- Ах, Юрочка! - вздохнула она шепотком. - Если б ты знал, где я сейчас была, кого я видела только что!
- Кого, матушка?
Потом, потом как-нибудь тебе расскажу! - словно опомнившись, заворчала мать Селафиила.
- Матушка, вправду расскажешь? - с надеждой спросил благоговейно инок.
- Тебе расскажу, раз обещала, потом… - и старица тихонько зашаркала "баретками" к выходу из храма, подслеповато постукивая впереди себя светленькой палочкой.
В первый раз с ней случилось такое в конце войны, примерно за месяц до победных залпов у рейхстага.
Тогда уже постриженная в иночество с тем же именем, Мария продолжала, теперь уже оставшись лишь вдвоём, подвизаться в молитве и труде с постриженной в великую схиму матерью Августой, в схимническом постриге получившую архангельское имя Гавриила.
Постригал её сам батюшка Иегудиил "страха ради смертного", так как подхваченная мать Августой в февральские морозы сорок третьего двусторонняя пневмония почти не оставляла ей шансов на дальнейшее продолжение земного жития.
Но пути Божьего Промысла непостижимы, схимонахиня Гавриила выжила, и даже лик её заметно помолодел той особой, вечной молодостью, которой отличаются лики святых на фресках и иконах в храмах. Примерно тогда же, с разницей в месяц, отец схиигумен облёк послушницу Марию в "рясофор" - начальную ступень монашеского посвящения христианина Богу.
- Была твоей покровительницей от святого Крещения равноапостольная Мария Магдалина, теперь молись новой ходатаице за тебя пред Богом - преподобной Марии Египетской, проси укрепить тебя в подвиге поста и молитвы, а наипаче в терпении от Господа посылаемых испытаний! Но и Марию Магдалину не забывай, она с тобою навсегда духовно связана…
Дочки Мариины выросли и разлетелись, словно пташки. Старшая, Саша, оказалась со своим медицинским ВУЗом в эвакуации на Урале, и, несмотря на многочисленные поданные ею заявления, на фронт её не отпустили - сказали, что с её специализацией врачи в тылу нужнее.
А Василиса, закончив краткие курсы связистов, уже довоёвывала где-то в Чехии, даже награды имела.
Анечка в Москве трудилась помощницей бухгалтера в каком-то министерстве, немаловажном в оборонном деле, за ней уже всерьёз ухаживал сотрудник из соседнего отдела, втайне от всех посещавший окраинный московский храм.
Монашество никто из дочек не избрал, но мать Мария знала, что становиться на стезю монашества разумно лишь тогда, когда ты понимаешь, что это такое - монашеский путь, узкий и тернистый, когда монашества желаешь всей душой и только одного его, не мысля себя никак в любом другом житии.
И батюшка Иегудиил свидетельствовал:
- Коли, дочка, есть малейшее сомненье - идти в монахи или не идти - ни в коем случае тогда нельзя к монашеству даже приближаться! Только если всем сердцем желаешь пострига и постнического иноческого жития и только этого, то и тогда с молитвой, с рассужденьем и с опытного духовника благословеньем такое решенье можно принимать! Иначе ад при жизни обеспечен!
Но что касается самой инокини Марии и сомолитвенницы её схимонахини Гавриилы, то их призвание к монашеской стезе было настолько очевидным, что странно было бы их и представить себе в любом другом качестве, настолько естественным было для них "ангельское житие".
"Свет мирянам - монахи, свет монахам - Ангелы"! - этот святоотеческий девиз, написанный на висящей у изголовья матери Гариилы старинной раскрашенной гравюре, был для обеих подвижниц не символом, но - руководством в жизни.
Так вот тогда, в апреле сорок пятого, весенней тёплой ночью с инокиней Марией в первый раз случился необычный прецедент, который так потряс её сознанье, что она целый месяц не могла потом придти в себя, переживая то свершившееся с ней событие.
Умышленно приходится оставить за рамками сего повествования тот путь, который проходила Мария в умном делании внутренней молитвы, поскольку делание сие великое без духовного наставника в этом делании опытного нельзя дерзать и начинать без риска потерять рассудок и впасть в безумие и пагубную прелесть.
