Барин хотел что-то возразить, но не смог придумать ничего серьезного. А может быть, и сболтнул еще что-нибудь несерьезное. И отошел от мужичка. Пошел домой: а слова крестьянина врезались в память ему: "А ну-ка есть?" И что барин ни делал, они из ума не выходили. Никакие возражения не помогали. Начал барин мучиться: а ну-ка есть? Ведь тогда и суд есть, и отвечать придется… А у него была тетушка, княгиня, лично знакомая Московскому митрополиту Филарету Мудрому. Он поделился с ней своими думами. Та, что могла, объяснила ему, но не в силах была убедить племянника до конца. И посоветовала ему побеседовать с м. Филаретом - предварительно лично ознакомив его с делом… Боюсь теперь сказать, чем кончились беседы бывшего безбожника с митрополитом: кажется, он воротился к вере. Но не в этом теперь соль этого рассказа, а в другом: незнающий - близок к вере. У него всегда может встать этот вопрос мужичка: "А ну-ка Бог есть?"
Пришлось мне слышать откуда-то подобный, но еще более странный случай. Один священник, не то переживший неверие, не то лишь притворявшийся им (неверующим), сдружился с местным помещиком села, открытым безбожником. Они проводили время в картах и ночных попойках: а потом священник, как ни в чем не бывало, шел служить литургию в храм. Так продолжалось долгое время. Но как-то священник, за картами, говорит партнеру по-приятельски:
- А какие мне стали приходить мысли! Все чаще приходит в голову вопрос: а что, если Бог и на самом деле есть? Ведь тогда страшно… Что же мне будет за мое лицемерие и обман людей! Помещик со смешком стал что-то говорить, но успокоить священника не мог. Наоборот, доводы последнего стали действовать и на помещика. И они оба никак не могли устранить страшного вопроса… Кончилось, кажется, тем, что оба стали верующими: или этим путем умный батюшка "догадливо" (Лк. 16, 8) привел заблудшую овцу к вере - уж не помню. Но смысл рассказа все тот же: не знающий близок к вере, ибо никак не может доказать ни себе, ни другим, что Бога нет.
И если уж вы довели кого-нибудь или он сам дошел до ясного убеждения - а это совершенно легко, как мы видели, - чтобы он понял свое "не знаю", то такой человек "недалек" от Царствия Божия.
А если ему еще привести для аналогии примеры из жизни, что мы очень многого не знаем, а все же принимаем на веру, тогда ему еще легче прийти к ней; или во всяком случае такому человеку легко будет отбить нападения от неразумных безбожников "незнаем-отрицателей".
В самом деле, давно уже замечено, что большинство из наших знаний принято нами не потому, что мы сами все это узнали, да проверили, да поняли собственным умом, нет - большая часть наших знаний принята на веру от других. Это - очевидная истина, но о ней не все знают. А знать крайне легко.
Возьму примеры.
Все первые знания мы приняли на веру от родителей, а не от собственного опыта: не бери, не касайся; это можно, а это нельзя; здесь обожжешься, там пальчики отморозишь; это ешь, а то не ешь; делай то, не делай этого - и прочие без конца советы: все это мы приняли от отцов на веру. Потом, поступивши в школы, стали принимать на веру сведения от учителей: где какие страны, какие города, народы, их жизнь; какова жизнь природы, животных, небесных светил. От Солнца столько-то миллионов верст до Земли: верим. Или вот еще лечение: как мы верим докторам, совершенно не зная, какие именно лекарства и почему именно они действуют на нас, принимаем их с верою: да еще и совершенно слепой. При нашем неведении их любой аптекарь мог бы отравить нас, давши вместо безвредных капель какого-нибудь яду: ведь мы же не знаем разницы в лекарствах! И прочее, и прочее…
И, однако же, никто не протестует против такой веры, не требует непременно собственного знания. И да где же это возможно: если самому доходить до всего "собственным умом", для этого потребовались бы каждому сотни лет, да и то всего не узнать бы! И люди благоразумно принимают на веру большую часть знаний.
