А бывают и такие монастыри в миру - есть, например, храм, обычно сельский, а при храме живёт его настоятель, священник-монах, и с ним либо в приходском доме, либо в ближайших домах живут прислуживающие в храме певчие, алтарницы, просфорницы, уборщицы, дворники и так далее. Но все они ведут монашеский образ жизни, окормляются у своего настоятеля-духовника, имеют от него келейные правила. Ну и чем это не монастырь или скит по сути своего духовного устроения?
С тех пор, как власти стали бороться с монашеством и начали закрывать обители, таких неофициальных монастырьков и скитов в миру появилось немало! И жизнь этих духовных общин, порой, имеет не меньшую, а то и большую духовную высоту, чем в оставшихся ещё открытыми "официальных" монастырях.
Поскольку ты уже не связана попечением о детях, то тебе нет необходимости гнаться за большим заработком. Кроме того, за годы совместной жизни с мать Гавриилой ты овладела церковным шитьём, клиросным чтением и пением и даже можешь печь просфоры, и потому после моей кончины тебе будет лучше прибиться к какой-нибудь монашеской общинке, живущей возле церкви.
Есть у меня несколько известных мне мест с подходящим для тебя житием, только мне надо ещё молиться (и ты тоже об этом молись), чтобы Господь указал тебе место монашеских подвигов, наиболее благоприятное для твоей монашеской жизни! Мнится мне, что хорошо тебе будет спасаться в общине отца архимандрита Иринарха, настоятельствующего в одном тихом селе под Рязанью, но пока точного извещения мне от Господа не пришло…
- Как благословите, батюшка, - поклонилась инокиня Мария, - раз надо, буду об этом молиться!
- Благословляю, чадо! Времени нам с тобой быть в общении духовном осталось совсем немного…
Инокиня Мария тихо заплакала.
Предсказание о "могилке для Егудиилки" отца Доримедонта, к глубокой скорби инокини Марии и всех его духовных чад, сбылось неожиданно быстро. В конце Светлой Пасхальной недели, на праздник иконы Божьей Матери "Живоносный Источник", схиигумен Иегудиил по окончании литургии и водосвятного молебна во время чтения благодарственных молитв "по святом причащении" тихо почил, присев на табуреточке в углу большого алтаря.
Он ушёл так скромно и неприметно, что даже сослужившая с ним священническая братия не заметила его отшествия, и только ожидающая за иконостасом возможности поздравить любимого батюшку с праздником толпа духовных чад старца вынудила последнего уходящего из алтаря иеромонаха вернуться и оглядеть алтарь повнимательней.
Монашеское погребение отца схиигумена священники храма вынуждены были совершить ночью, так как власти, небезосновательно опасавшиеся большого скопления почитателей батюшки, запретили погребать его открыто днём.
Впрочем, многие близкие чада, в том числе и инокиня Мария со схимонахиней Гавриилой, всё равно узнали по "сарафанному радио" о времени и месте батюшкиного отпевания и оказались в числе молящихся о его честном упокоении на удивительных по особой духовной красоте и проникновенности проводах монашествующей братией своего "собрата и сослужителя".
Это отпевание осталось в памяти старицы Селафиилы навсегда.
А на сороковой день по кончине старца также тихо, как и духовный отец, преставилась в своём стареньком креслице с чётками в руках от внезапного сердечного приступа схимонахиня Гавриила.
Видно, схиигумен Иегудиил, как и обещал, позаботился о ней.
Однако, инокине Марии недолго пришлось оставаться в одиноком затворничестве. Не успела она закончить сорокадневное чтение псалтыри по новопреставленной схимонахине, как келейник усопшего схиигумена через общую знакомую прихожанку передал ей "на молитвенную память" из батюшкиной кельи маленькое карманное Евангелие. Открыв его на первой попавшейся странице, инокиня Мария обнаружила вложенный внутрь обрывок тетрадного в клеточку листа, на котором было написано:
"Архимандрит Иринарх. Храм Казанской иконы Божьей Матери". И дальше полный адрес села, в котором находился этот храм, с указанием, как удобнее туда добираться.
