И прорывался сквозь непонимание властей, неприкрытую ненависть ментов, а потом шел в свой техникум преподавать физкультуру. Дети любили его. Скольких он остановил, скольким не дал погибнуть от безумных мыслей, от неизбежных болезней и от прямой дороги в тюрьму! Многие питомцы его предавали - ведь они были воспитаны нашей безумной страной, которая учила лишь воровать и как-то выживать. О благодарности ученики даже и не слышали. А как можно было думать о благодарности, если неблагодарность они впитали с молоком матери?
В свои пятнадцать лет Григорий Андреевич хулиганил, как и все трудные подростки. Но случилось то, что должно было случиться: он встретился с офицером из Окинавы. Тут-то и началось удивительное общение подростка-хулигана и мастера старого окинавского каратэ.
Андреевич рассказывал, как холодной зимой в свирепой неравной драке, когда стало ясно, что вряд ли спасешься, его кто-то схватил за шиворот и легко выдернул из-под навалившихся тел. А когда открыл заплывшие, кровавые глаза, то увидел небольшого, худенького, немолодого человека и никого больше. "Узбек", - подумал Андреич. И думал так целый год, встречаясь с ним по несколько раз в неделю.
Городок был небольшой, и Андреич всегда спешил в назначенное место - и зимой, и летом. За что-то полюбил его японец. Встречи были под открытым небом, в разных местах, в основном на берегу реки. Японец-узбек, наверное, очень сильно рисковал, особенно по тем временам, ведь это было время крепкого "железного занавеса". Они любили друг друга. Японец отдавал свои сокровенные знания, а мальчик Гриша брал их, и не как-нибудь, а душой. Наверное, потому офицер и отдавал.
О каратэ в те времена не слышал никто. И об острове Окинава, наверное, мало кто знал. А когда закончился для шестнадцатилетнего Гриши год счастья души и тела (ведь душа с телом живут вместе), он узнал, что трепетно ждал не узбека, а настоящего самурая.
Андреич рассказывал: снится ему почти каждую ночь то страшное расставание. Когда он, шестнадцатилетний, нагнул голову и, рыдая, уткнулся лицом в грудь маленькому японцу. А тот, усмехаясь, тихо рассказывал о древнем острове, о гордых самураях и о том, что многое не успел передать дерзкому украинскому пареньку. После этого прощания они больше не виделись никогда. Но даже через тридцать лет Андреич верит, что увидятся.
… В маленькой японской деревушке жила семья. Детей было несколько, но один из них отличался прекрасным даром: мальчик все время резал нэцкэ. Крошечные фигурки, которые в Японии ценились всегда. Их перебрасывали через пояс кимоно как противовес кошелька или просто для красоты. Миниатюрная скульптура и Япония всегда были одним целым. Отец не мог спокойно смотреть на вырезанные сыном фигурки. И однажды, хоть это и было нелегко, он решил отдать своего мальчугана легендарному резчику, который жил очень далеко.
- Ты ведь хочешь резать фигурки? - пытливо спросил отец у сына.
- Я хочу их резать всю жизнь, - с радостью ответил ребенок.
Отец по рассказам знал, что великий резчик славится прескверным характером и буквально мучает своих учеников, заставляя много работать по хозяйству, при этом колотя их бамбуковой палкой и часто делая это без особых причин. И все же отец решился. В одну руку он взял холщовый мешочек с рисовыми лепешками, бросив на них лучшую работу сына, другой рукой обнял свое единственное чадо, и они двинулись в дальний путь.
День был ясный и голубой. Ночь они провели в маленькой уютной пещере, сварили чай и закусили его лепешками. Оба очень волновались, а под вечер следующего дня увидели вдали большой, но простой дом мастера. Он утопал в скалах и зелени. Небольшое озерцо, стоявшее рядом, отражало в себе голубое небо.
- Здравствуйте, мастер, - отец с сыном поклонились.
Резчик сидел на гладком камне и, не глядя на них, что-то сердито строгал.
- Ну, чего пришли? - скрипучим, недовольным голосом спросил он.
