Параллель сохраняется и с точки зрения нравственной природы. Для животного с Простым Сознанием нет возможности знать что-либо о чистом удовольствии простой жизни, которую ведет (часть времени, по меньшей мере) каждый здоровый, правильно развившийся человек молодого или среднего возраста. "Не имеет возможности", потому что такое знание зависит от Само-Сознания и без него не обладает никаким существованием. Лошадь или собака радуется жизни, когда испытывает приятное ощущение или стимулируется приятной активностью (в действительности это одно и то же), но не способна понять то каждодневное успокоение в наслаждении жизнью, независимой от чувств и привходящих вещей, которое принадлежит к нравственной природе (а это действительно является основополагающим фактом позитивной его стороны) и начинается, можно сказать, с центрального процветания организменной жизни (с ощущения bien-etre – благополучия), которое присуще человеку именно как человеку и поистине является частью его драгоценного наследия. Оно составляет некий план или плато в области нравственной природы, на которой живое существо вступает во время перехода от Простого к Само-Сознанию. В соответствии с этим нравственным восхождением по вышеперечисленными ступенями, по которым интеллект восходит от Простого к Само-Сознанию и от Само-Сознания к Космическому Сознанию, следует рассматривать и нравственный подъем, присущий переходу от Само-Сзнания к Космическому Сознанию. Его способны постичь, а значит и описать, лишь те, кто прошел через данный опыт. Что же они говорят об этом? Мы можем прочесть, что сказано о Нирване Гаутамой и другими буддийскими просветлёнными – что она есть "высочайшее счастье". А вот что говорит неизвестный, но безусловно озаренный автор в Махабхарате :
"Преданный, чье счастье в нем самом и чей свет тоже в нем самом, становится одним целым с Брахманом и обретает блаженство Брахмана". Обратите внимание на изречения Иисуса о ценности "Царствия Небесного", за обретение которого человеку надо отдать все, что у него есть; вспомните о богатстве, которое Павел приписывает "Христу", и о том, как он был вознесен на третьи небеса; поразмышляйте о дантовском "превращении" из человека "в Бога" и об имени, которое он дал Космическому Чувству: "Беатриче" – "Дарящая счастье". Есть также и еще одно принадлежащее ему чёткое выражение радости: "То, что узрел я, казалось мне улыбкой Вселенной, ведь мое опьянение пришло через слух и через зрение. О, радость! О, несказанная благодать! О, жизнь, исполненная любви и мира! О, сокровища, дарованные без всякой алчности!" Посмотрим, что говорит Бёме о том же самом: "Земного языка нисколько недостаточно чтобы описать все то радостное, счастливое и прекрасное, чем полнятся внутренние чудеса Бога. Даже если вечная Дева отобразит их в наших умах, все равно, строение человека слишком холодно и мрачно чтобы выразить хотя бы искру их в своем языке". Илаханем без конца восклицает: "Сандосиам, Сандосиам Эппотам" – "Радость, всегда радость!" И снова Эдвард Карпентер: "Конец всем печалям", "Глубокий, глубокий океан радости внутри", "Наполниться радостью, воспевать радость без конца". Кроме всего прочего, не забывайте о свидетельстве Уолта Уитмена – свидетельстве, данном на всевозможных языках, но неизменном и встречающемся почти на каждой странице "Листьев", покрывающих сорок лет жизни: "Я доволен – я вижу, танцую, смеюсь, пою". "Странствую, изумляясь своему собственному свету и ликованию". "О, радость моего духа – выпущенная из клетки, она мчится подобно свету". "Я наводняю эту песнь радостью, радостью для тебя, о, смерть". И о предсказании будущего из глубины его собственного сердца – того будущего, "когда через эти состояния пройдет сотня миллионов великолепных людей" – людей, владеющих Космическим Чувством. И наконец: "Океан, переполненный радостью – вся атмосфера радостна! Радость, радость, в свободе, почитании, любви! Радость в экстазе жизни: достаточно просто быть! Достаточно просто дышать! Радость, Радость! Всюду радость!"