Но на это можно возразить нам, что все (или хоть многие) естественные знания сообщены нам людьми, которые сами непосредственно узнали их и проверили опытно. Верно. Но ведь совершенно то же самое и мы, верующие, говорим, что мы, хотя сами не видели, но другие видели и узнали, а потом и нам сообщили. Все Божественное Откровение дано нам через посредников Божиих, получивших его непосредственно. Когда мы читаем Слово Божие, то нет никакого сомнения, что очевидцы сообщают нам то, что они "знали". Да и сами они утверждают, что говорят о вещах, им совершенно известных, несомненных. Как-то прежде я не обращал на это внимания, а не очень давно меня удивили слова апостола Павла: "Я знаю", "я знаю"… Он решился в защиту своего авторитета открыть коринфянам о чрезвычайном видении, о коем он молчал 14 лет. Но так как оно было слишком необычно, то апостол заранее усиленно утверждает, что это не измышление, не фантазия, а истинный факт, о коем он точно "знает". Но одновременно с этим скромно и твердо сознается, что нечто в этом откровении он не понимает, "не знает". И эта оговорка его о незнании еще более убеждает нас в истинности того, что он "знает". Приведу эти слова, полные силы:
"Не полезно хвалиться мне, ибо я приду к видениям и откровениям Господним. Знаю человека во Христе, который назад тому четырнадцать лет (в теле ли - не знаю, вне ли тела - не знаю: Бог знает) восхищен был до третьего неба. И знаю о таком человеке (только не знаю - в теле, или вне тела: Бог знает), что он был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать" (2 Кор. 12, 1–4).
Апостол несомненно говорит о себе самом. И дальше он прямо дает это понять: "И чтобы я не превозносился чрезвычайностью откровений, дано мне жало в плоть, ангел сатаны, удручать меня, чтобы я не превозносился" (ст. 7).
Не говорю уже о видениях ему Иисуса Христа, являвшегося при жизни не менее 5 раз.
Так же или подобно этому утверждают свои знания и другие апостолы: "О том, что было от начала, что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши, о Слове жизни" (Иисусе Христе)… - о том (снова повторяет ап. Иоанн), что "мы видели и слышали, возвещаем вам" (1 посл. 1, 1, 3).
И ап. Петр заявляет твердо:
"Мы возвестили вам силу и пришествие Господа нашего Иисуса Христа, не хитросплетенным басням последуя, но быв очевидцами Его величия. Ибо Он принял от Бога Отца честь и славу, когда от велелепной славы принесся к Нему такой глас: "Сей есть Сын Мой Возлюбленный, в Котором Мое благоволение". И этот глас, принесшийся с небес, мы слышали, будучи с Ним на святой горе" Фаворской (2 Пет. 1, 16, 18).
Но сильнее всех говорил Сам Господь, постоянно свидетельствуя, что Его учение есть прямое откровение Отца Небесного: "Я говорил не от Себя; но пославший Меня Отец, Он дал Мне заповедь, что сказать и что говорить. И Я знаю, что заповедь Его есть жизнь вечная. Итак, что я говорю, говорю, как сказал Мне Отец" (Ин. 12, 49–50).
"Вы (евреи) не познали Его (Бога), а Я знаю Его, и если скажу, что не знаю Его, то буду подобный вам лжец. Но Я знаю Его" (8, 55).
"Я говорю то, что видел у Отца Моего; а вы делаете то, что видели у отца вашего" диавола (8, 38. 44).
"Мое учение - не Мое, но Пославшего Меня" (7, 16).
"Я пришел не Сам от Себя, но истинен Пославший Меня, Которого вы не знаете", а "Я знаю Его, потому что Я от Него, и Он послал Меня" (Ин. 7, 28, 29).
И еще говорил он Никодиму ночью:
"Истинно, истинно говорю тебе: мы (Господь тут включает и всех апостолов, и всех веровавших Ему христиан) говорим о том, что знаем, и свидетельствуем о том, что видели; а вы (евреи) свидетельства Нашего не принимаете" (Ин. 3. 11).
