Но язычники рассматривали человека не только в связи со вселенной, они рассматривали человека, т. е. индивида, отдельного человека, в связи с другими людьми, в связи с обществом. Они строго отличали, по крайней мере, как философы, индивида от рода, смотрели на индивида, как на часть от целого человеческого рода, и подчиняли отдельное существо целому, "Люди умирают, а человечество продолжает существовать", говорит один языческий философ. "Как ты можешь жаловаться на потерю своей дочери?" пишет Сульпиций Цицерону. "Гибнут великие города и славные царства, а ты безутешно горюешь о смерти homunculi, одного человечка? Где же твоя философия?" Понятие человека, как индивида, у древних, обусловливалось понятием рода. Они были высокого мнения о роде, о преимуществах человечества, возвышенно судили о разуме, но были невысокого мнения об индивиде. Христианство, напротив, игнорировало род и имело в виду только индивида. Христианство, разумеется не современное христианство, воспринявшее культуру язычества и сохранившее лишь имя и некоторые общие положения христианства - есть прямая противоположность язычеству. Оно будет понято правильно и не будет искажено произвольным, умозрительным толкованием, если будет рассматриваться, как противоположность: оно истинно, поскольку ложна его противоположность, и оно ложно, поскольку истинна последняя. Древние приносили индивида в жертву роду; христиане приносили род в жертву индивиду. Иначе: язычники мыслили и понимали индивид только как часть, в отличие от целого: христиане, напротив, только в непосредственном, безразличном единстве с родом.
Христианство считало индивида предметом непосредственного промысла, т. е. непосредственным объектом божественного существа. Язычники верили в промысел индивида, обусловленный родом, законом, мировым порядком, т. е. верили только в непосредственный, естественный, а не чудесный промысел; христиане, напротив, уничтожали всякое посредничество, становились в непосредственную близость к промышляющему, всеобъемлющему, всеобщему существу, т. е. они непосредственно отождествляли каждое отдельное существо с существом всеобщим.
Но понятие божества совпадает с понятием человечества. Все божественные определения, все определения, делающие Бога Богом, суть определения рода - определения, ограниченные в отдельном индивиде и неограниченные в сущности рода и даже в его существовании, поскольку это существование соответственно проявляется во всех людях. Мое. нание, моя воля ограничены; но моя ограниченность не есть ограниченность для другого, не говоря уже о человечестве; то, что трудно для меня, легко для другого: то, что не возможно, не понятно для одной эпохи, понятно и возможно для другой. Моя жизнь связана с ограниченным количеством времени, жизнь человечества не ограничена. История человечества состоит ни в чем ином, как в постоянной победе 'над границами, которые в данное, определенное время становятся границами человечества, т. е. абсолютными, неодолимыми границами. Но будущее всегда показывает, что мнимые границы рода были только границами индивидов. История наук, особенно философии и естествоведения, дает этому очень интересные доказательства. Было бы в высшей степени интересно и поучительно написать историю наук именно с этой точки зрения, чтобы показать всю несостоятельность тщетной мечты индивида ограничить свой род. Итак род не ограничен, ограничен только индивид.
Но знание ограниченности есть тягостное сознание; и индивид освобождается от него в созерцании совершенного существа; это созерцание дает ему то, чего ему недостает. Бог у христиан есть не что иное, как созерцание непосредственного единства рода и индивида, отдельного существа и всеобщей сущности. Бог есть понятие рода, как индивида, понятие или сущность рода; он, как всеобщая сущность, как средоточие всех совершенств, всех качеств свободных от действительных или мнимых границ индивида, есть в то же время существо отдельное, индивидуальное. "Сущность и существование в Боге тождественны", т. е. он есть не что иное, как понятие рода, сущность рода, признаваемая вместе с тем, как существование, как отдельное существо. Высшая идее с точки зрения религии или теологии такова: Бог не любит, он сам есть любовь; Бог не живет, он есть жизнь; Бог не только существо справедливое, он - сама справедливость, Бог не есть лицо, он - личность, род, идее непосредственно, как действительность.
Вследствие такого непосредственного единства рода и индивидуальности, такой концентрации всех общих свойств и сущностей в одном личном существе, Бог есть объект глубоко душевный, восхищающий фантазию, тогда как идее человечества есть идее бездушная, потому что идее человечества кажется нам чем-то отвлеченным в противоположность действительному человечеству, которое рисуется нам в образе бесчисленного множества отдельных, ограниченных индивидов. Напротив в Боге душа успокаивается непосредственно, потому что здесь все совпадает в одном, все собрано сразу, т. е. здесь род является непосредственно существованием, отдельным существом. Бог есть любовь, добродетель, красота, премудрость, совершенная всеобщая сущность, как единое существо, как бесконечного объема род, как компендиарная совокупность. Бог есть собственная сущность человека следовательно, христиане отличаются от язычников тем, что они непосредственно отождествляют индивид с родом, тем, что у них индивид имеет значение рода и считается сам по себе совершенным бытием рода - тем, что они обожествляют человеческий индивид, делают его абсолютным существом.
