– Ни в коем случае. Чай действительно был самый дорогой, я в этом разбираюсь. Но не самый лучший, тут такого никто не может приготовить, тут нужную технологию в принципе невозможно соблюсти.
– Какая такая технология? Чай, чайник, огонь, вода. А, еще чашка. Все.
– Это у тебя такая иллюзия. Во Вьетнаме, конечно, нет таких традиций чайной церемонии, как в Китае, но делать чай там вполне умеют, В чае главное – вода, самая хорошая вода для чая – дождевая. Но это просто для чая. А для очень хорошего чая (который, как ты думал, тебе в ресторане поднесут за такие деньги) вместо воды следует использовать капли росы, собранные с цветов лотоса перед восходом солнца. Так что технология здесь такая. Садишься в лодку и гребешь туда, где растут цветы лотоса. Сделать это нужно на закате, пока цветы не закрылись на ночь. В каждый цветок засыпаешь небольшое количество того чая, который собираешься пить завтра. Назавтра рано утром снова садишься в лодку, плывешь к тем же цветам и, пока они не раскрылись, срываешь их. При этом собираешь росу с листьев лотоса в кувшин. Это и будет вода, на которой ты станешь заваривать чай. При этом сами цветы лотоса ты не выбрасываешь, а завариваешь вместе с чаем. При таком способе заварки даже из не самого дорогого чая ты можешь сделать прекрасный напиток.
А где ты видел у уважаемого хозяина ресторана пруд с лотосами и лодку, видел ли ты у себя в чашке цветы лотоса? Ты видел у себя в чашке лишь иллюзию хорошего чая.
Не могу сказать, что мне было скучно выслушивать всю эту ахинею. Наоборот, Кань рассказывал и показывал все очень живо и образно. Но возникал всегдашний вопрос: зачем? Зачем мне это все? Таких образных сказок я в юности столько наслушался, да и примеры у Вана были значительно богаче. Что там два этих торгаша – Толстый и Тонкий. Мне Ван как-то ухитрился даже "игру тигра" продемонстрировать. А тигр – тот еще актер, его к себе в кабинет не вызовешь и на заставишь ждать в приемной. А если заставишь, то вполне можешь остаться без секретарши, он же понимает, что это первая красавица и "девушка с обложки".
На мой вопрос "зачем?" Кань ответил так:
– Чтобы ты понял, что все вокруг – это иллюзии, сформированные твоим умом. А умеющие люди могут тебе еще помочь создавать их. Разумеется, в своих целях. Вот и вся наука.
Чтобы развлечь тебя, расскажу старую притчу, даже не знаю, вьетнамская она или китайская. Но это и не важно, все люди одинаковые и их иллюзии тоже. А тебе тем более все равно, потому что "по деду" ты китаец. Кстати, от него ты вполне мог слышать эту историю, ибо ее, в разных интерпретациях, часто рассказывают мудрые дедушки своим внукам.
В одном дальнем селении жил очень бедный старик. Несмотря на его бедность, многие соседи завидовали ему, потому что он обладал великолепной белой кобылой, достойной самого императора. Не однажды за эту лошадь старику предлагали огромные деньги. Но старик, очень любивший кобылу, всякий раз отказывался продать ее.
Однажды утром старик обнаружил, что его кобыла пропала. Все жители селения стали причитать: "Глупый ты старик! Тебе нужно было продать свою клячу, когда серьезные люди давали за нее хорошую цену. Ты же отказался, а теперь остался ни с чем. Какое несчастье!"
Старик ответил им так: "Кто из вас знает, счастье это или несчастье? То, что кобылы нет в стойле, – это факт, а все остальное – лишь ваши иллюзии".
Односельчане сказали ему: "Какие иллюзии?! Мы же не дураки! Мы взрослые люди и понимаем, что кобыла пропала, что ты потерял большие деньги, что тебе не на чем вспахать поле и что ты остался ни с чем. Всякий поймет, что это большое несчастье".
Мудрый старик спокойно ответил: "Счастье это или несчастье – покажет время. Ваши же иллюзии ничего не стоят. Никто не знает, что случится завтра".