Тому, кто ищет жизни совершенной, кто путь умной молитвы желает проходить неповрежденно, тот должен со смирением просить Владыку Господа послать ему наставника-духовника, под чьим надзором и духовным руководством он сможет сей молитве обучаться и в духе возрастать. У старицы Селафиилы такой наставник был и не один, о прочем умолчим во избежание соблазна ей начать неосторожно подражать.
Как обычно, ночью, в своей келейке-боковушке пребывая в делании святом молитвы Иисусовой, предстоя в сердце Богу и благодатным умилением утешаясь, инокиня Мария вдруг ощутила как бы почти незаметный толчок внутри себя и, открыв глаза, увидела себя стоящей в Троицком храме Сергиевой Лавры прямо у раки, рядом с дверью в "Серапионову палату".
Сначала инокиня не поняла необычайности с ней происходящего, а просто с радостью стала оглядываться вокруг.
Всё было так, как до закрытия Лавры безбожниками. Тихо шёл молебен с Акафистом батюшке преподобному Сергию, смиренно струйка богомольцев текла к благоуханной раке с мощами основателя монастыря и, выросшего вокруг обители города. Люди прикладывались по обычаю к покрову на мощах святого, затем спускались вниз по двум ступенькам и, минуя стоящую сбоку от прохода инокиню Марию, шли к выходу из храма.
Марию никто не замечал, не обращал на неё вниманья, хотя проходящие мимо богомольцы, едва не наступали ей на подол.
Пока она смотрела на иконы иконостаса и слушала умильно подпеваемый народным хором, стоящим в уголке, припев Акафиста, от раки отделился, как Марии показалось, вышел из северной двери алтаря, невысокий седенький монах, который, улыбаясь, направился прямо к застывшей удивлённо инокине Марии, и, подойдя, благословил её.
- Ну вот, пришла! - он посмотрел ей в глаза, и этот взгляд, как и весь его облик, показался Марии удивительно знакомым. - Я рад тебя здесь видеть! Ты не пугайся, приходи ещё! И старцу твоему передай мой поклон, скажи - увидимся с ним скоро!
Монах поклонился, и, повернувшись, снова отошёл куда-то к раке, возможно, внутрь алтаря, хотя дверь не пошевелилась, и исчез…
Инокиня Мария вздрогнула и пришла в себя.
Она по-прежнему стояла на коленях, локтями опершись на стул в своей моленной комнатке, чётки ритмично двигались в её пальцах, молитва грела сердце.
- Я засыпала? - пришла ей мысль в голову.
- Нет! - ответила она сама себе. - Это не был сон! Всё было въявь, да и мне совсем не хочется спать, но… тогда, что это было?
Она в раздумье подняла голову к полке образами, перед которыми горела тихим огоньком лампадка.
- Что? - вдруг всполошилась инокиня, вглядываясь в одну из икон. - Да! Это точно - он!
Она осторожно достала небольшой образ с полки, поднесла его ближе к свету - на иконе был изображён, только что подходивший к ней в Троицком храме монах!
Надпись на иконе гласила "преп. Сергий Радонежский".
ГЛАВА 18
- Батюшка! Ещё он вам поклон передал, - инокиня Мария поклонилась в пол схиигумену Иегудиилу, - и велел передать, что вы скоро с ним увидитесь!
- Ну, слава Богу! - радостно перекрестился старец, поддерживая левой рукой почти не действующую после инсульта правую. - Это весть благая!
- Но, батюшка, как мне понять - что это было? Откуда, почему со мной и для чего? Я так боюсь, что это какое-то новое искушение для меня! - инокиня Мария была взволнована и встревожена. - По моим грехам не может быть мне от Господа таких подарков, но вы же говорите, что никаких признаков бесовской прелести вы не видите?