Так утверждать о себе могут лишь те, кто действительно знает то, о чем они свидетельствуют. А прежде мы показали, что вообще все Писание написано очевидцами. А если это так, то как же не верить им?! И если мы верим обычно людям, то многократно более и несомненно сильнее мы должны принимать учение и откровение от святых, не лживых людей, а наипаче от Самого Господа, Который сказал о Себе: "Я есмь путь, и истина, и жизнь" (Ин. 14, 6).
Следовательно, если чего мы сами не видели, то за нас видели другие. И совершенно неоспоримо, что наши свидетели без сравнения достовернее земных отцов учителей, очевидцев, рассказчиков: их святость, да еще засвидетельствованная потом и смерть за проповедуемую истину, ручаются за достоверность их свидетельств. И если люди верят другим очевидцам, то тем более должны бы все верить нашим. А если иные не верят им, то совсем не потому, чтобы наши свидетели были недостоверны, а оттого, что не хотят верить, как это было и с евреями: "Иисус возгласил в храме, уча и говоря: и знаете Меня, и знаете, откуда Я" (Ин. 7, 28), но "не хотите принять".
Но упорствующие против истины, как и евреи, будут искать все новых возражений и самооправдания. Так и с нашими вопросами о вере отрицатели могут говорить дальше:
"Но всякое наше человеческое знание каждый может проверить и сам на опыте; и тогда вера обратится у него в собственное знание".
Допустим - и так. Но то же самое можно сказать и про религиозное знание. Если верующий будет искать подтверждения своей веры опытом, то и он доступен ему в разных степенях. Об этом будет особая речь дальше. А пока заметим лишь, что и в естественных знаниях лишь кое-что немногое мы может проверить опытно; а большая часть - особенно же о последних основах бытия - останется совершенно недоступною не только почти всему человечеству, но и самым ученейшим людям. Это будет показано в следующем отделе, к которому я и перехожу сейчас.
Заканчивая же этот отдел, мы совершенно уверены, что всякому очевидно поставленное раньше положение:
Из незнания нельзя делать вывода о небытии. И если это усвоить, то навсегда будет убран с пути к вере этот досадный и детски-наивный камень, коим злоупотребляют или неумные люди, или злонамеренные упорники против истины.
Но это тупое оружие их обращается потом против них самих: незнайки, осмеливающиеся, однако, отрицать то, чего не знают, оказываются очевидно неумными, обнаруживают этим самым собственное безумное "безумие". Мало того, проявляется в то же время и их злостное настроение сердца, не желающего принимать истину, заранее злонамеренно хотящего отрицать веру, вопреки логике.
А через это они подрывают сами собственное неверие, и тем должны оттолкнуть от себя порядочных честных людей, действительно ищущих истины.
Б) Непостижимость не есть небытие
Если предыдущее возражение о "незнании" является поверхностным, то второе, подлежащее нашему рассмотрению, несколько тоньше, хотя по существу является продолжением предыдущего. Доселе говорилось о личном нашем незнании вещей, которые все же могут быть познанными кем-то другими. А теперь нужно рассмотреть тот случай неведения, который ни в коем случае не может быть постигнут умом. Предметы веры нашей являются в последней глубине тайнами, совершенно не подлежащими уму.
Идолопоклонникам "ума" захочется заранее торжествовать над таким нашим утверждением о тайнах веры: мы-де умные люди, потому и не можем принять веру, что у вас там все - тайны. Мы же никаких тайн знать не желаем, а признаем лишь разумное, понятное!
Торжество это - преждевременное и ложное. Но как оно понятно нам, интеллигентам! Я и по своему опыту знаю, как мы, воспитанные в поклонении уму, боялись тайн. Хорошо помню, что верить в неоправданные "господином" умом догматы считалось у нас почти неприличным. И потому, если уж мы не могли чего объяснить, то все же старались делать вид, что-де понимаем. А если уж вынуждены были в конце концов признаваться в непостижимости религиозных тайн, то мы считали это "последним делом", проявлением нашей умственной убогости; и стыдились ее. "Доказывать" какую-либо истину веры текстом Слова Божия нам казалось признаком нашей несчастной безвыходности.