- Благодарю тебя, батюшка! - смахнула слезинку инокиня Мария, - ты позаботился и обо мне…
Утро следующего дня застало её стоящей с маленьким фибровым чемоданчиком в руках на перроне Сергиево-Посадского вокзала, с которого поезда отправлялись в сторону Москвы.
Ещё одна страница её жизни оказалась перевёрнутой.
ГЛАВА 20
Старая схимница вышла из храма на паперть, придерживаясь рукой за стеночку, другой рукой постукивая палочкой впереди себя по ступенькам, спустилась с лестницы из-под венчавшей паперть колокольни и вышла на дорожку, ведущую в сторону её келейного домика в скиту.
Уже темнело, сильно пахло "ночным цветком" - терпко благоухающей каприфолью.
Мать Селафиила остановилась посреди дорожки, принюхалась. С чем-то связан был в её памяти этот сильный, характерный аромат?
Ну, да! Конечно! Именно этот запах встретил её, когда она под вечер добралась до отдалённого села в Рязанской области и вошла в калитку церковной ограды, направляясь к сторожке в которой обитал архимандрит Иринарх!
Отец архимандрит Иринарх оказался высоким худым монахом в выцветшем, но чистом, аккуратно заплатанном на локтях подряснике, с маленькой редкой седой бородкой и умными глубокими карими глазами на бледном вытянутом лице. На вид ему было слегка за шестьдесят, хотя определить возраст монаха на практике - одно из самых затейливых дел.
Он долго разговаривал с инокиней Марией на крыльце своего домика-сторожки, расспрашивал то об одном, то о другом, вертел в руках, разглядывая, листок с написанным рукою схиигумена Иегудиила его именем и адресом.
Потом улыбнулся светлой и доброй улыбкой, неожиданной на его аскетическом строгом лице, и спросил:
- Спой-ка лаврским распевом "Се жених грядет в полунощи"!
Инокиня Мария, немного смутившись, тихонечко начала петь это умилительное песнопение так, как они обычно пели его с матерью Гавриилой на читаемой ими совместно полунощнице.
Отец Иринарх, также улыбаясь, дослушал песнопение до конца.
- Вот и научишь этому распеву наших сестёр, а то я, безслухий, никак не мог им этот распев показать, а так соскучился по лаврскому пению! Добро пожаловать в нашу "семью", мать инокиня!
Тот период в своей жизни, мать Селафиила всегда вспоминала, как самый спокойный и "урожайный" в своей жизни. Эти семь лет жизни в Рязанской глубинке стали для неё первым опытом жизни в настоящей монашеской общине со внутренним "уставом", с регулярными богослужениями, а главное - руководимой опытным и искренне любящим своих подопечных, готовым душу положить за них, духовным наставником.
Сестёр было восемь.
Старшую из них, почти не поднимавшуюся со своего одра девяностодвухлетнюю старушку, схимонахиню Афанасию, сам отец Иринарх почитал своей "аммой" - старицей и духовным руководителем.
Принявшая постриг в начале семидесятых годов девятнадцатого столетия в небольшой, прославленной своими подвижницами женской пустыни под Киевом; проходившая монашеский искус и обучение молитвенному деланию под руководством прозорливой старицы Мисаилы, к которой за советом приезжали даже архиереи из отдалённых епархий великой тогда Российской Империи; выросшая духовно в древних традициях византийско-русской монашеской школы, - схимонахиня Афанасия и впрямь была неисчерпаемым кладезем христианской мудрости и подвижнического опыта.
Сохранившая в своём весьма почтенном возрасте великолепную память, живость ума и удивительный дар духовного рассуждения при почти полной неподвижности измождённого семидесятилетними подвигами старческого тела, мать Афанасия была духовным сердцем маленькой монашеской общины, собранной промыслом Божьим вокруг архимандрита Иринарха в глухом Рязанском селе.