Вскоре кобыла вернулась и привела с собой огромный табун диких лошадей. Сбежавшиеся соседи стали восклицать: "Ты был прав, старик! Пропажа кобылы принесла тебе удачу".
Старик и тут не утратил самообладания: "Подумаешь, вернулась кобыла, привела с собой других лошадей. Что мне с того? Кто знает, счастье это или несчастье? Не стройте новых иллюзий, все равно никто не знает, что будет завтра".
И на этот раз соседи не поверили старику, потому что каждый из них думал о том, что получить бесплатно целый табун отличных, пусть и диких, лошадей – это большое счастье.
Вскоре единственный сын старика, объезжая вожака этого табуна, упал и сломал себе ногу. И снова соседи стали говорить: "Какое несчастье! Единственный сын стал навсегда калекой, кто будет опорой тебе в старости?"
А старик был, как прежде, спокоен: "Опять вы полны иллюзий! Мой сын просто сломал ногу! Кто из вас может знать, счастье это или несчастье!"
Вскоре началась война с соседним царством и все молодые мужчины деревни были призваны в армию. Из молодежи в селе остался только сын старика: какой толк на войне от калеки?
Война была тяжелой, и из тех, кто ушел воевать, не вернулся ни один. Тогда соседи сказали старику: "Прости нас, старик! Ты снова оказался прав – падение твоего сына с лошади было благословением Небес. Пусть он и калека, но он остался жив и будет тебе опорой в старости. Какое счастье!"
И ответил старик: "Почему вы никак не можете обойтись без иллюзий?! Никто не знает, счастье это или несчастье. Это известно лишь Небу!"
– Все это я мог бы рассказать тебе короче и без таких красочных примеров, – продолжил Кань. – Но тогда тебе было бы скучно. А ты точно скучать не любишь. Заскучаешь – сразу перестанешь слушать. Нет, образцового студента из тебя уже не выйдет. Так что будем лучше встречаться в кабаке, потому что поесть и выпить ты любишь. Может, заодно чего-то и услышишь. Хотя ты так чавкаешь, что можешь все пропустить мимо ушей.
Уходил я из его кабинета, смеясь. Если так дело пойдет, то скоро я стану таким же смешливым, как Володя. Мирная буржуйская жизнь даже меня расслабляет. Кроме того, еще никто не предлагал мне учиться в кабаке. А что, мне нравится, только надо будет следить, чтобы не разожраться. А то помню, что мне устроил Ван, когда я вернулся из Союза и ему показалось, что я разжирел (а весил я тогда – точно помню – не больше пятидесяти килограммов).
*
В "Побеге бамбука" меня и до того встречали как уважаемого человека, но когда я пришел туда на следующую встречу с Канем, персонал словно подменили. Я прямо читал у них глазах: "Мастер Минь ужинал с самим боссом Канем и босс держался с ним, как с ровней. Мало того, босс позволил мастеру Миню заплатить за свой ужин". Смешно.
Кань явился минута в минуту и сразу приступил к делу:
– Надеюсь, ты понял: то, что я вчера назвал житейской мудростью, – это вообще никакая не мудрость. Такие фокусы чаще называют хитростью и к тому, о чем меня просил поговорить с тобой мастер Ван, они не имеют никакого отношения. Это так, развод для лохов. – Он подмигнул мне. – Перед тем как продолжить, я повторю вопрос, который задавал тебе, когда мы ужинали за этим самым столиком позавчера. Чем я тебя не устраиваю, как человек, который должен тебе передать некоторое знание? И, заметь, по просьбе твоего мастера. Тогда я ушел до того, как ты успел мне ответить. Но если тебе интересно продолжение, то нам придется это выяснить.
– Ну не знаю, – протянул я. – Может, потому, что я никогда не имел дела с бандитами. Кстати, сам Ван же и говорил, что мафия очень заинтересована в таких людях, как я, и предупреждал, чтобы я ни за какие деньги не связывался с такими, как ты.