- Чадушка, - задумчиво произнёс старец, - я не знаю, что тебе сказать! Со мной такого никогда не бывало, и не припомню, чтобы за время, пока я несу недостойно своё послушание духовника, чтобы мне кто-то о таком поведал…
Есть батюшка один здесь, в Подмосковье, по железной дороге на Казань придётся ехать около полутора часов, затем пешком вёрст шесть. Я тебе дам его адресок, он при приходском доме у батюшки-настоятеля вроде как в сторожах живёт! Ему уж скоро девяносто шесть! Зовут его отец Доримедонт, он схимонах, жил долго на Святой Горе Афонской, затем в горах Кавказских, затем в центральную Россию перебрался и поселился при приходе своего духовного сына, протоиерея Николая, тому уж самому под семьдесять!
Я с ним знаком был около трёх лет, когда он жил здесь в Сергиевом Посаде и в Лавру на молитву приходил. Вот он, как помнится, рассказывал однажды про что-то, бывшее с ним в том же роде, что и с тобою приключилось, когда он жил ещё в Святом Уделе Божьей Матери - Горе Афонской.
Ты съезди-ка к нему, поговори, быть может, он тебе сумеет объяснить с тобою происшедшее, он опытный монах! А я, прости, уста сомкну - не ведаю я, многогрешный, что сказать!
- Мария, инокиня, говоришь? Манянька, значит! - отец Доримедонт оказался крупным, полным и весёлым стариком с лысой головой, огромной белой бородищей и почти всеми, крупными зубами. - От Егудиилки, говоришь? Ох, Егудиилка, - пора ему в могилку!
Мне, правда, тоже пора! - засмеялся он, увидав испуг в глазах "Егудиилкиной" духовной дочери. - Да-а-вно пора, а я чего-то всё небо коптю! Ну, пошли в домушку, что-ли, инокиня…
В "домушке" отца Доримедонта, комнате размером два на три метра, три стены были сплошь от пола и до потолка увешаны иконами - большими и маленькими, писаными и типографскими, в кивотах и просто прикнопленных к оштукатуренной стенке.
Четвёртую стенку с дверью пополам делила печка с прибитой к ней деревянной вешалкой, на гвоздиках которой уместились какой-то ватник, пара рясочек с подрясниками и брезентовый плащ. Спинкой к печке стояло облупленное деревянное кресло с дощатым сиденьем, на спинке висела выцветшая, застиранная схима с кукулем и схимнический верёвочный параман.
И всё! Больше в комнатке, кроме нескольких лампад, мерцавших перед иконами, абсолютно ничего не было!
- На чём же он спит? - подумала, оглядывая обстановку инокиня Мария.
- А дрыхну я, Манянька, - словно угадав её мысли, засмеялся, обнажив зубы, отец Доримедонт, - в другой опочивальне! Там у меня есть ложе с "бадалхином" и кистями, пуховые перины и тьма подушков! Ну, садись в мою "стасидию"!
Инокиня Мария села в кресло, старик достал откуда-то из угла крохотную скамеечку и примостился на ней напротив гостьи.
- Ну, давай, Манянька, рассказывай, - старик вдруг словно бы прислушался к чему-то, - нет, подожди! Встань-ка вон туда, за вешалку, и тихо стой!
В дверь постучали. Отец Доримедонт, не торопясь, открыл и встал в дверях сеней, не пропуская внутрь пришельца. Инокиня Мария испуганно замерла и прислушалась.
- Чего тебе? - раздался нарочито грозный голос схимника.
- Я, гражданин, ваш новый участковый, участок обхожу, - раздался слегка картавый развязано-нагловатый молодой мужской голос, - мне надо ваши документики проверить, пройдёмте в помещение!
- Ещё чего! - загремел голос отца Доримедонта. - Мож, у меня там баба с титьками, как у твоей Глафиры, Федя!
- Какой Глаф… Я не Федя, я Василий, - обалдело-растерянно залепетал невидимый Марии человек.
- Ты Фёдор во Святом Крещении, сам знаешь! В честь мученика Феодора Тирона родной бабкой во младенстве окрещён! А Васькой твой отец, пьянчуга, настоял, чтоб в пачпорт записали!
