Перелом в духовной биографии Мертона наметился в 1958 году, и знаменовало его событие, произошедшее с ним в одну из его поездок в Луисвилль по издательским делам. Идя по улице и глядя на людей, он словно очнулся ото сна и "... увидел, что каждый человек... светится ее [Премудрости - прим. пер.] красотой, чистотой, застенчивостью, хотя не знает, кто он на самом деле... не ведает, что каждый из нас - то бесценное дитя Божие, которое от начала мира играет пред Его лицом".
Поистине, "сначала человек отдает себя Богу, а потом Бог отдает его людям", как говорил старец Паисий Афонский. Начав со страстного отречения от мира, аскезы, послушания, простой евангельской жизни, Мертон достиг духовной зрелости и "вернулся в мир" уже в новой ипостаси - печальника и молитвенника за мир, пророка. По его собственным словам, мир, из которого он некогда ушел, теперь получил право на его безмолвие.
Начиная с 1958 года Мертон начал переписываться с очень многими и разными людьми. Путешествовать он как монах-траппист не мог, и письма были единственной возможностью участвовать в делах мира, которому он сострадал. В декабре 1960 года он поселился (сначала на часть дня) в скиту "на масличном холме". Его одиночество начало приносить плоды. Он писал об американском обществе, о холодной войне, ядерной угрозе так, как в то время не отваживался писать никто из его собратьев-католиков. Орденское начальство заставило его замолчать, но уже в 1963 году вышла энциклика "Pacem in terris" ("Мир на земле"), созвучная взглядам Мертона. В 1964 году он встретился с доктором Судзуки, с которым переписывался несколько лет. Одним из первых на Западе Мертон прочел "Доктора Живаго" (в итальянском переводе) и писал Пастернаку письма, за которые тот впоследствии благодарил его и говорил, что высокий дух и молитвы Мертона спасли ему жизнь.
В краткой заметке невозможно даже бегло перечислить всё, что интересовало Мертона, на что он откликнулся как монах и христианин. Скажем только, что к нему вполне можно отнести слова старца Паисия Афонского:
Те, кто трудятся смиренно, стяжая добродетели, и расточают смиренно, по любви, свой тaинственный личный опыт, суть величайшие благотворители, потому что раздают духовную милостыню и весьма действенно помогают немощным или колеблющимся в вере душам. Если они опять каким-либо образом возвращаются в мир по любви, то уже - изгнав мир из себя. Они уже взлетают в небеса, и мир более не теснит их.
Томас Мертон погиб при таинственных обстоятельствах в ночь после доклада на монашеской конференции в Бангкоке, ровно в 27-ю годовщину своего поступления в монастырь. Смерть, наступившая от ожогов, была как бы исполнением его пророчества о самом себе, напечатанного в конце "Семиярусной горы": "Ты вкусишь настоящего одиночества, Моей муки и нищеты... ты умрешь во Мне и всё обретешь в Моей милости... Чтобы ты стал братом Богу и познал Христа опалённых".
Кратким описанием его духовности могла бы послужить надпись на обратной стороне маленькой иконы Божией Матери, которую он всегда возил с собой:
Если мы хотим угодить истинному Богу и познать самую благословенную дружбу, представим наш дух обнаженным пред Ним. Не будем привносить ничего от этого мира: ни искусства, ни мысли, ни рассуждения, ни самооправдания, хотя бы мы и владели всей премудростию мирской.
А. Кириленков
Москва, март 2003
"Я затерялся в Твоем величии"
Духовность Томаса Мертона
Первая книга Томаса Мертона, "Тридцать стихотворений", была опубликована в 1944 году, а в 1968-м, через двадцать четыре года, он погиб. Его недолгий писательский век оборвался, когда ему было всего 53 года, но его до сих пор печатают и читают с не меньшим интересом. Писал Мертон о многом, но главной его темой была молитва, ее смысл и место в духовной жизни. По сути дела, все его книги так или иначе связаны с молитвой, и именно поэтому его часто причисляют к малому стаду Авраама, к тем "немногим, кто в каждую из эпох возвещал подлинное назначение человека, идя наперекор враждебному или безразличному окружению".