Отец засмущался такому приему и, пожав плечами, ответил:
- Да вот, сына своего хочу отдать вам в ученики.
- Ну, и зачем он мне? - снова сварливо проскрипел мастер.
- Вырезает он хорошо, - совсем смутился отец.
- А ну-ка покажи.
Отец порылся в мешке и достал, как ему казалось, самую лучшую работу сына. Это был маленький, вырезанный из корня вишни парящий орел. Отец гордился каждым тщательно вырезанным пером и устремленным вперед взглядом. Мастер одним движением вырвал у него из рук фигурку.
- Долго ковырялся, - усмехнулся он. И вдруг, размахнувшись, зашвырнул ее далеко в камни, а потом внимательно, с усмешкой, посмотрел отцу в глаза: - Ты хочешь, чтобы он учился? - спросил резчик.
Отец, ничего не ответив, с возмущением подошел к толстому сопливому мальчишке, который что-то усердно ковырял ножом. Он вырвал из его рук фигурку и всмотрелся. На ладони лежал маленький барсучонок - тануки. То самое незлобное, но вредное существо, которое, по японской легенде, любит ночью прятаться в кустах или за камнями на обочине дороги, раздувая свой и без того толстый живот. Барсук барабанит по нему лапами, пугая и сбивая с дороги одиноких путников. Он был какой-то кривенький, кособокий, одна лапа длиннее другой, но выбросить фигурку в пыль у отца почему-то не хватило сил. Старый мастер встал и подошел к нему.
- Покажи, - сказал он, забирая тануки. - Опять спешишь, - сердито крикнул мастер и вдруг ударил сопливого мальчишку, неизвестно откуда появившейся бамбуковой палкой по спине. У того слезы и сопли потекли еще больше.
- Сказал, не спеши, - и мастер нэцкэ швырнул к ногам мальчишки его работу, которую он тут же схватил и спрятал в своей порванной одежде.
- Покажи, - попросил у толстого мальчишки еще не состоявшийся ученик.
Но тот, шмыгая носом, куда-то убежал. И только тут отец увидел, что уже глубокий вечер и надвигается гроза.
- Завтра поговорим, - услышал отец голос мастера. - Твой будет спать со всеми дармоедами, а ты - в мастерской. Сейчас будет большая гроза, а я и так устал, да и старый уже, - тяжело вздохнул резчик.
Возражать смысла не было, тем более, что приближалась грозовая ночь. Стало обидно, что мастер не предложил даже чая. И вдруг он с удивлением увидел, что его сын радостно щебечет в толпе учеников.
- Грязные оборванцы, - сказал про себя отец.
- А ну, быстро сдать работы, - мастер хлопнул в ладоши.
Один из мальчишек начал собирать фигурки в тряпку. "Наверное, их старший", - подумал отец. Мастер забрал работы учеников и занес их в небольшой сарайчик.
- Иди, - сказал он отцу. - Там есть циновка.
Через какое-то время начал хлестать дождь и от сверкающих молний надолго становилось светло. Отцу не спалось. "Экий старый лис, - думал он о мастере. - Смотри, чародей, легенды о нем ходят, а старик просто мучает мальцов. Нет, все-таки что-то было в этом барсучонке." Он размотал тряпку, в которой лежали работы учеников. В ней были наполовину сделанные фигурки. Только барсучонок был уже полностью вырезан, кривобокий, с лапами разной длины. Он взял его в руки и поднес к глазам, чтобы лучше рассмотреть. Внезапно мужчине стало жутко, он вздохнул и решил, что показалось. Но тануки снова задвигал носом, замигал крошечными глазками и изо всех сил, пыхтя, начал упираться лапками в держащие его пальцы.
- Противный мальчишка, - жалобно пропищал тануки. - Он так спешил, что сделал меня совсем некрасивым. Вот пойду и начну в эту грозу барабанить у дороги и напугаю даже монаха, если он будет идти.
И тут отец вдруг заметил, что многие фигурки были доделаны. Ему так показалось из-за барсучонка. Но ведь незря? Ведь в эту волшебную грозу ожил только он один.