Особенно характерное отличие христианства от язычества представляет отношение индивида к интеллекту, к разуму. Язычники считали разум универсальной сущностью, христиане индивидуализировали его; язычники видели в разуме сущность человека, христиане - только часть самих себя. Потому язычники считали бессмертным, т. е. божественным только разум, род, а христиане - индивид. Отсюда само собой вытекает дальнейшее различие между языческой и христианской философией.
Наиболее определенное выражение, наиболее характерный символ этого непосредственного единства рода и индивидуальности в христианстве есть Христос, действительный Бог христиан. Христос есть прообраз, сущее понятие человечества, совокупность всех нравственных и божественных совершенств, понятие, исключающее все отрицательное и несовершенное, чистый, небесный, безгрешный человек, человек рода, Адам Кадман, но рассматриваемый не как совокупность рода человеческого, а непосредственно как один индивид, как одно лицо. Христос, т. е. христианский, религиозный Христос есть не центральный пункт, а конец истории. Это вытекает как из понятия о нем, так и из истории. Христиане ждали конца мира, конца истории. Сам Христос ясно и определенно предсказывает в Библии близкий конец мира, вопреки всем лживым софизмам наших экзегетов. История покоится только на отличии индивида от рода. Там, где прекращается это отличие, прекращается и история, разум, смысл истории. Человеку остается только созерцание и усвоение этого осуществившегося идеала и количественное распространение его - Проповедь, что Бог явился и наступил конец мира.
Вследствие того, что непосредственное единство рода и индивида простирается за пределы разума и природы, этот универсальный, идеальный индивид стал, вполне естественно и неизбежно, считаться сверхъестественным, небесным существом. Поэтому нелепо выводить из разума тождество рода и индивида; ибо только фантазия осуществляет это единство, фантазия, для которой нет ничего невозможного, та самая фантазия, которая творит чудеса; ибо величайшее чудо есть индивид, который, будучи индивидом, в то же время является идеей, родом, человечеством во всей полноте его совершенств и бесконечности. Поэтому также нелепо отвергать чудеса, но принимать библейского или догматического Христа. Приняв принцип, нельзя отрицать его неизбежных следствий.
О полном отсутствии в христианстве понятия рода особенно свидетельствует характерное учение его о всеобщей греховности людей. Это учение основано на требовании, чтобы индивид не был индивидом, а это требование в свою очередь покоится на предположении, что индивид сам по себе есть совершенное существо, адекватное представление или бытие рода. Здесь совершенно отсутствует объективное созерцание того, что "ты" способствует совершенству "я", что люди только вместе образуют человека и являются тем, чем может и должен быть человек. Все люди грешны. Я допускаю это: но все они грешат по разному: между ними существует очень большое, существенное различие. Один человек имеет склонность ко лжи, другой - нет; он скорее пожертвует своей жизнью, чем нарушит свое слово или солжет, третий любит выпить, четвертый любит женщин, пятый свободен от всех этих недостатков или по милости природы, или благодаря энергии характера. Таким образом люди взаимно дополняют один другого не только в физическом и интеллектуальном, но и в нравственном отношении, благодаря чему в целом они являются тем, чем они должны быть, и представляют собою совершенного человека.
Поэтому общение с другими людьми облагораживает и возвышает: в обществе человек невольно, без всякого притворства, держит себя иначе, чем наедине с самим собой. Любовь, особенно половая любовь, творит чудеса. Мужчина и женщина взаимно исправляют и дополняют друг друга и только в единении представляют собою род, т. е. совершенного человека. Любовь не мыслима вне рода. Любовь есть не что иное, как самоощущение рода, выраженное в половом различии. Реальность рода, служащая вообще только объектом разума, предметом мышления, становится в любви объектом чувства, истиной чувства; ибо в любви человек выражает недовольство своей индивидуальностью, постулирует существование другого, как потребность сердца, и причисляет другого к своему собственному существу, признает жизнь, связанную с ним любовью, жизнью истинно человеческой, соответствующей понятию человека, т. е. рода Индивид не полон, не совершенен, слаб, беспомощен; а любовь сильна, совершенна, спокойна, самодовольна, бесконечна, ибо в любви самоощущение индивидуальности обращается в самоощущение совершенства рода.
Но и дружба действует так же, как любовь, по крайней мере, там, где она является истинной, искренней дружбой и носит характер религии, как это было у древних. Друзья дополняют друг друга; дружба есть залог добродетели, даже больше, она есть сама добродетель, но добродетель общественная. Дружба возможна только между людьми добродетельными. как говорили еще древние. Но для нее не нужно совершенного сходства или равенства, а скорее она требует различия, ибо дружба покоится на стремлении к самодополнению. Благодаря другу человек обретает то, чего ему недостает. Дружба искупает недостатки одного добродетелями другого. Друг испрашивает оправдания для друга перед Богом. Как бы ни был порочен человек сам по себе, его хорошие задатки обнаруживаются в том, что он ведет дружбу с людьми достойными. Если я сам не могу быть совершенным существом, то я, по крайней мере, ценю добродетель и совершенство в других. Поэтому если когда-нибудь Бог пожелает судить меня за мои грехи, слабости и ошибки, я выставлю ему своим защитником и посредником добродетели моего друга. Бог оказался бы существом деспотическим и неразумным, если бы осудил меня за грехи, которые хотя я и совершил, но сам же осудил их, любя своих друзей, свободных от этих грехов.