Мертон предпочитал говорить о молитвенном опыте, а не о полезных методах и приемах. Для него, монаха-трапписта, молитва была средоточием всей жизни, которая строилась вокруг Евхаристии, монашеских служб, lectio divina, келейного правила. Он часто писал о молитве в дневнике, но это были только отрывки. Лишь в 1966 году в письме Абдулу Азизу, мусульманину из Пакистана, он сообщил кое-какие подробности: рассказав в общих чертах о жизни в своем гефсиманском скиту - о вычитывании правила, псалмопении, молитвенном размышлении, духовном чтении и служении Мессы, - Мертон добавляет: "Строго говоря, моя молитва очень проста. Я сосредотачиваю всё внимание на присутствии Божием, на Его воле и Его любви. Иными словами, моя молитва - это движение веры, которая только и помогает нам ощутить Божие присутствие. Это похоже на то, о чем сказано у пророков: "Стояние перед Богом, словно видишь Его...", - или на поклонение Богу невидимому, бесконечному и непостижимому, осознание того, что Он - всё... Так я обычно молюсь и медитирую. Я не "думаю о чем-то", но ищу Лик Невидимого, Того, Кого мы никогда не найдем, пока не затеряемся в Нем".
В целом взгляды Мертона на молитву вполне традиционны. Это и не удивительно - ведь поступив в Орден траппистов вскоре после пламенного обращения, он как молодой послушник был хорошо образован. Впрочем, и позже, во всё время своей монашеской жизни, вплоть до самой своей гибели, он продолжал читать - отцов-пустынников, Учителей Церкви, христианских мистиков, а в последние годы и не только христианских.
Следуя традиции, Мертон учил, что молитва, вырастая из веры и жизни по воле Божией, постепенно взращивается благодатью и никогда не принимает застывших форм; что ее предел - созерцание, "высшее выражение умственной и духовной жизни человека". В своих книгах Мертон писал о безмолвной и непрестанной молитве, богослужении, lectio divina, но более всего - о молитвенном размышлении и созерцании. Их он считал жизненно важными на пути человека к личному приобщению к Богу и к своему истинному "я". "Молитва, молитвенное размышление и созерцание совсем не бесполезны для современных людей, напротив, они в высшей степени значимы", - писал он. Впрочем, об этом мы поговорим чуть позже.
В примечаниях к "Водам Силоама" Мертон так определил молитвенное размышление: "Внутренняя молитва. Путь, ведущий к более тесному единению с Богом; мысль, раздумье; любящее, питаемое благодатью устремление ума и воли". Молитвенное размышление, по мысли Мертона, - один из кратчайших путей к единению с Богом. Нередко именно оно вплотную подводит к созерцанию, в котором есть два уровня: один соответствует осознанию вопроса, а другой - осознанию ответа. "Молитвенное размышление обычно приводит к осознанию вопроса" и служит прекрасным подспорьем в духовной жизни для большинства верующих. Однако о его методах и приемах Мертон не писал, полагая, что о них уже сказано достаточно и что люди часто неправильно их понимают и вредят сами себе. Не писал он и о темах для размышлений, которыми полны руководства по молитве. Настоящая молитва, по его мнению, выходит за границы возможных тем, и держаться за них - значит себя обкрадывать. Для Мертона молитвенное размышление - не "метод" и не "система", а "внутреннее расположение", "неослабное внимание, полное веры, благоговения, ожидания, мольбы, доверия и радости".
Мертон часто записывал в свой дневник навеянные молитвой мысли о монастыре и о природе вокруг него. Его духовность была глубоко укоренена в жизни. Он учил, что молитвенное размышление, которое действительно готовит ум и сердце ко встрече с Богом, дается порой нелегко и требует времени, сил и решимости. Оно, - как писал Мертон - во-первых, "освобождает от привязанности к вещам и от суетных забот", а во-вторых - "помогает ощутить Божие присутствие ... непрестанно с любовью внимать Богу и всецело на Него полагаться". Успех на этом пути не измеряется ни глубиной приходящих на ум идей, ни душевным комфортом. Главное здесь - выйти за пределы собственного разумения и войти во мрак, где уже не мыслят о Боге, а "неустанно устремляются к Нему чистой верой, надеждой и любовью". Так достигают того, о чем уже говорилось, - уровня, где сознают ответ; так достигают созерцания. Молитвенное размышление заканчивается там, где начинается "созерцание и реальное единение с Богом".