А я-то думал, что такое бывает только в сказках. Так вот какой он, великий учитель резки! Может быть, и фигурки моего сына оживут, чтобы убедить еще одного неверующего, непонимающего и слишком щадящего свое чадо? Я заберу своего сына только тогда, когда пожелает Учитель. Даже если ему будет очень трудно и он будет проситься домой.
Дверь со скрипом отворилась и в сарайчик с горячим чаем вошел старый резчик.
- Эх, вы, родители, - нараспев, качая головой, протянул мастер. - Все вам чудеса подавай, забыли, как были детьми и сами делали их. Пей, - он протянул чашку. - И пошли спать в дом.
… Эту легенду, не объясняя смысла, подарил Андреевичу, уезжая на Окинаву, потомок самурайского рода и его первый Учитель Ямазаки. Легенд было рассказано много, но эту Андреевич любил особенно. Ямазаки зажег в груди у Григория Андреевича негасимую любовь к Востоку. И, как вспоминает Андреевич, он совсем не пытался возвысить Страну Восходящего Солнца. Японец отдал самое светлое из существующего на Востоке.
Уже тогда у Андреевича зародилось стремление к всемирному Кунг-Фу, к тому кунг-фу, о котором мечтал Фу Шин. Андреевич свято хранил и развивал духовную и телесную силу, которая непонятным чудом, тонким ручейком потекла к нему в сердце с острова Окинава. Каких только загадок не было в нашей многострадальной стране! И только через несколько лет он встретился с Фу Шином, который был удивлен прекрасными знаниями совсем не восточного парня.
В то далекое время в нашей стране прочно пустили корни, в связи с культурной революцией, школы китайского боевого искусства. Тигры сходились с журавлями в смертельных боях, пытаясь их схватить когтистыми лапами, журавли уходили в сторону, взмахивая и разрезая воздух крыльями. Змеи обвивались вокруг драконов, а те пытались разорвать их. У нас, за "железным занавесом", это ушло в еще большую тайну и в еще большую жестокость. Власти преследовали боевые школы, а они возрождались, меняя свои традиции, потому что прижились в другой стране. А новая земля дает новые традиции, близкие к окружающему. И только лишь знание остается знанием.
Советский Союз начал приобретать в лице некоторых своих граждан великих мастеров кунг-фу. Даже Китай уже не мог похвастаться таким уровнем в своей стране. И Китай вздрогнул, поняв в одно прекрасное время, что потерял, но было слишком поздно.
Забегая вперед, могу сказать одно: когда наша демократия дала возможность измученным прятанием по подвалам ребятам выехать в Китай, то в Срединном государстве попросту ахнули, признавшись честно, что таких боев у них не видели давным - давно. Может быть, и остались тайные мастера, но где они - не знает никто. А нынешняя молодежь в Китае - это хранители традиций и стилей. И могут они красиво станцевать тигром или змеей, но таких жестких боев, которые показали им наши ребята, не видели никогда. Даже сам знаменитый Чак Норрис, который привез команду за бывший "железный занавес", пожав плечами, сказал, что не хочет везти домой трупы, и прекратил на этом дружеские поединки. Вот в такой стране мы живем. И как говорил мой старый корейский Учитель из тайной общины, затерявшейся в глубине дальневосточной тайги, защищенной сосновыми волнами: "Только рабство может породить рабов и героев". А разве не в рабстве жили мы?
У Андреевича было много Учителей, давших ему мировое Кунг-Фу. Фу Шин на его пути оказался последним. Потом, через время, когда полностью погасла вьетнамская война, мастера вьетнамских школ заволновались. И с полубесплатными голодными вьетнамскими рабочими начали потихонечку прибывать за "железный занавес" лучшие бойцы воинственного Вьетнама. Они волновались, что китайская философия и китайские школы будут иметь слишком большое влияние на нашу огромную страну. Но это оказалось не так. В большой стране с большими страданиями могут прижиться только истинные знания, порождающие собственные традиции.