Понимая, что дни её пребывания в хрупкой земной оболочке быстро сокращаются, желая напитать только что поступившую в обитель инокиню Марию той бесценной пищей, которую из уст схимонахини Афанасии другие сестры получали уже на протяжении нескольких лет, а, возможно, провидя в скромной "новенькой" будущую приемницу "аммы" в духе, отец Иринарх назначил инокине Марии послушание келейницы к старице Афанасии.
"Амма" и келейница сразу почувствовали друг в друге родственные души, и возникшая между ними любовь не угасала до самой кончины старицы Афанасии, постигшей её в одна тысяча девятьсот сорок восьмом году.
Старица нежно называла свою почти пятидесятилетнюю келейницу "Машенька" или "девчушка моя", держала её при себе денно и нощно, отпуская лишь на богослужения и совместные общие трапезы, которые она, по древней монастырской традиции, воспринимала как естественное продолжение богослужений.
Саму "амму" келейница Мария кормила, если можно назвать едой то малейшее количество пищи, которое позволяла себе старица, почти как ребёнка - с ложечки, прямо в келье на одре, посадив старицу поудобнее и подложив под её, сгорбленную годами и трудами спину несколько подушек.
- Девонька моя! - обращалась к инокине Марии старица, - ты спрашивай, спрашивай меня всё, что в твою головоньку милую придёт, Я пока в разуме, всем, что помню, с тобой поделиться готова, таких как я "сундучков со старьём", поди, уже и немного осталось! А там, в старье-то этом, немало есть камушков драгоценных, которые не стареют, а "вчера и днесь, так же и во веки" нужны и ценны. Как говаривала приснопамятная моя духовная мать Мисаила, "учись у Адама, учись у Ноя, учись у Иова, учись у Давида, учись и у матери с отцом - так и вырастешь молодцом"!
А учиться у матери Афанасии было чему!
Как "всё" терпеть, как помыслы осуждения в "пожаление согрешающего" обращать, как не спать на ночной молитве, что и как есть и пить перед бдением, чтобы бесы помыслами меньше смущали, какими пальцами чётку тянуть, как стоять, чтобы меньше ноги болели, как плакать "духовно", как о Боге память держать, как сидеть, в чём ко сну отходить и ещё много-много всяких мелких и важных приёмов, обычаев и традиций, собранных в веках поколениями монашествующих и помогающих успешно проходить многотрудный подвиг иноческого жития.
Инокиня Мария жадно впитывала каждое слово, исходящее из уст старицы, все её советы, с благословения отца Иринарха, сразу же старалась воплощать в жизнь, пользуясь возможностью переспросить и поправить что-то, не удававшееся с первого разу.
Старица же, видя искреннее горячее желание своей келейницы перенять и научиться у неё всему богатству духовной жизни и монашеской культуры, которым она обладала в избытке, также не жалела времени и сил на обучение будущей преемницы по благодати старчества.
Другие сестры, если и принимали поначалу вбрасываемые в их сознание демонские помыслы ревности к "только что появившейся выскочке", то очищаемые от них исповедью и откровением помыслов у отца Иринарха, видя искреннее смирение и доброе расположение ко всем инокини Марии, укрепляемое беспощадностью к собственным немощам, безотказностью в помощи, истовостью в молитве и нелицемерным послушанием, поневоле прониклись к ней искренним уважением и любовью.
Через год, на первой седмице Великого Поста, отец Иринарх постриг инокиню Марию в мантию с именем Антония - в честь преподобного Антония Великого, пустынника Египетского.
ГЛАВА 21
- Тебе помочь, матушка? - раздался рядом со старицей исполненный обеспокоенности и заботы голос инока Георгия. - Ты себя хорошо чувствуешь, не утомилась на службе? Может к тебе нашего доктора - отца Дионисия позвать?