XI
"Ну, ладно, – скажет кто-нибудь, – если эти люди видят, и знают, и чувствуют так много, отчего бы им не выразить это на понятном языке и не дать миру этим воспользоваться?" Вот что "речь" сказала Уитмену: "Уолт, в тебе набралось достаточно, почему же ты не выпускаешь это?" Но он отвечает: "Попытавшись высказать лучшее из найденного мной, я не смог, Язык мой не совладал с этим, Дыхание не подчинилось его органам, Я стал немым". Так же и Павел, "вознесенный в рай", слышал "несказанные слова". И Данте не смог рассказать о вещах, увиденных на небесах. "Мое видение, – говорит он, – было большим, чем наша речь, которая уступает такому зрелищу". Так и со всеми остальными. Суть дела понять нетрудно; речь (как подробно разъяснено выше) является отражением интеллекта Само-Сознания и потому способна выражать его и только его, она не воспроизводит и не может выразить Космическое Чувство – или уж во всяком случае только тогда, когда оно может быть передано в интеллектуальных терминах Само-Сознания.
XII
Для пользы читателя хорошо будет привести здесь сжато и четко (частично в кратком повторе) признаки Космического Чувства. Вот они:
Субъективно переживаемый свет.
Нравственный подъем.
Интеллектуальное озарение.
Чувство бессмертия.
Утрата страха перед смертью.
Утрата чувства греховности.
Внезапность, мгновенность пробуждения.
Прежние характерные особенности человека –интеллектуальные, нравственные и физические.
Возраст озарения.
Личное очарование: озаренный человек привлекает к себе людей.
Преображение субъекта при взгляде на него со стороны, в то время, когда Космическое Чувство непосредственно переживается им. * * *
"… всё в этой Вселенной, в каждый момент – именно там, где оно должно быть; оно может не подходить нам, оно может быть неудобно для нас, но это факт, который вам нужно принять: это божественная Воля, которая владеет всем и так достигает своей цели. Когда вы смотрите на один или два момента в большом процессе, вещи могут показаться вам дисгармоничными. Но с другой точки зрения, все они растворены в одном котле; все они в процессе, и в нужный момент они возникают из соответствующего паттерна. Все дуальности, все противоположности во Вселенной – только временные образования; и нам не нужно оправдываться перед Богом, критикуя существование страдания, боли и зла – они случайны, они тоже лишь временные образования. Чувство зла, несправедливости, страдания не существовали до того, как на сцене появился человеческий ум. И всё это не будет существовать после того, как человек выйдет за пределы своего ума, своего Эго и желаний. Всё это временные феномены, которым люди склонны уделять так много внимания. И существование этих временных феноменов не может воспрепятствовать существованию Вездесущей Реальности".
Мадхав П. Пандит
Алан Уотс
ЭТО ОНО
Некоторые люди ошибочно полагают, что поиск просветления – это либо инфантильная регрессия, либо просто бегство от действительности в некие "иные миры". Но это не так. Просветление, как пишет Алан Уотс, составляет самую суть того, что происходит прямо здесь и сейчас во всем космосе. Оно включает в себя все уровни бытия и все миры – от наиболее плотных, материальных до возвышенных, эфирных, но в то же самое время оно за пределами всего этого. Просветление – это то особое состояние осознания, которое озаряет все творение, делая его ясным и понятным, доступным для внутреннего взора. И то, что видит внутренний взор, оказывается следующим: Я – это вся Вселенная, я присутствую везде. Это парадоксально, но просветленный, пребывая в своем сознании за пределами времени, пространства и причинности, в то же время в большей мере находится в реальном мире, чем кто-либо другой. Когда вы постигаете в себе свою сущность, вечную и бесконечную, пребывая здесь и сейчас, вам больше некуда идти и нечего искать – вы "здесь и теперь" в наиболее фундаментальном смысле и чувствуете себя во Вселенной как дома.
В отобранном для данной книги отрывке Уотс обсуждает взаимоотношения между обыденным и космическим сознанием, а также показывает, что просветление есть не что иное, как полная отдача себя состоянию здесь-и-сейчас. Как однажды сказал один мудрый йогин, в самом окружающем мире нет ничего неправильного, оно – в нашем отношении к нему. Вопрос о том, как достичь просветления, заключается главным образом не в том, "что мне следует делать в будущем, чтобы достичь его?", а в том, "что из того, что я делаю в настоящий момент, мешает мне постичь его прямо сейчас?" Ответ таков: все то в нас, что основывается на Эго, упорствует в утверждении нашей собственной отделенности и сопротивляется признанию той разумности, которая живет во всех нас, – Любви, как выразился Данте в финале "Божественной комедии", "к которой движется все творение".