Да и какое же это доказательство?! Ведь умом тут ничего не объясняется, а лишь повторяется тайна веры другими словами - "от Писания". И верно: Писание было лишь свидетельством, а не убеждало доказательством от ума. И у нас образовалась другая боязнь, происходящая от первой: боязнь ума привела нас к "тайнобоязни".
И эта тайнобоязнь, боязнь непостижимости истин, веры, приносила нам огромный вред. И когда я понял ложь этой болезни, то я был этому очень рад, точно разорвал путы на себе. И с той поры я уже не боюсь тайн.
Мало того: считаю их необходимыми. Еще больше: теперь люблю тайны. А бестаинственность считаю неразумием для веры. Слава Богу! И я хотел бы теперь помочь и читателям понять все это и придти к таким же успокоительным выводам. Через это мы сбросим с дороги веры гораздо более тяжкий камень, чем два прежних - о неверии ученых и об отрицании "незнаек". И это тоже нетрудно. Сначала поясню свою задачу очень простым примером, который мне часто припоминается.
Я был студентом Духовной академии. Из Юрьевского университета проездом на родину заехал ко мне товарищ по семинарии, Г. М. Конечно, мы скоро подняли вопрос о вере. Миша Г. с самого начала заявил весьма авторитетно:
- Мы (непременно "мы", а не "я"!) принимаем лишь то, что понимаем, а никаких тайн и гипотез не принимаем!
Всякий знает, что во всех науках и были, и есть гипотезы (прежде ими были атомы, эфир и пр.); но забудем о них, будем говорить уж прямо о тайнах в собственном смысле, т. е. о вещах, действительно и очевидно непостижимых для ума.
Выслушав товарища, я случайно взглянул на его сапоги (пусть читатели не посетуют на меня за такой "грубый" пример: так было тогда), хорошо блестевшие от ваксы:
- Ты не признаешь тайн. Допустим. А скажи вот, почему блестят твои сапоги? Ты это понимаешь? - спрашиваю я.
- Конечно: свет падает на гладкую поверхность, отражается, падает на наши глаза, и мы видим его.
- Хорошо. Уж тут есть тайны: почему именно свет отражается от гладкой поверхности? И почему этот угол падения равен углу преломления? Да и самое "видение" - тайна: как от раздражения сетчатой оболочки нашего глаза получается точное впечатление предметов, а не сливаются они в пятно? Глаз - чудесный аппарат! Но не буду уж говорить об этом, а вот лишь - о сапогах. Почему же поверхность их стала гладкой?
- От ваксы.
- Ладно. Но и тут далеко не просто: если ваксой намазать лишь сапоги, то они будут темными, а не блестящими; и еще нужно ваксу потереть щеткой, чтобы она заблестела. Почему она блестит от трения? Знаешь ли ты это - не знаешь! А спрошу тебя я еще дальше: почему именно вот вакса натертая заблестит, а если мы смажем сапог дегтем или салом, то, сколько ни три, отражения не будет. Ну скажи: почему это? Почему вакса блестит?
- Ну, уж это - такое свойство ваксы! - ответил более скромно Миша.
- Вот и кончилось тут все твое "понимание". И как скоро? Да и о каком пустом предмете - о сапогах! Если уж ты не мог сказать ничего больше, как сослаться на "свойство ваксы", то этим самым ты отказался от дальнейших объяснений: за этим для тебя стоит тайна, о которой ты никогда не думал и не подозревал даже. Сознайся!
Он молчал. Да и что тут скажешь? Тут и ученейшие люди станут в тупик.
Вот другой пример, уже от лица ученого профессора. В нашей СПб академии был философский кружок. Профессора и студенты читали доклады по разным вопросам, а потом происходил обмен мыслей. Однажды на самоуверенное объяснение какого-то вопроса профессором С-м я - с тайным умыслом - задаю ему вопрос дальше:
- В. С.! А это почему?