… К сегуну, начальнику охраны императора Японии, долгое время мечтал попасть молодой парень. Потому что сегун прославился своей непобедимой школой меча. Для тех, кто не знает, хочу объяснить, что этот начальник был не из тех начальников и генералов, которых мы хорошо знаем. Мало найдется современного воинского начальства, которое хоть пару раз смогло бы отжаться от пола. Они сейчас в основном пугают солдат хриплыми пропитыми голосами и огромными животами.
В Стране Восходящего Солнца сегун всегда был самым сильным воином, сильным до такой степени, что во время тренировок гонял своих подопечных боевым мечом, нанося удары плашмя. Все сегуны, существовавшие за историю императорской Японии, были великими мастерами боевого искусства.
Молодому человеку повезло, и он наконец-то добрался до лучшего мастера Японии, который любил прогуливаться один в саду. Упав перед ним на колени, юноша начал умолять взять его в ученики. Сегун, отойдя на шаг, согласно кивнул и сказал, что с удовольствием обучит его своей технике меча, но ему интересно, какой техникой владеет молодой мастер. Юноша в страхе отпрянул и снова упал на колени.
- Я никогда не брал в руки меч, - ответил он.
- Зачем вы скрываете свой стиль? - удивился сегун.
- Клянусь вам, - взмолился юноша, - что никогда не держал меча в руках.
- Я верю вам, - ответил мастер. - Обещаю научить вас, но я не привык ошибаться, поэтому вставайте и расскажите подробно о своей жизни.
Они сели рядом и юноша с почтением начал рассказывать:
- Помню, когда я был совсем маленьким, все время плакал и хотел только одного - есть. Чтоб я не плакал, мать меня водила за руку и рассказывала, что живем мы в прекрасной стране, красивой и радостной. Но в мире никогда не бывают только счастливые, сытые и богатые люди.
- В этой жизни, - говорила мать, - нам выпало голодать и быть бедными, в следующей - мы будем сыты, богаты и счастливы. Поэтому не бойся умереть, потому что смерть - это начало следующей, счастливой жизни. И тогда, Учитель, - юноша с почтением поклонился, - я понял свою мать и перестал бояться смерти. Я больше не плакал, когда ложился спать голодным, и искренне радовался, когда удавалось поесть. Недавно я похоронил свою мать с сыновьим почтением, она ушла в другую, более счастливую жизнь. Я не плакал, я был рад за нее, а после решил заняться мужским делом.
Сегун встал и с улыбкой поклонился юноше.
- Я не ошибся, - произнес он. - Вы действительно уже давно мастер боя, только не знаете об этом. Ведь я обучаю учеников боевой технике и владению всепобеждающего меча именно для того, чтобы они потеряли страх перед смертью. Потому, что состояния смерти действительно не существует, есть только переход из одной жизни в другую. И если эта жизнь прожита достойно, то следующая будет еще достойней. Ваша матушка сделала из вас настоящего мужчину. Я могу лишь немного довершить сделанное ею.
… Босяцкое детство Григория Андреевича эту легенду впитало в себя полностью. Что можно сказать о японцах и о Японии вообще? Об этом нужно писать отдельную книгу. Поэтому я хочу напомнить, что многие американские юристы после войны с Японией отказались судить японцев как военных преступников, хотя они совершали, в нашем понимании, немыслимые преступления, уничтожая военнопленных в концлагерях, экспериментируя над ними. Юристы ужаснулись, абсолютно не разобравшись в отношении японцев к жизни и смерти. И многим было невыносимо смотреть на гордых и улыбающихся перед казнью военных преступников.
Одна из самых загадочных стран нашего мира - Страна Восходящего Солнца, понявшая жизнь и смерть совершенно по-своему. Может быть, такое состояние духа и нужно было в тот момент шестнадцатилетнему Грише. Может, и выжил благодаря вошедшей в него необъяснимой силе Окинавского офицера.
Вот так и родился в нашей стране один из выдающихся воинов, ученик Фу Шина. Об Андреевиче можно писать бесконечно, я часто буду возвращаться к своему другу и Учителю. К человеку, который повез меня для передачи обычного поклона от великого корейского мастера Няма к Патриарху Фу Шину. К мастеру, благодаря которому я продолжаю свой путь.