– Какие деньги?! – засмеялся Кань. – Ты уже на первой нашей встрече сам видел, что я могу заставить тебя работать бесплатно и ты мне за это еще приплатишь. И сделать мне это достаточно просто. Нужно грамотно создать у тебя нужную иллюзию, что для меня совершенно не проблема. Вспомни, как качественно ты отделал моих людей. Можно сказать, ты им дал урок хорошего тона. Получается, что ты учил их манерам, то есть делал мою работу. И, заметь, совершенно бесплатно! Если знать, что ты любишь и умеешь делать и правильно тебя стимулировать, то тебе и платить не нужно. Ты и сам все сделаешь. Так что о деньгах забудь.
– Значит, потому что бандит! – стал заводиться я.
– Ладно, я бандит, – легко согласился Кань. – Причем крупная рыба. Но, видит Небо, моей вины в этом нет. Кем были твои предки? Лекарями, мастерами Ци-Гун и боевых искусств?
Я уже понимал, к чему он клонит, и потому смолчал.
– И выбора, кем стать, как я понимаю, у тебя не было. Тебя с малых лет, ни о чем не спрашивая, просто начали учить. А когда ты вырос, уже и спрашивать не надо было, тебе все это уже нравилось. Да что там нравилось, оно бурлило у тебя в крови. В общем, у тебя такая карма. У меня другая карма, все мои предки были, как ты говоришь, бандитами. Сами себя они называли черным обществом. Получается, что я был в таком же положении, как ты: у меня тоже не было никакого выбора. Ты сам не маленький, должен понимать, что между нами не такая уж большая разница, ведь иногда воин мало чем отличается от бандита.
– Это смотря какой воин, – недовольно пробурчал я, хотя прекрасно понимал, что Кань прав.
– Любой! – отрезал он. – В любом бандите есть воин, в любом воине – бандит. А в некоторых того и другого поровну и тогда не понять, воин он или бандит. Скажу тебе больше, именно из воинов и получаются самые лучшие мафиози. Солдаты – самое лучшее сырье для преступности, особенно организованной. Хороший, испытанный солдат привык исполнять приказы, он привычно готов и убивать, и умирать. И это не слова, а опыт.
– Кстати, – снова перескочил он с темы на тему, – тебе твой дед не рассказывал, как ему удалось пересечь границу, когда он бежал из Китая?
– Он не любит об этом говорить. Я спрашивал не раз, но все, чего я добился, это слова о том, что если бы не Ци-Гун, ему это никогда бы не удалось.
– Когда он пересекал границу, ему нужно было миновать небольшой китайский пост. На этом посту его задержали, но расстреливать не стали, потому что он вез с собой двух беспомощных стариков. До выяснения его посадили в подвал. Когда он понял, что "просто так" ему не выйти, он вышел "не просто так". Как он это сделал, никто не знает. После его исчезновения осталось пять трупов – четверо солдат и офицер. Что он с ними сделал, никто не знает, потому что никаких следов насилия на телах не было. Видимо, техника смертельного касания. Так что он тебя не обманул, можно сказать, что это чистой воды Ци-Гун. Хотя лично я бы сформулировал это несколько иначе.
Чем зарабатывал на жизнь твой учитель Ван до того, как стать охотником на тигров, тебе тоже наверняка неизвестно. Он этого никому не говорит. Но, думаю, тебе уже можно знать, ты большой мальчик, тем более той же породы. Во времена своей молодости, будучи непревзойденным воином, Ван участвовал в боях без правил. Само собой, за большие деньги и до смерти. Потом это ему надоело и он перешел на тигров. Говорил, что за тигра платят немного меньше, чем за человека, но зато для кармы не так плохо, да и риск меньше, чем сражаться с такими противниками, которые были у него в боях без правил, куда кто попало не приходил. Может, ты мне не веришь?
Чувствовал я себя странно. Я, давно никому не веривший, поверил этому бандиту, не далее как вчера показавшему, как блестяще он умеет "разводить" людей. Поверил с первого раза!
