- ...И вот понасмотришься на деяния человеческие, а потом читаешь этих профанов-мечтателей! - Империали подошёл к столу, заваленному книгами. - Вот дурачок Козимо Раймонди пишет, что природа, "создав человека, так усовершенствовала его во всех отношениях, что он кажется созданным исключительно для того, чтобы предаваться любому наслаждению и радости. Даже перипатетики, полагающие высшее счастье в размышлении о сокровенных вещах, должны признать, говорит он, что это высшее созерцание тоже есть вид наслаждения и, что оно невозможно, если сопровождается страданиями". Дурак. Если нечего сказать, мог бы, по крайней мере, выразить это коротко. Ему вторит и глупец Джаноццо Манетти в речи "О достоинстве и превосходстве человека": "Сколь велика и блестяща сила разума, свидетельствуют многие великие и блестящие деяния человека..." Да уж... насмотрелся я на эти деяния... А вот и ещё один авторитет. Марсилио Фичино. "Мощь человека, - говорит этот безумец, - почти подобна божественной природе. Повелевая всем живым и неживым в природе, он есть как бы некий Бог..." Идиот. Дориа, кстати, говорил, что Фичино был двух вершков роста, горбатый карлик, постоянно жаловавшийся на слабое здоровье, поминутно нывший то от прострелов, то от колик, то от золотухи, но дотянувший почти до семидесяти, пережив многих из своих покровителей и учеников.
Элиа молча слушал.
- Эти умники,- продолnbsp;жал инквизитор, - так жаждущие поnbsp;ставить человека на место Бога, понимают ли они, на какую бессмыслицу обрекают человека? Пока наивная молодость кружит голову, об этом не задумаешься, но что делать в шестьдесят... без Бога? Ведь полезешь в петлю... При этом эти глупцы так славят свой разум, словно невесть какое сокровище! Жалкие идиоты! Когда разум говорит о своей независимости от Бога, он рано или поздно взбунтуется против всякой духовной преемственности, замкнётся в себе и утратит способность к рассуждению. Скоро они отвергнут явь, не смогут более служить идеям, запретят себе что-либо знать, помимо жалкого конкретного факта, логику заменят сомнениями, не посмеют более высказывать суждения...
Элиа снова не возразил.
- Нет, - заговорил Вианданте вновь, - я не хочу сказать, что глупы все. Этот, винчианец, Леонардо, тот поумнее был, конечно. "Взгляни же на ничтожество человеческих помыслов и поступков, и ты поймешь", говорит он, что "некоторые люди должны называться не иначе, как проходами для пищи, производителями дерьма и наполнителями нужников, потому что ничего от них не остаётся, кроме полных нужников", Да, этот смотрел глубже. Да и великий флорентинец никогда не заблуждался.
"О, христиане, гордые сердцами,
Несчастные, чьи тусклые умы,
Уводят вас попятными путями!
Вам невдомёк, что только черви мы -
В которых тлеет мотылек нетленный,
На Божий суд взлетающий из тьмы ..."
Золотые слова. Ну, и что толку? Французская болезнь совместно с чумой, да вечными войнами выкосили уже пол-империи, но распутства меньше не стало. Бабы сошли с ума, оставшиеся мужики... - Джеронимо махнул рукой. - Впрочем, ты заметил? Все дорожает. В годы моей учебы дрова стоили втрое дешевле, а сейчас в Болонье - Дориа пишет - общественные бани практически не посещаются, слишком дорого их отапливать, а ведь что там творилось в те годы! Вздорожали и ткани - многие были бы и не прочь одеваться скромнее - да дурное тщеславие мешает. Однако, глядишь, нищета сделает то, что не может здравый смысл, слишком у многих находящийся на службе их похоти да гордыни. Но из душ уходит Господь - вот беда...
- А ведь знаешь... - Вианданте побледнел до меловой белизны, - когда я читал документы о деле Жиля... Я подумал тогда, что сам мог бы быть Жилем...
Леваро исподлобья ошеломлённо взглянул на друга.
- Что? Ты?
- Да. - Джеронимо был серьёзен и сумрачен. - Я подумал, что вместимость моей души - равна душе Жиля. Я не чувствую своих пределов, проваливаюсь в себя как в бездну, не могу постичь себя в полноте. Но ведь и Жиль не мог. Что держит меня? Что спасает от падений? Глупцы скажут - честь, совесть, стыд... Вздор. Только Бог. Уйди Он из души - я наплюю на честь, и зачем мне нужна будет совесть, и чего стыдиться? Все выродится, в душе поселится Дьявол. Что и случилось с Жилем. Но ведь и это ненадолго. Дьявол тоже уйдёт из опустошённой души - на что она ему? - и Жиль познал это. Останется пустота, неутолимая похоть да черви. Тысячи тысяч, сонмы людских душ - пустых, похотливых и червивых... Проходы для пищи, наполнители нужников...
- Полно, что ты... Словно пророчишь.