ГЛАВА 2
Теперь мне необходимо писать о себе. Конечно же, это самое трудное. Если писатель говорит, что нет вдохновения, не верьте. Это он пугается ошибок прошлого - ведь настоящее родилось в этих ошибках. Наверное, бывают моменты, когда не хватает сил. Вспышками ярких молний память выбивает из рук перья. Я не считаю себя писателем, но уверен, что каждый, кто пишет, не столько хочет открыть кому-то глаза, сколько берет на себя смелость исповедоваться перед многими. Ошибки прошлого ранят в самое сердце.
Нужна ли кому-нибудь эта исповедь? Чувствую, что поступаю глупо: это - очень слабая попытка смягчить ошибки прошлого. Но все же верю, что, глупо спасая себя, помогаю другим. Разве узнал бы кто-нибудь о тайной корейской общине, о первом Патриархе, о Чуйской долине?
Очень тяжело писать о себе, поэтому часто не выдерживаю и говорю "он". Понимаю, что глупо, но он преклоняется перед теми людьми, о которых пишет. Он кланяется им низко в ноги. Своим учителям, ученикам, друзьям и самым тяжелым ошибкам прошлого. Своим подстреленным в лет и кровь нежным, белым птицам-женщинам.
Я родился почти сорок лет назад, в бандитском районе, на окраине города, где еще давно, до революции, появилась невидимая граница, перерезав его пополам. Эти две половины упорно ненавидели друг друга, изо всех сил сражаясь.
Ох, и неспокойное было место! В ход шли дробовики и ножи, самопалы и дубины. Участковые менялись часто, они редко уходили на пенсию - в основном на инвалидность или в гроб. Поэтому я до четырнадцати лет не выходил со двора, в котором царила уникальная атмосфера. Интеллигентные родители. Мама, безумно любившая папу. Папа, не меньше любивший себя. Он был спортсменом, и спорт, как это часто бывает, зародил в нем любовь к соревнованиям, к редким, но очень мощным спортивным запоям и женщинам. Мама боготворила папу, а он становился все равнодушнее и равнодушнее к своей семье.
Бабушка, точно так же истерически боявшаяся и любящая дедушку - здоровенного двухметрового бегемота, который не боялся ничего. Дедуля работал каким-то начальником на заводе, дома каждый день пил горькую с друзьями, изгаляясь над всеми, страшно веселясь от того факта, что все родственники гораздо ниже его плеча. Напившись, он устраивал для себя концерты. Ведь двор, усаженный хризантемами и окруженный мощным забором, так же, как и огромный дом, были его собственностью. Поэтому он занимался экзотическим построением, расставляя всех по росту: папа, мама, бабушка, а уж потом несчастный я.
- Ну что, пигмеи?! - рявкал дедушка. - И в кого вы такие? А ты, - обращался он ко мне, как всегда выдавая мощный шалобон, от которого целый день гудела голова. - Был бы девкой, может, и любил бы. А так еще один урод.
И, махнув рукой, он, пьяно качаясь, уходил в дом в обнимку со своей рыжей любовницей и гогочущими друзьями.
Да, приходится вспоминать самое тяжелое - изуродованное детство. Обычно мы еще долго стояли возле ненавистной клумбы с белыми хризантемами, боясь разойтись, - вдруг выйдет дедушка пострелять по воронам или воробьям из своей любимой двустволки.
Малый рост, слабость и дряблость сделали из меня перепуганное животное, единственное спасение находящее в книжках. Благородные книжные герои тоже сделали свое дело.
Мать рыдала в подушку, дожидаясь отца из затянувшихся спортивных командировок. Бабушка вечно готовила деликатесы, в страхе дожидаясь дедушку. А я ходил между сливовых и вишневых деревьев, вокруг любимой дедушкиной клумбы, представляя себя Маугли, а обшарпанную дворнягу-суку, которую все называли почему-то Тузиком, представлял великим волчьим вожаком. Вряд ли это принесло мне что-то хорошее.