Созерцание Мертон считал высшим проявлением молитвенной жизни. Следуя традиции христианских мистиков, он различал созерцание активное и пассивное, рождающееся по вдохновению свыше (infused contemplation). В сущности, активное созерцание и зрелое молитвенное размышление - одно и то же. Оно готовит нас к чему-то большему, помогая преодолеть наше ложное "я", разглядеть присутствие Божие в жизни и в мире. Пассивное же созерцание, - писал Мертон, - это "переживание близости Бога, которое рождает в душе Он Сам, давая ей непосредственно, но сокровенно и тайно, опытно познать Его, как Он есть". В своих взглядах Мертон вполне согласен со своими великими предшественниками. Его ранние тексты написаны под большим влиянием св. Иоанна Креста и св. Терезы Авильской. Позднее же его кругозор расширился до Иоанна Руйсбрука, Генриха Сузо, Иоганна Таулера и даже до Мейстера Экхарта.
Созерцание, по мысли Мертона, - это признак полноты и зрелости христианской жизни. Ради созерцания человек сотворен Богом; оно - высшее духовное делание, предваряющее видение райского блаженства, доступное уже за пределами земной жизни. Мертон писал, что созерцание - это "сама жизнь, полная сил и трезвения, глубоко сознающая саму себя". Он считал, что к совершенному созерцанию призван каждый, и ссылался при этом на отрывок из Евангелия от Иоанна, где Христос во время Тайной вечери обещает ученикам единение с Богом в Духе Святом. Однако достигают его немногие. Оно, согласно Мертону, одновременно и дар, нечто, рождаемое в душе Самим Богом, и плод усилий и молитв. Душа приобщается к созерцанию по мере того, как молитвой и размышлением освобождается от ложных устремлений.
Книги Мертона дают представление и о пути, который проделывает душа от зрелого молитвенного размышления к созерцанию, дающему ей мир и силу. Поначалу душа знает только боль и мрак. Иначе говоря, пытаясь дотянуться до Бога, она поднимается над мыслью и чувством, но попадает во мрак, где ей необходимо сокрушение и спасающее от самообольщения осознание своей ничтожности перед Богом. Видя свою греховность, душа испытывает благоговейный страх и понимает, как она ничтожна. Свет, который Бог изливает в душу, Мертон сравнивал с лучом солнца, падающим на больной глаз: бесконечная чистота Бога ранит несовершенную душу, повергает ее в трепет и ведет к покаянию. Как писал Мертон, "ночной мрак выправляет помышления сердец. Безмолвная "ночь веры" делает их простыми и чистыми". Сойдя в средоточие собственной ничтожности, взыскующая Бога душа бывает ведома Духом и подходит к "бездне непознанного, но стоящего рядом, Того, Кто ближе к нам, чем мы сами к себе".
Тому, кто открывает свою ничтожность, приходится нелегко. Для него настает "темная ночь души", как писали христианские мистики, - происходит внутренний переворот, молитва делается сухой, молитвенное размышление приедается, а богослужение тяготит. В этот решающий момент молитвенной жизни многие отступают, ибо вместо Бога находят один только мрак. Истинное созерцание зарождается в пустынном и безводном краю, но всякий забредший туда получает, по мнению Мертона, верный знак - казалось бы, всё потеряв, он ощущает, что нечто приобрел, что Бог действует в нем несмотря ни на что. Пустыня делается местом очищения.
Тот, кого необъяснимо, но властно влечет в пустыню и мрак, находится в преддверии созерцания. Ему иногда кажется, что Бог оставил его, и он вопрошает о смысле и цене собственной жизни, или - как писали Камю и Сартр - заглядывает в экзистенциальную бездну. Но христианину вовсе не надо смиряться с абсурдностью бытия в абсурдном мире. Ему достаточно совершенно забыть о себе и начать молиться по-настоящему. Видя, что Бог живет в нем, христианин больше не думает о том, что его любит какой-то далекий Создатель.
Пребывая во мраке, человек вдруг понимает, что нашел живого Бога, "что именно в этом непроницаемом мраке он обладает Богом так полно, как только возможно в этой жизни... он видит, что глубокую ночь сменяет день, а его вера делается зрячей". В созерцании человек исчезает в Боге - "остается один только Бог". Во мраке он приобщается к Богу, ищет Бога и находит, не находя, "знает, не зная, а вернее - поднимаясь над знанием и незнанием". Опустошив себя, человек находит Бога, Который Сам оказывается "пустотой", "небытием", потому что совершенно неотмирен и в то же время пребывает в мире. Бог выше всякого человеческого разумения. Великие христианские мистики, традицию которых Мертон наследует, тоже говорили о Боге как о "ничто". Бог бесконечен и поэтому находится за пределами всякого "что", за пределами всего умопостигаемого, воспринимаемого и выразимого. Как писал Мертон, "совершенная пустота превосходит всё сущее, но во всём пребывает, в ней сокрыто истинное бытие".