Он что-то сказал. А я опять дальше:
- А это почему?
С великими натяжками профессор выбросил и последний балласт своего ума.
- А это почему? - намеренно шел я дальше.
- Ну послушайте, Ф. (назвал он мою фамилию), так нельзя спрашивать: почему да почему!
- А почему же нельзя? - будто в недоумении спрашиваю его.
- Да просто потому, что если так спрашивать все дальше и дальше, то на ваши "почему" скоро не скажешь ничего!
- Да я вот именно этого и добиваюсь: послушать вас, вы будто все знаете, все понимаете. И нам внушаете такую же веру в ум. На самом же деле в конце концов человек стоит перед тайнами. Получается обман.
- Ну конечно! - ответил умно ученый профессор. - Мы знаем лишь очень немного; корни же вещей для нас непостижимы. Это из Канта известно: мы познаем лишь феномены (явления), а сущность их вне разума.
- Профессор! А я думаю, что и феномены мы не "познаем", т. е. в смысле понимаем, а только принимаем, как факты.
- Ну, это другой уже вопрос, - сказал он. И мы воротились к докладу. Довольно и этих примеров, чтобы противники тайн сразу сбили спесь свою. В самом деле, если уж в этом мире мы постоянно сталкиваемся с бесчисленными тайнами, то не тем ли более мы должны ожидать тайн в мире ином? Если скоро "не скажешь ничего" о мире естественном, то можно ли требовать полного знания о мире сверхъестественном?
А что в этом мире все полно тайн для ума, - это нетрудно доказать. И я приведу еще несколько примеров: они сильнее запечатлеют в нашем сознании эту простую, но далеко не всем очевидную истину. Не помню - где-то я, вероятно, читал, - как профессор СПб университета Хвольсон, начиная курс физики своих лекций, (сказал) студентам:
- Г.г. студенты! Вам в гимназиях ваши преподаватели физики все "объясняли", и вы думали, что мы все понимаем. Я же курс лекций начинаю с того, что утверждаю: мир есть тайна.
И действительно, лишь поверхностному уму может казаться все доступным пониманию. А внимательному наблюдателю - совсем даже не профессиональному ученому - нетрудно узреть это. Возьмем несколько совершенно очевидных примеров.
Мы ежедневно видим небо. Кто не задавался вопросом о том, кончается ли оно (пространство вообще) или не имеет конца? И какой бы ответ мы ни приняли, оба будут равно непостижимыми уму. Если мы скажем, что пространство где-то кончается, мы тотчас же спрашиваем себя: а что же дальше? "Ничего" мы не можем ни принять, ни вообразить. И как будто кажется легче допустить, что за этим "концом" начинается снова бесконечное пространство! Тайна! Если мы примем другое решение: пространство бесконечно, то и это представление совершенно не вместимо нашему уму: на опыте мы ничего без конца не знаем и допустить не можем; а если бы и допустили - по той необходимости, что не можем понять конечности пространства, то все равно вообразить этого не можем. И таким образом, мы постоянно пребываем в полной беспомощности: ни конца, ни бесконечности мы не понимаем. Вот одна из нагляднейших тайн этого мира!
Совершенно подобно этому мы не можем понять и происхождения мира, начала времени. Принимаем ли мы религиозное учение о творении мира из "ничего", мы этого не понимаем нисколько: из ничего ничего не бывает; и мы не можем представить себе это "ничего". Если же допустим, что мир существовал "вечно", всегда - и это непредставимо: мы ничего не знаем без начала.
А у нас всегда будет стоять вопрос: откуда же и когда он начался? Непостижимо, или - как говорят иногда по-латински - "crux super rationem" (крест над разумом). Снова тайна.
Если мы обратимся к более частным вопросам, об отдельных силах природы, то замечаем лишь действие их, а понимать самые силы не в состоянии. Что такое закон притяжения? - тайна: это сознавал и говорил сам Ньютон; что такое электричество, радио - откуда такие силы в них? - тайны, нами не понимаемые. Мы даже и не задумываемся над ними, хотя и пользуемся этими силами.