- Да нет, зачем? Но из душ, неужели ты не чувствуешь, Элиа, из душ уходит Господь... Разве могу я слабой своей рукой остановить всеобщее отступление? А что в итоге? Коварство, вероломство, убийства из-за угла, мстительность, жестокость, разгул страстей... Священнослужители в Риме содержат мясные лавки, кабаки, игорные и публичные дома, монахини читают "Декамерон" и предаются оргиям, а в грязных стоках находят детские скелеты - последствия этих оргий. В Милане герцог Галеаццо Сфорца услаждает себя за столом сценами содомии. Уже нет никакой разницы между честными женщинами и куртизанками, между законными и незаконными детьми. Наш папа Климент VII сам - незаконный сын Джулиано Медичи, правда, невинно убиенного... Всюду непристойная литература и срамная живопись. Такая мерзость, как "Гермафродит" Панормиты, посвященная Козимо Медичи, принята с восхищением. В Ватикане при Льве X ставили непристойные комедии Чиско, Ариосто и кардинала Биббиены, причем, декорации писались Рафаэлем. Художники наперебой изображают вакханалии, соревнуясь друг с другом в неприличии... Дурачки громоздят неоплатонические бредни, но аморальные умники в ничем не сдерживаемых страстях проявляют себя зверями. Из душ уходит Господь, из душ уходит Господь... Они не хотят Истины - её гнёт уже невыносим для них - в них есть дьявольская сила для мерзости, но в этих душах нет силы стоять в Истине... Надлом, распад, гибель... Воистину, Господь, придя, найдет ли веру на земле?
- Ты считаешь, что причина в ... усталости от Истины?
Империали горестно усмехнулся. Никогда Элиа не видел у него такой улыбки.
- Понимаешь, - Джеронимо закусил на миг губу и странно побледнел, - демонизм движется злобой и ненавистью, в нем - темные страсти, но не все там распутны, просто он увлекательнее и острее, чем наша Церковь, которая проповедует теплохладное добро, а мы не можем, уже не можем нашу Истину, наше добро сделать огненным, непресным, оно становится скучным и даже пошлым.
- Стало быть, распад мира неминуем?
Джеронимо снова горько усмехнулся.
- Распад мира не обязательно будет апокалипсичен, Элиа. Я боюсь, что он может просто стать царством пошлости. Исчезнет тоска по горнему миру и священный ужас перед Адом. Они уже не будут замечать жуть своей пустой жизни, не поймут своей пошлости, а поймут - она будет даже забавлять их. В царстве пошлости все будет легким, это мир без страданий и даже без скуки, ибо скука - все же страдание от своей пустоты. Пошлыми станут серьезные суждения, пошлыми и бесконечно повторяемыми станут слова любви... Это один из концов судьбы Человечества. Пошлость же Истины будет последним и самым зловещим его проявлением...
* * *
...Назавтра Вианданте почтил своим присутствием казнь убийцы своего друга - Лучии Вельо и её приспешника. Молча стоял на возвышении. Молча смотрел. На скуле и виске что-то дергалось, но лицо сохраняло обычное спокойствие. Вельо, крохотная тощая женщина лет пятидесяти пяти, невзрачная и бледная, со спутанными грязными волосами, мутными глазами озирала толпу, из которой то и дело раздавались проклятия. Один голос - низкий, хриплый с чуть проскальзывающими визгливыми интонациями Империали узнал. Вдова Руджери. Но Вельо словно не слышала, продолжала озираться, точно кого-то высматривала. "Ждёшь дьявола, нечисть?"- послышался насмешливый голос за спиной инквизитора.
Неожиданно Вианданте заметил в толпе незнакомого человека на сером ишачке, толстого и неуклюжего увальня, с большим и серьезным лицом. Будто промелькнуло что-то смутно знакомое, уже виденное когда-то, но вспомнить, что именно, инквизитор не смог. Преступников возвели на костёр, священник Трибунала подошёл к приговорённым к смерти. В тюрьме Пелато накануне казни исповедался и причастился, Вельо - отказалась. Отказалась она и сейчас. Буканеве, облегчённо перекрестившись, поджёг дрова, и пламя медленно охватило поленницу. Вианданте оставался на площади до конца, чуть морщась от криков, доносящихся из пламени. Спокойно оглядел, покачав головой, два обугленных тела. Тяжело вздохнул, спустился к толпе, почтительно расступившейся. Некоторые опускались на колени, прося благословения. Некоторые целовали полы его монашеской рясы, припадая к воскрылиям её риз. Склонилась и вдова Руджери. Для горожан он воплощал Божье возмездие, кару зла на земле.
Его боготворили.
Неожиданно их с Леваро окликнул Пиоттино с вопросом, что делать с кучей конфискованных у Вельо колдовских книг? Джеронимо подошёл к груде рукописей. Ткнул в кучу носком сапога. Один из свитков, шурша, развернулся. "Чтобы вызвать в городе чуму, надо взять жабу, вскормленную облатками причастия, зубы волка и дохлую крысу, окрещённую во имя Сатанаила, и обернув их в чёрный плат, бросить в колодец, трижды повторив..." Не дочитав, приказал снова разжечь огонь.
Элиа задумчиво стоял рядом и изумлённо пялился на грязный палимпсест.
- Странно. Готов поклясться, что уже видел такой - и сжигал. Что за чёрт? Сколько раз от этих дьяволовых гримуаров оставалась горстка пепла... Откуда они снова берутся? Почему эти чёртовы рукописи не горят?
- Горят, