединенной жизни - как, впрочем, и жизни всякого христианина - это благодарение.
С первого дня в уединении отшельник должен так расположить свое сердце, чтобы оно напиталось печалью и тоской по Богу. Тогда он станет, как Даниил, получивший весть от ангела: "Не бойся, Даниил; с первого дня, как ты расположил сердце твое, чтобы достигнуть разумения и смирить тебя пред Богом твоим, слова твои услышаны" (Дан 10, 12).
Что нужно для настоящей молитвы?
1. Твердая вера (Мф 21, 21; Иак 1, 6), которая покоится на решимости и "нераздвоенности" души.
2. Настойчивость и упование (Лк 11, 5-13).
XIII
Уединенная и молитвенная жизнь - это, я бы сказал, исполнение слов Христа: "Сын ничего не может творить Сам от Себя, если не увидит Отца творящего: ибо, что творит Он, то и Сын творит также. Ибо Отец любит Сына и показывает Ему все, что творит Сам" (Ин 5, 19-20а).
Живущий в уединении живет и действует по отношению ко Христу так же, как Христос жил и действовал по отношению к Отцу. "Слушающий слово Мое и верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную..." (Ин 5, 24). Отец привлекает нас ко Христу. "Всякий, слышавший от Отца и научившийся, приходит ко Мне" (Ин 6, 45). Внимать же Отцу лучше всего в уединении. Тогда и Иисус для нас - Хлеб Жизни. "Как послал Меня живой Отец, и Я живу Отцом, так и ядущий Меня жить будет Мною" (Ин 6, 57).
Отец для того и приводит людей в пустыню, чтобы они вкушали одну только духовную пищу - Христа. Ведь во Христе Отец отдает нам Себя, питает нас Своей неиссякаемой жизнью. Поэтому уединенная жизнь должна быть непрестанным приобщением к Богу и благодарением. Тогда мы верой проникаем в то, что совершается в глубинах Божиих, и теряем вкус ко всякой иной жизни, всякой иной духовной пище.
И еще я бы сказал, что приведенные мной строки из Писания исполняются в отверженности, о которой говорит псалмопевец: "Я же беден и нищ, но Господь печется о мне" (Пс 39, 18). В уединенной жизни всё зависит от милосердной любви Отца, поэтому сама эта жизнь - благодарение, непрестанный отклик на Его помощь, которая приходит на всякое время. Наверное, всякий, кто нашел истинное призвание, знает это из собственного опыта.
В уединении мы возлагаем свои заботы на Господа и утешаемся только приходящей от Него помощью. Что бы Господь ни сделал, мы радуемся; что бы ни дал - благодарим. Наша благодарность делает нас подобными Богу, потому что в ней - отражение Его милости.
Время от времени, отложив дела, мы остаемся одни. Некоторые уединяются навсегда. Временное уединение обычно ценят, сравнивая его еще с чем-то. Постоянное не сравнивают ни с чем.
Не надо уединяться для того, чтобы придать своей жизни застывшую форму, свести всё к какой-то холодной сосредоточенности на внутреннем опыте. Когда уединение чередуют с общением, оно становится отдушиной, временем покоя и собранности. Когда же уединение не временно, а постоянно, тогда совсем забывают и о собранности, и об умиротворении духа. Тогда просто выходят навстречу Бытию, безмолвию чередующихся дней, тихо и неустанно совершают свое спасение.
Бывает, что в уединении возвращаешься к тому, с чего некогда начинал. Тогда заново открываешь, как ценна и благотворна устная молитва, и видишь, что она радует больше, чем созерцание.
Высокое созерцание выпадает порой на долю киновита*, отшельник же довольствуется только молитвами "Отче наш" да "Радуйся, Мария" ("Богородице, Дево"). Раз так, я выбираю одиночество, в котором могу, в простоте беседуя с Богом, быть с Ним всегда. Докучливая суета, изредка озаряемая пламенным вдохновением, не для меня.
Живущий в уединении вынужден делать то, что хочет, ведь ничего другого ему и не остается. Именно поэтому его путь часто считают опасным и даже сомнительным. Спастись, делая то, что хочешь, и в самом деле трудно. На это отваживается только тот, кто всегда стремится исполнить волю Божию и не хочет ничего иного; чьи ошибки Бог покрывает, милостиво принимая их как "Свою волю".