– Теперь они изменились и ведут правильный образ жизни, но даже они не всегда были святыми. Кстати, я не спрашиваю тебя, скольких людей убил ты. Думаю, больше, чем твой дед и Ван, вместе взятые. Намного больше! Я спрошу тебя иначе: ты уже посчитал, сколько людей тебе надо вылечить, причем не просто вылечить от какого-то пустякового заболевания вроде насморка, а спасти от смертельного недуга, чтобы хоть как-то уравновесить свою карму?
– Зачем ты мне все это говоришь? – со злобой спросил я.
– Это и есть первый урок мудрости. Нет черного и белого. Есть масса оттенков, полутонов, игры света и тени. Нарисуй-ка мне символ Инь – Ян.
На душе было тоскливо, спорить не хотелось. Бандит был прав. Хотя какой он бандит. По сравнению со мной он – невинный ребенок. Я молча нарисовал рыбу Инь – Ян.
– Ну вот, снова черное и белое, – протянул Кань. – Похоже, ты так ничего и не понял. На самом деле нет четкой грани между светом и тьмой, а есть постепенный переход между ними. Где более плавный, где менее, но переход, а не грань. Иначе, где грань между воином и бандитом. Надел мундир – воин, снял мундир – бандит?
– Я был шпионом и большую часть войны провел без мундира, – сказал я.
– Вот, вот, – подтвердил Кань. – Шпион – это самый большой бандит и есть. Это солдату ничего нельзя. А шпиону, как и бандиту, все можно, нельзя только попадаться. Никакого отличия. Да если бы ты не был бандитом, разве вернулся бы ты позавчера, чтобы избить несчастную, неотесанную деревенщину? Или, может, ты их перевоспитывать собрался? Если так, то уверяю тебя, они еще злее станут. К тебе, конечно, и близко не подойдут, но на остальных будут бросаться еще с большим остервенением. Мне, кстати, это лишнее насилие совершенно не нужно, так что некоторое время придется за ними еще больше следить. Но к тебе никаких претензий. Это моя промашка. Я ведь про тебя знал. Надо было им тебя сразу показать, проблем бы меньше было. Ладно, – оборвал он сам себя, – это моя вина, так что сегодня ужин за мой счет.
А чтобы тебе было что почитать перед сном, вот тебе книга о профессиональных японских воинах, о том, чем они отличаются от бандитов (и отличаются ли вообще), и о том, что на самом деле это часто одни и те же люди, только волею судьбы попавшие в разные обстоятельства. Я тебе там подчеркнул кое-что.
Не могу сказать, что я любил читать, но после общения с мастером Мо я начал находить в этом хоть какой-то смысл. Да и книги он мне оставил отменные. Как он говорил: "Чтобы стать мудрым, ты должен прочитать не больше десятка книг. Но чтобы найти эти книги, тебе придется прочитать десятки тысяч других книг. Лао-цзы и Конфуций – это на всю жизнь. Поймешь их и больше тебе ничего не нужно знать".
Так что книжку Каня я взял даже не без удовольствия. Хоть "Лао-цзы и Конфуций на всю жизнь", но такие книжки "сплошняком" не почитаешь, тут нужно думать не то что над каждой фразой – над каждым словом. Поэтому новая книжка для разнообразия была вполне кстати. Тем более такая тоненькая.
Открыл я ее на заложенной странице и прочитал аккуратно подчеркнутый фрагмент.
"Ямамото Дзинъэмон всегда говорил своим слугам: "Напропалую играйте в карты! Лгите сколько угодно! Если вы прошли с человеком сто метров и он не солгал вам семь раз, этот человек ни к чему не пригоден!". В прошлом люди всегда говорили подобным образом, потому что они заботились только о воинских подвигах и считали, что "праведный" человек не способен на великие свершения. Они также закрывали глаза на проступки людей, оправдывая их словами: "Они сделали много хорошего, поэтому…"
Люди вроде Сагара Кюма тоже прощали своим слугам воровство и прелюбодеяния, постепенно приучая их не совершать таких поступков. Сагара Кюма говорил: "Если бы не такие люди, у нас не было бы настоящих слуг"".