* * *
Самым впечатляющим фактом человеческого духовного, интеллектуального и поэтического опыта для меня всегда было всеобщее преобладание удивительных мгновений интуитивного прозрения, которое Ричард Бёкк назвал "Космическим Сознанием". На самом деле удовлетворительного названия для такого типа опыта не подберешь. Назвать его мистическим – значит спутать с видениями иного мира или с видениями богов и ангелов. Назвать его духовным или метафизическим – значит отказать ему в предельной физической конкретности, тогда как сам термин "Космическое Сознание" обладает непоэтичным привкусом оккультного жаргона. Однако во все исторические времена и во всех культурах мы находим свидетельства о возникновении одного и того же безошибочного чувства, как правило, внезапного и непредсказуемого, не имеющего какой-либо четко понимаемой причины.
Такому просветленному человеку свойственна живая и всеобъемлющая уверенность в том, что Вселенная, такая, какой она является в данный момент, и как целое, и в каждой своей части совершенна настолько, что не требует никаких объяснений и оправданий, кроме того, что просто она есть. Существование перестает быть проблематичным, а разум настолько захвачен самоочевидной и самодостаточной согласованностью вещей такими, какие они есть, включая и те из них, которые обычно принято считать самыми неприятными, что не способен найти какое-либо слово, достаточно сильное, чтобы выразить совершенство и красоту переживания. Его ясность приносит иногда ощущение, что мир сделался прозрачным или сияющим, а его простота – ощущение того, что он пронизан и упорядочен высшей разумностью. В то же время человек обычно чувствует, что весь мир стал его собственным телом и что сам он не только стал всем, но и всегда был этим всем. И это не значит, что он теряет чувство личного тождества до такой степени, что смотрит на действительность другими глазами, став в буквальном смысле слова всеведущим, как будто его индивидуальное сознание и существование приняты чем-то неизмеримо большим, чем он сам, в качестве всего лишь одной из точек зрения.
Сердцевину такого переживания составляет, надо полагать, убежденность или интуитивная уверенность в том, что целью и осуществлением всякой жизни является непосредственное мгновение "сейчас", какова бы ни была его природа. Из этого озарения разливается эмоциональная экстатичность, чувство интенсивного облегчения, свободы и легкости, а часто и почти невыносимой любви к миру, которая, тем не менее, остается вторичной. Нередко наслаждение переживанием путают с самим переживанием, интуитивное прозрение теряется среди экстаза, так что, пытаясь удержать вторичные эффекты опыта, человек пропускает его суть – то, что происходит именно сейчас, даже если оно и не экстатично. Ведь экстатичность всегда будет составлять преходящий контраст с постоянной флуктуацией наших чувств. А озарение остается, если оно достаточно ясно; после того как определенный навык усвоен, способность его применять скорее всего также сохранится.
Термины, при помощи которых человек интерпретирует этот опыт, извлекаются естественным образом из религиозных и философских идей его культуры, и за их различиями часто не видна их основополагающая идентичность. Подобно тому как водный поток устремляется по пути наименьшего сопротивления, так и эмоции облекаются в те символы, которые оказываются под рукой, а ассоциации с ними происходят настолько быстро и автоматически, что символ может показаться самой сущностью переживания. Ясность – исчезновение проблем – подразумевает свет, и поэтому в мгновения острого прояснения может появиться физическое ощущение того, как все вокруг пронизывается светом. Верующему это естественным образом представится как проблеск Божьего присутствия, как, например, в знаменитом свидетельстве Паскаля:
В год милости Божьей, 1654-й,
В понедельник 23 ноября, в день св. Клементия…
С половины одиннадцатого вечера
До половины первого ночи,
ОГОНЬ
Бог Авраама, Бог Исаака, Бог Иакова, а не философов и мудрецов.
Уверенность, радость, уверенность, чувство, радость, умиротворение.
Или же в случае, который приводит Уильям Джеймс:
Словно сами небеса раскрылись и излились лучами света и славы. И не на мгновение только, но весь день и всю ночь как будто потоки света и славы протекали через мою душу, и я изменился, и все кругом стало новым. Изменились лошади мои, и свиньи, и все остальное.