Многие сторонятся уединения, потому что хорошо знают, что их желания часто расходятся с Божией волей. Отшельник же должен набраться мужества и исполнить свое самое заветное желание - жить в уединении. Для этого ему нужны героическое смирение и героическая надежда - безумная надежда на то, что Бог защитит его от него самого; что Он любит его и принимает его выбор, как если бы Он сделал этот выбор Сам. Более того, эта надежда - знамение: если она есть, уединение - Божий выбор, а стремление к нему родилось по внушению свыше. Словом, отшельнику дана благодать угождать Богу, выбирая то или иное в смиряющей неопределенности вечного безмолвия, которое никогда не одобрит сделанного шага, но никогда и не укорит за него.
Уединяясь, я каждый раз ухожу в края, о которых никогда никому не рассказывал; туда, куда я никогда никого не звал; туда, где тишина рождает во мне жизнь, ведомую одному только Богу.
XIV
Лучше всего молиться, когда зеркало души не отражает ничего, кроме образа Невидимого Отца. Этот образ - Отчая Премудрость и слава, Его Слово, Verbum spirans amorem*.
Мы прославляем Отца в надежде, во мраке Его образа**, который не допускает к душе никакого иного подобия и побуждает жить чистым предстоянием и доверием Отцу. Только эта питаемая истинной верой жизнь согласна с нашим тaинственным достоинством детей Божиих во Христе.
Образы мешают.
Но совершенная любовь освободит душу от образов тварного мира и вознесет ее над желаниями.
Стремясь к такой свободе, не надо полагаться на собственные силы. Сразу все образы отогнать не удастся, поэтому заменим сначала злые на добрые, а потом откажемся и от них, ведь они порой только будоражат чувство и волю. В общении с природой это дается легче. Природа усмиряет чувства и воображение, раскрепощает душу, и та устремляется к Богу с верой.
Робкие ростки благодати не выносят ни малейшего принуждения. Находясь во власти неугасимого пыла, мы наносим ущерб собственному духу. Если же нам кажется, что от этого приходит мир, то мы в большой опасности. Впрочем, пока наш пыл беспокоит нас самих, он еще не так страшен.
Благодатный мир - это духовное равновесие, такое глубокое, что никакое принуждение его не нарушит. Его теряют, только впустив страсть в святилище своего сердца. Чувства же лишь поверхностно касаются души, и они неспособны потревожить ее глубин, объятых и хранимых благодатью.
Чем духовнее принуждение, чем меньше в нем чувства, тем оно опасней: действуя в глубинах воли и никак не проявляясь вовне, оно порабощает нас целиком. Так бывает с теми, кто грешит и не противится греху: грех кажется им не поработителем, а подателем мира.
Иногда принуждение исходит из горячего рвения, которое само по себе не греховно. Но завладев нами, оно преграждает путь благодати и ожесточает сердце. И вот мы уже одержимы страстью, хотя и мним, что служим Богу. Нет ничего страшнее, чем это, будто бы приходящее от Бога, ложное воодушевление.
Как часто, надеясь прославить Бога, мы строим дорогие нашему сердцу планы, и как часто за ними стоит неудержимая страсть! Свидетельством тому - возбуждение, в которое мы приходим. Но Бог мира не прославляется насильно.
Есть только один род рвения, с помощью которого овладевают Царством Небесным*. Это рвение низводит в душу глубокий мир, даже если кругом бушуют страсти. Оно - сама гармония; его рождает властное слово Того, Кто зовется Богом мира, Который говорит из Своего Святого жилища.
Ты, Святой, живешь среди славословий Израиля (Пс 21, 4).
XV
Как только мы действительно одни, мы с Богом.
Некоторые из нас живут для Бога, другие - с Богом. Но есть и те, которые живут в Боге.
Живущие для Бога обитают среди людей и трудятся, как принято в их окружении. Вся их жизнь в том, что они делают.
Живущие с Богом, как и первые, живут для Него, но не тем, что они делают, а тем, кто они перед Ним. В их простоте отражается Бог, а их нищета возвещает Его совершенную благость.
Живущие в Боге - ни с людьми, ни с самими собой. Менее всего они в том, что они делают, потому что всё в них совершает Сам Бог.
Сидя под одним и тем же деревом, я могу жить и для Бога, и с Ним, и в Нем.
Было бы мало, если бы я писал всё это для Бога.
Живущий с Богом всячески избегает многословия и сдерживает себя даже тогда, когда представляется случай поговорить о Нем.