- Откуда вы…
- Оттуда, где всё знают! Про Глашку твою полюбовницу, к которой ты от своей жены Миленки бегаешь, как будто на дежурства, что - подробней рассказать?
- Да как вы…
- Так! Ты ей скажи, козе блудливой, чтобы колечко с бирюзой, которое она у собственной бабки скрала, пусть назад в комод положит! Для бабки это память о муже, что погиб геройски с японцами воюя! И если будет с мужиком чужим блудить, схлопочет рак, и титьки ей отрежут, из-за которых ты к ней бегаешь, засранец!
- Да я…
- Чего - ты?! Зарестуешь меня, что ли? В тюрьму посодишь? Аль застрелишь со своего нагану, который ты по пьянке потерял три дня назад, и где - никак не вспомнишь? Кого из нас первей в тюрьму посодють? А?
- Отец! Не погуби!
В сенях раздался грохот рухнувшего на колени пришельца.
- Дурила, Федька! Сам себя ты губишь! Распутством, пьянкой, взятками - безбожник! Такая мать была благочестивая, Царства ей Божьего, Матрёне!
- Отец! Прости! Отец, что мне делать, я запутался совсем… - в сенях раздался плач.
- Вставай ужо, засранец! Молитв ради матери твоей тебе Господь даёт возможность покаянья… Чтобы в субботу вечером на исповедь бегом к попу Николке вашему! И Глашка каяться пусть придёт, в другой день только! Не то…
Ну, я сказал уже, что её ждёт…
И если будешь бить жену, засранец, не будет у тебя детей, запомнил?
- Батюшка! Я исправлюсь! Помолись за меня…
- Ладно! Иди уж, помолюсь…
Да! Твой левольверт валяется в крапиве у нужника, там, где тебя рвало с сивухи Варькиной, ищи к забору ближе! А то ведь вправду, дурачка, посодють…
- Отец, спасибо! Спаси тебя Бог! - раздался звук убегающих шагов.
- О! Бога вспомнил! Ну и слава Богу! - отец Доримедонт, посмеиваясь добродушно, опять вошёл в свою каморку и уставился весёлым глазом на ошалевшую от всего услышанного инокиню.
- Чего уставилась, Манянька? Глазищи вон - с тарелку, счас выпрыгнут! Садись, давай, обратно!
Мария, всё ещё ошарашенная, села.
- Вишь, нового прислали пугать старого бродяжку! - ворчал, улыбаясь, схимонах. - Предыдущий две недели назад пугать приходил! Сам только чегой-то испужался, уже из органов ушёл…
Ну, чего пришла-то? В первый раз, что ли, Господь сподобил пощупать, как тонка перегородка между земным миром и небесным? - отец Доримедонт смотрел на инокиню Марию уже серьёзным взглядом. - Ты не пужайся, это пустяки!
Все эти виденья, откровенья, исцеленья, конечно, впечатляют попервой… Но это всё для них, для Федьков с Глашками, - старец махнул рукой за спину в сторону сеней, - чтоб образумить их, чтобы от пропасти погибели отвратить, куда они несутся будто кони без вожжей!
Дал тебе Господь конфетку духовную, чтоб ты убедилась, что Он тебя, Свою деточку, любит и о тебе печётся! Но не конфетки составляют основную пищу, тем более монаха! Столько монахов пало, имевших откровенья, дары прозорливости, исцелений, бесов изгоняли…
Да разве в этом цель?
Апостол Павел пишет, мол, что толку, если все дары стяжаю, а любви иметь не буду? Буду как бубен, как кимвал звенеть - и всё впустую! Монаха подвиг в чём? Стяжать в себя Христа в Его Любви!
Моленьями, постами, подвигами разными привлечь Божественную благодать, которая всю твою душу - как крестьянин поле - очистит от терний, вспашет, взборонит, засеет семенами, польёт и вырастит плоды Любви! Вот цель любого христьянина - стать любвеобильным, в любви подобным Богу, а не в чудесах!