Но если уже дружба, любовь делают из несовершенного существа существо хотя бы относительно совершенное, то тем более грехи и ошибки отдельного человека должны исчезнуть в самом роде, который только в совокупности человечества обретает свое соответственное бытие и лишь поэтому является предметом разума. Ламентации о грехе раздаются только там, где человеческий индивид, в своей индивидуальности, считает себя существом совершенным, абсолютным, не нуждающимся в другом существе для реализации рода, для реализации совершенного человека, где место сознания рода заступило исключительное самосознание индивида, где индивид перестал смотреть на себя, как на часть человечества, не отличает себя от рода и потому свои грехи, свою ограниченность и свои слабости считает грехами, ограниченностью и слабостями всего человечества. Но тем не менее человек не может совершенно утратить сознание рода, потому что его самосознание существенно связано с сознанием других людей. Поэтому там, где род не является человеку, как род, он является ему, как Бог. Человек возмещает отсутствие понятия рода понятием Бога, как существа, свободного от всех ограничений и недостатков, которые удручают индивида и даже самый род, ибо здесь индивид отождествляется с родом. Но такое свободное, неограниченное существо есть не что иное, как род, открывающий бесконечность своей сущности в том, что он осуществляет себя в бесчисленном множестве разнообразных индивидов. Если бы все люди были абсолютно равны, то между родом и индивидом не было бы различия. Но тогда существование множества людей было бы чистой роскошью; цель рода достигалась бы при помощи одного лица; все человечество могло бы быть заменено одним человеком, наслаждающимся счастьем бытия.
Разумеется, сущность человека есть нечто единое. Но эта сущность бесконечна; поэтому ее действительное существование является бесконечным, взаимно дополняющим себя разнообразием, в котором открывается богатство сущности. Единство в сущности есть многообразие в существовании. Между мною и другим - а другой есть представитель рода, и даже будучи один, он заменяет мне потребность во многих других, имеет для меня универсальное значение, является как бы уполномоченным от человечества и говорит мне одинокому, как бы от его имени, поэтому я даже в обществе одного лица веду общественную, человеческую жизнь между мною и другим имеется существенное, качественное различие. Другой есть мое "ты" - хотя это относится к обеим сторонам - мое второе я, объективированный для меня человек, мое вскрытое внутреннее я, око, видящее самого себя. Благодаря другому, я сознаю впервые человечество, узнаю и чувствую, что я человек; любовь к нему доказывает мне, что он необходим мне, а я необходим ему, что мы оба не можем существовать друг без друга, что только общественность создает человечество. Кроме того, между я и ты существует также качественное, критическое различие в моральном смысле. Другой есть моя объективированная совесть. Он укоряет меня моими недостатками, даже когда не называет их открыто: он - мое олицетворенное чувство стыда. Сознание нравственного закона, права, приличия, истины тесно связано с сознанием другого. Истинно только то, в чем другой соглашается со мной - согласие есть первый признак истины, но только потому, что род есть последнее мерило истины. Если я мыслю только согласно мерилу моей индивидуальности, мое мнение не обязательно для другого, он может мыслить иначе, мое мнение есть случайное, субъективное. Но если я мыслю согласно мерилу рода, значит, я мыслю так, как может мыслить человек вообще, и следовательно должен мыслить каждый в отдельности, если он хочет мыслить нормально, закономерно и следовательно истинно. Истинно то, что согласуется с сущностью рода; ложно то, что ему противоречит. Другого закона для истины не существует. Но другой в отношении меня есть представитель рода, уполномоченный от множества других; его суждение может иметь для меня даже больше значения, чем суждение бесчисленной толпы. "Пусть мечтатель приобретает столько учеников, сколько песчинок в море - но песок остается песком; а жемчужиной мне будешь ты, мой разумный друг!". Поэтому согласие другого служит для меня признаком закономерности, всеобщности, истинности моих мыслей. Я не могу настолько отрешиться от себя, чтобы судить о себе совершенно свободно и беспристрастно, а суждение другого беспристрастно; благодаря ему я исправляю, дополняю, расширяю свое собственное суждение, свой собственный вкус, свое собственное знание. Одним словом, между людьми существует качественное, критическое различие. Но христианство уничтожает это качественное различие, оно подгоняет всех людей под одну мерку, рассматривает их как один и тот же индивид, потому что не знает различия между родом и индивидом; христианство признает для всех людей без различия одно и то же средство спасения и видит во всех один и тот же основной и наследственный грех.