- Спаси тя Христос, внучик! - улыбнулась мать Селафиила. - Всё хорошо! Я тут просто задумалась немного, старые годы свои вспомнила, постриг свой, манатейный…
Именно этот постриг из всех трёх своих - иноческого, мантийного и великосхимнического - наиболее запомнился матери Селафииле своей особенной неповторимой атмосферой вселенскости совершающегося события - смерти земного человека и духовного рождения "земного ангела" - монаха.
Как и положено по чину "пострижения в мантию", совершался постриг во время совершения Божественной Литургии и, поскольку монашеская жизнь общины отца Иринарха протекала втайне от мира, то и сама литургия совершалась глубокой ночью.
В ту ночь впервые инокиня Мария увидела сестёр общины в своих обычно запрятанных по сундукам монашеских облачениях, специально одетых в честь торжественного события - приобщения "к святой дружине" монашествующих ещё одного "воина".
Мария смотрела и не узнавала в окруживших её строгих монахинях, в чёрных мантиях и клобуках напоминающих закованных в доспехи рыцарей, тех привычных её глазу сестёр, которых обычно она лицезрела в простых полотняных платочках, пёстреньких ситцевых платишках и поношенных бабьих "кацавейках".
Только проглядывающие из глубины сестринских глаз любовь и искреннее сердечное сопереживание не давали ей потерять ощущение внутренней близости и родства с этими "небесными человеками".
Даже еле удерживающую связь с земным миром, лишь поблескивающую вспышками уходящей телесной жизни во всё ещё ясных мудрых глазах, древнюю "амму" Афанасию, по её требованию и благословению настоятеля, осторожненько перенесли со одра из келии и усадили в принесённое специально для неё креслице около амвона.
- Иринарх! - еле слышно позвала она перед началом службы отца архимандрита.
- Что, матушка? - бережно наклонился к ней любящий духовный сын.
- Иринарх! Я буду её восприемницей! - прошептала из глубины величественно-траурного схимнического кукулия старица.
- Матушка! - удивился отец Иринарх. - Сколько же времени ты сможешь вести её?
- А ей дольше и не надо, - еле слышно ответила схимонахиня, - других сестёр она давно переросла! А после меня у неё старицы уже не будет… Будут только старцы…
- Как благословишь, матушка, - смиренно ответил архимандрит.
- Что пришла еси сестро, припадая ко святому жертвеннику, и ко святей дружине сей? - спокойно-торжественно вопросил отец Иринарх поднятую им с пола инокиню Марию, оставшуюся лежать на амвоне после последнего, положенного ею по чину пострига, поклона.
- Желая жития постнического, честный отче! - искренне осознавая смысл произносимых ею уставных слов, ответствовала инокиня.
- Желаеши ли сподобитися Ангельскому образу, и вчинена бытии лику инокующих? - вновь задал положенный вопрос отец архимандрит.
Желает ли она сподобиться "ангельского образа"?
С самого детства это желание не оставляло её в течение пятидесяти лет исполненной множества скорбей и треволнений мирской жизни.
Сколько раз в самые, казалось бы, счастливые периоды её семейной жизни, когда, с точки зрения мирской женщины, всё было хорошо, Машенька, Маша, Мария Никитична тихо плакала втайне от близких, вспоминая те краткие моменты непередаваемого счастья единения с Богом в Его неизреченной Любви, которые она пережила в недолгие дни её детского "послушничества" в монастыре.
И теперь перед глазами её встал улыбающийся "Красивый Мальчик", явившийся ей в сонном видении перед замужеством, и она словно снова услышала Его слова:
- Хочешь стать монахиней во Имя Моё?
- Ей, хочу, Господи! - воскликнула тогда во сне Маша.
- Тогда помни заповедь монаха: "Дай кровь и приими Дух!" Принеси в жертву плоть и обретёшь святость души, не держись за земное - взойдёшь на Небо! Придёт время, и монашеский постриг тебя не минует!
- Слава, Тебе, Христе Боже, исполняешь ты обещание Своё, - возблагодарила инокиня Мария из глубины сердца "Красивого Мальчика", и со всей полнотой сердечного чувства произнесла:
- Ей, Богу содействующу, честный отче!