Чудес творенье без любви - фиглярство! Антихрист-то таким и будет - "факир" - чудес мильон и ноль любви! Поэтому, когда Господь тебе подарки духовные ещё не раз подарит, помни - Его дары есть лишь свидетельство, что Он тебе готов свою благодатную силу доверить, чтобы ты ей дела любви творила! Его дела, Его любви, во славу Самого Его! А ты лишь ложка, которой кормят голодающих! Всё поняла?
- Стараюсь, батюшка, - кивнула инокиня Мария, приходя в себя.
- Ну ладно, всё! Иди, давай, домой! Стемнеет уж, пока доедешь, а у вас окраина небезопасна…
- Благословите, отче!
- Бог тебя благословит, и твой Егудиилка! А я не поп, чтобы благословлять, - простой монах! Я помолюсь, прощай…
- Прощайте, батюшка!
ГЛАВА 19
- Ну что ж, пора в могилку, значит - пора! - довольно улыбнулся отец Иегудиил, выслушав доклад инокини Марии о посещении отца Доримедонта. - Доримедонтушка так зря не скажет! Надо к встрече с Господом готовиться!
- А я! - заплакала Мария. - А я-то как же? И мать Гавриила, и другие ваши чада? Нам что делать, к кому за помощью идти?
- За помощью идти надо ко Господу! А уж как Он эту помощь подаст - Ему виднее! - строго взглянул на плачущую инокиню схиигумен. - Меня тебе Кто дал, а мне тебя и прочих духовных чад? Он, Господь, и даровал нас всех друг другу, чтоб мы друг другу послужили помощью духовной! Кто кому советом, а кто кому молитвой, или, вон, ряску постирать! Как бы я сам один с такой рукой стирал? - он приподнял левой рукой полупарализованную правую. - И это тоже важно! Любая помощь ближнему может стать способом стяжания Любви, хоть мусор вынести, хоть дверку придержать!
Всегда считай, что делая что-либо ближнему, ты это делаешь Самому Христу! Порой, не знаешь, что больше благодати принесёт: всю ночь молиться или бедному сиротке штаники заштопать! Важно не что ты делаешь, а как, с каким настроем своей души! С любовью почищенная и картошка исцелить может, с любовью сказанное слово душу воскрешает - об этом помни! Никого от себя, не одарив хоть чуточку любовью, не отпускай! Нас затем Господь друг к другу и приводит, чтоб мы любить учились, чтоб в Царство Божие - Царство Любви, уже сейчас входили, поняла?
- Да, батюшка! - кивнула инокиня Мария. - Но если вас не станет, нам с мать Гавриилой у кого же окормляться?
- Ну, за Гавриилу ты особенно не думай, у неё свой путь, о ней я позабочусь… - старец схиигумен задумался, - а вот тебе, пожалуй, будет в скит дорога, к отцу Иринарху!
- Какому отцу Иринарху, батюшка, - удивилась инокиня Мария, - что за скит, разве сейчас есть скиты?
- Есть, детонька, есть и скиты, есть и большие монашеские общинки в миру вокруг своих духовников! Ведь есть же люди, жаждущие тесного пути монашеского? А раз есть - они найдут друг друга, объединятся в подвиге, и им Господь руководителя духовного даст! Закрыли власти монастыри, но души для монашеского подвига не закроешь! А значит, и монастыри будут, только не явные…
- Батюшка, что значит не явные монастыри?
- Ну вот, например, есть схиигумен Иегудиил, а у него есть духовные чада в монашеском постриге, которые выполняют по его благословению келейные монашеские правила, кому какое благословлено, посещают свои приходские храмы и участвуют в богослужениях: некоторые в качестве молящихся, некоторые в качестве клириков, некоторые в качестве прислуживающих или несущих различные послушания при храмах.
Все они исповедуются регулярно у своего духовника и причащаются с той частотой, с какой их духовник благословил. Также и житейские бытовые вопросы они решают с советом и благословением духовника. Чем такая духовная семья отличается от открытого монастыря? Только житием не в одних стенах!
Во всём остальном жизнь монахов такой общины фактически является жизнью монастырской, только вместо монастырских послушаний монашествующим в миру, порой, приходится ради пропитания работать на мирских работах и получать там зарплату.