Но ясность будет также подразумевать прозрачность, то есть ощущение, что противостоящий нам мир больше не является препятствием, а тело бременем. В уме буддиста это самым естественным образом будет ассоциироваться с учением о том, что реальность – это неощутимая и невыразимая пустота (шуньята ).
Я вернулся в зал и был уже готов сесть на свое место, как все вокруг изменилось. Открылся широкий простор, и земля выглядела как бы осевшей… Я оглядывался по сторонам, и вверх, и вниз, вся Вселенная со всеми своими многочисленными осязаемыми предметами представала теперь совсем по-другому: то, что прежде было отвратительным, вместе с неведением и страстями, теперь виделось не чем иным, как истечением моей собственной изначальной" природы, которая сама по себе оставалась сверкающей, подлинной и прозрачной .
Подобно тому как одно и то же ощущение боли можно описать и как горячее, и как холодное, так и описания интересующего нас переживания могут принимать формы, которые кому-то покажутся взаимопротиворечивыми. Кто-то может сказать, что нашел решение всей загадки жизни, но почему-то не способен облечь его в слова. Другой скажет, что никакой загадки никогда не было, а значит, нет и никакого ее решения, поскольку в его переживании с очевидностью выяснилась неуместность и искусственность всех наших вопросов. Один заявляет о своей убежденности, что нет никакой смерти, что его истинное я так же вечно, как Вселенная. Другой утверждает, что смерть просто перестала иметь для него значение, ведь настоящий момент совершенен настолько, что не требует никакого будущего. Кто-то чувствует себя захваченным и соединившимся в одно целое с какой-то иной жизнью, которая бесконечно отличается от его собственной. Но, подобно тому как сердцебиение можно рассматривать и как то, что с вами происходит, и как то, что вы сами делаете, – в зависимости от точки зрения, – так же человек почувствует в своем переживании не потустороннего Бога, а собственную подлинную природу. Кто-то почувствует, что его Эго, или я, так расширилось, что объемлет собой целую Вселенную, тогда как кто-то другой осознает, что совсем потерял себя, а то, что называлось его Эго, всегда было всего лишь абстракцией. Один будет описывать себя бесконечно обогатившимся, в то время как другой скажет, что его забросило в такую абсолютную бедность, где даже собственные тело и ум ему не принадлежат и никому в мире нет до него дела.
Описание переживания редко обходится без метафор, которые, кстати, могут завести в неверном направлении, если их воспринимать буквально. Однако, читая "Набросок, для автопортрета* Бернарда Беренсона, я наткнулся на отрывок, являющийся наипростейшим и "наичистейшим" описанием этого переживания из всех, которые я знаю.
Это было как-то утром в начале лета. Над липами мерцала серебристая дымка. В воздухе густо разливался их аромат. Температура была ласковой. Я помню – и мне не нужно специально вспоминать это, – как я взобрался на пень и внезапно почувствовал себя погруженным в Это (Itness ). Тогда я не называл это так. У меня не было нужды в словах. Это и я были одним целым .
Просто "Это", "Оно", как в тех случаях, когда мы обозначаем грамматическую превосходную степень, или точное попадание, или интенсивную реальность, или то, чего мы всегда искали. Не просто средний род какого-то объекта, а нечто еще более живое и гораздо более обширное, чем наше персональное; то, для чего мы используем простейшее из слов, потому что у нас нет для него никакого– слова вообще.
Особенно трудно найти верные средства для выражения переживания в культурном контексте христианства. Хотя просветление к христианам приходит так же часто, как ко всем остальным, перед христианской мистикой всегда стояла опасность конфликта с ревнителями ортодоксии. Приверженцы христианского догматизма строго настаивают на радикальном различии между Богом и созданной им Вселенной, а также между Богом и человеческой душой. Они настаивают на вечном противостоянии, и на отвращении Бога к злу и греху, а поскольку зло и грех остаются самыми настоящими реалиями, действительное спасение мира возможно, с их точки зрения, только в конце времен. Но даже и тогда ад навсегда останется состоянием постоянного заточения и наказания для сил зла. Тем не менее и в этой системе доктрина всемогущества – ничто не может быть совершено без Божьего соизволения, даже грех – позволяет христианскому мистику высказать невыразимое: "надлежит грешить, но все будет хорошо, и все непременно будет хорошо, и весь порядок вещей будет хорош" .