- Отрицаешься ли мира и сущих в мире по заповеди Господней?
- Ей, честный отче!
- Схранишь ли себя в девстве и целомудрии…
- Ей, Богу содействующу, честный отче!
- Сохранишь ли даже до смерти послушание…
- Ей, Богу содействующу…
- Пребудешь ли до смерти в нестяжании…
- Ей, Богу содействующу…
- Претерпиши ли всякую тесноту, и скорбь иноческого жития, Царствия ради Небесного?
- Ей, Богу содействующу, честный отче!
- Сестра наша, Антония, постризает власы главы своея, в знамение отрицания мира, и всех яже в мире, и во отвержение своея воли и всех плотских похотей, во имя Отца и Сына и Святаго Духа: рцем вси о ней, Господи помилуй!
То, троекратно пропетое сестрами в момент её пострижения "Господи, помилуй", прозвучало таким неизреченным, глубинным плачем о умирающем в это мгновенье мирском человеке, что только тот, кто хотя бы раз присутствовал при этом дивном священнодействии, способен хоть отчасти представить себе, что испытывала в тот миг рождающаяся вновь монахиня Антония.
Это пение врезалось в её память навсегда.
- Что ти есть имя, сестро?
- Антония…
- Спасайся о Господе!
ГЛАВА 22
Мать Селафиила обратила своё улыбающееся, с уже ничего не видящими в сумерках глазами лицо.
- Георгиюшко! Какое счастье быть монахом! - она протянула в сторону инока свою слегка подрагивающую руку, - подведи меня к крылечку, внучик, там, на лавочке, мы с тобой немножко посидим.
Счастливый возможностью послужить старице и вдвойне счастливый от её предложения "посидеть с ней на лавочке", что автоматически означало душеполезную для молодого монаха беседу, инок Георгий бережно подхватил старицу под локоток и аккуратно повёл её в сторону крылечка.
- Помнишь, Георгий, как однажды вопросили авву Антония об утешениях, ниспосылаемых монахам от Господа, и он ответил, что "если бы миряне знали те благодатные утешения, которые Господь даёт подвизающимся в монашеских подвигах, то в миру не осталось бы ни одного человека - все ушли бы в монастыри! Но если бы знали и всю тяжесть брани духовной и искушений бесовских - в монастырь не пошёл бы никто, все бы спасались в миру"?
- Помню, матушка! - кивнул согласно инок. - Читал об этом, хотя по своей недолгой жизни в монастыре, не могу себе представить ни того, ни другого! До сих пор за три года послушничества и два в рясофоре ни искушений серьёзных, ни, тем более, благодатных утешений не имел!
- А как ты думаешь, почему? - спросила его старица.
- Не знаю! Наверное, по немощи духовной, а может, просто не полезно мне…
- Нет, внучик мой, это ошибка! - голос старицы звучал наполненностью, какой-то внутренней силой. - Есть лишь одна причина, почему мы не становимся святыми - наша теплохладность, отсутствие горящей ревности о стяжании Духа Божьего! А больше нет причин!
Вот ты учился в школе, наверное, и уроки физкультуры не пропускал?
- Нет, матушка, не пропускал! - ответил инок. - У меня по физкультуре всегда хорошие оценки были, особенно по бегу! Вот дал Господь ноги длинные, и я почти всегда первым кроссы прибегал!
- Вот, это хорошо! - продолжила старица, - А ну-ка вспомни, как второе дыхание на бегу приходит?
- Ну, как… - задумался инок, - бежишь со всех сил, начинаешь выдыхаться, сердце колотится, порой, думаешь: "всё, сейчас упаду!", - а потом вдруг, как что-то внутри тебя переключается, бах! - толчок, и вдруг легче становится, и дыхание появляется, и сердце как-то ритмичнее начинает работать. Даже скорость прибавляется! Со мною так бывало! Не знаю, может, у других по-другому?