Если же он находит людей в Боге, ему легко общаться одновременно и с людьми, и с Ним.
Уединенная жизнь, в сущности, очень проста. Если мы нашли Бога в простоте братского общения, мы тем ревностнее ищем Его - и тем быстрее находим - в высшей простоте уединения. Община бывает хорошей школой. Но если нам очень сложно среди людей (по нашей же вине), то в уединении всё станет еще сложнее.
Не бегите от людей. Сначала найдите Бога среди них. Когда же найдете, Он Сам поведет вас туда, куда вы так стремитесь.
Тот, кто не знает, как весома речь, не поймет, как драгоценно молчание, - ведь в молчании мы лицом к лицу встречаем реальность, которую выражаем словом. И если наша речь пуста, мы никогда не познаем реальности такой, какая она есть, то есть в ее молчании.
Слово в Евангелии:
1. В Иисусе исполняются слова пророков (Ин 12, 32), прежде всего - Моисея (Ин 5, 47). Его чудеса были "словом", которому не поверили. "Кто поверил слышанному от нас?" (Ис 53, 1). Слово Иисуса будет судить мир (Ин 12, 41; 15, 22).
2. Слова Иисуса - это слова Отца (Ин 12, 49; 17, 8).
3. Его слова освящают нас (Ин 15, 3).
4. В особенности те, которые сохраняют нас в Его любви (Ин 15, 10-12) и приводят к Отцу (Ин 17, 6-10).
Слово в книге Бытия (Быт 2, 19-20). Адам дает имена животным (Быт 2, 23); потом - жене (Быт 3, 20), нарекает ее "Евой".
Слова у апостола Павла. "Слово Христово да вселяется в вас обильно" (Кол 3, 16). Не потому ли недопустима ложь? О том же и в притче о сеятеле: "Семя есть слово Божие" (Лк 8, 11).
XVI
Мы находим Бога там, где запечатлен Его образ - в собственном сердце.
Но как найти свое сердце?
Наши поступки - его двери и окна. Поступая так, а не иначе, мы узнаём, кто мы на самом деле. Нам нужны и жизненный опыт, и опыт познания. Иначе мы не поймем и того, что существуем.
Бездействуя, мы не достигнем своих глубин.
Если же бездействует наш дух, мы непременно попадем в какое-то подобие мрака и мира, но это будут мрак и мир плоти.
Мы будем сознавать, что мы есть, но наше бытие будет лишь бытием плоти. И если мы уснем, убаюканные его мраком, если полюбим его сладость, то, очнувшись, будем делать лишь дела плоти.
Вряд ли стоит забредать в эти края. Свое сердце мы найдем, поступая по духу.
Когда мы действуем, движимые благодатью, наши действия не только наши, а еще и Божии. Поэтому, приглядевшись к их истокам, мы, быть может, ощутим присутствие Бога, ведь действуя в нас, Он открывает нам Самого Себя.
Вся жизнь порой уходит на то, чтобы верой и смирением одухотворить свои действия, усмирить свое естество любовью к ближнему.
"Выйти из себя" значит действовать в согласии с сокрытым в нас высшим началом. Это значит слушать не собственное естество, а Бога, Который обитает глубоко внутри нас, будучи бесконечно выше нас.
Рано или поздно наши труды дадут плод, и мы найдем покой вне себя, в Боге: где сокровище ваше, там будет и сердце ваше*. Тогда мы поймем, что цену наших духовных усилий (нашему сокровищу) определяет Бог; тогда наше сердце успокоится в источнике, из которого рождается всё доброе в нас. Своим сердцем мы владеем не сами в себе, а только в Том, от Кого оно берет свое начало.
Вера помогает мне найти свое сердце в Боге.
Но этот совершенный акт веры должен быть одновременно и совершенным актом смирения.
Свои самые сокровенные тайны Бог не доверит тому, кто готов их выдать. Он откроет этому человеку что-то иное, и тот поделится с другими, как может. Одни тайны Божии делаются достоянием многих, о других не говорят вообще. Мы вмещаем их лишь тогда, когда не возникает желания кому-то о них поведать.
Самая великая тайна - Сам Бог.
Он ждет, чтобы приобщить меня к Себе. Когда это случится, я не смогу ни пересказать этого другим, ни даже связно помыслить об этом в самом себе. Я стремлюсь к этому в безмолвии. Ради этого я оставил всё.