"Какая прелесть, – подумал я. – Играйте в азартные игры, лгите, воруйте и прелюбодействуйте. И это великие японские воины, известные своей воинской добродетелью! Хотел бы я посмотреть на простого деревенского учителя воинских искусств, который преподавал бы своим ученикам такие истины. С ним бы в деревне не здоровался ни один человек, а о том, чтобы отдать ему своего сына в обучение, и речи бы ни шло".
Но вообще книга была очень забавная, в ней "правильные" и "неправильные" поучения сменяли друг друга. Два "правильных" наставления я счел настолько важными, что даже не поленился и записал их в тот блокнот, где записывал все, что Мо рассказывал мне про Тай-Цзи-Цюань. Звучали они так:
"Если слуга будет думать только о том, что ему предстоит сделать в течение дня, он сможет сделать все. Приниматься нужно только за то, что можно закончить в течение одного дня. Завтра будет тоже только один день".
"Слово "гэн" означает "иллюзия" или "привидение". В Японии человека, который показывает фокусы, называют гэндзюцуси, или "мастер создавать иллюзии". Все в этом мире – всего лишь кукольное представление. Вот что значит слово "гэн"".
В результате книжка (называлась она "Хагакурэ", или "Сокрытое в листве") настолько меня увлекла, что за ночь я прочел ее от корки до корки. И выяснил неожиданную вещь. Не знаю, что такое "нейролингвистическое программирование", о котором говорил Кань, но если я хоть что-то понимал, то эта книжка программировала человека, призывая его каждое утро и каждый вечер готовиться к смерти. Причем не просто к смерти (это понятно, все смертны), а к смерти ради своего господина. Там многократно говорилось об отречении от своей жизни ради своего господина, которому необходимо было постоянно поклоняться.
Как по мне, то так следовало не обучать воина, а дрессировать сторожевую собаку. Это как раз ее служба – беречь имущество хозяина и его жизнь, не щадя своей собственной. Но мало ли что мне казалось, чужая традиция – потемки. Для меня же книга было чрезвычайно поучительной, хотя бы потому, что я еще раз оценил, как правильно и честно меня учили, и еще раз поблагодарил за это тех, кто меня учил.
Когда я возвращал "Хагакурэ" Каню, я сообщил ему, что думаю по поводу такого "Пути воина". На это Кань ответил мне так:
– Это ты зря, прекрасная система. До сих пор работает. На этих принципах основана современная японская мафия. Они считают себя потомками самураев, требуют беспрекословной преданности клану и старшим "по званию". Очень удобно для поддержания железной дисциплины. Кто провинился, тот сам отрезает себе фалангу пальца на руке. И это если провинность невелика. А если велика, то кончает жизнь самоубийством. Они же самураи! Так что лишнего себе никто не позволяет.
Полезная книга, если ее читать без восторга и излишнего восхищения подвигами "древних героев". Конечно, они были героями, но если человеку морочить голову, то из любого можно сделать героя. И для этого не много нужно: общая идеологическая платформа и постоянное, ежедневное, ежечасное, ежеминутное вдалбливание одного и того же. Причем желательно с детства. И кстати, разве твое родное вьетнамское государство тебя не так воспитывало? Правда, с тобой у них не очень хорошо получилось. Но это только потому, что тебе с детства вправили мозги и приучили слушать одного человека – себя.
Когда Кань заговорил об "общей идеологической платформе и постоянном вдалбливании одного и того же", я вспомнил, что в свое время показал мне Володя. Тогда он учился в строительном институте и рассказывал, как серьезно их учат рассчитывать всякие здания и сооружения. Если попросту, то учат строить так, чтобы здание не развалилось и не рухнуло никому на голову. С жилыми домами было проще, там просто жили люди, которые "никаких хлопот зданию не причиняли". А вот с промышленными зданиями, где работали мощные механизмы, порождающие динамические нагрузки, было сложнее. Они "трясли" здание так, что оно могло войти в резонанс и разрушиться. Всех этих слов – "динамические нагрузки", "резонанс" – я, разумеется, не знал, ибо все, что меня не касалось, меня интересовало мало. Однако Володя сумел даже мне популярно объяснить, о чем речь.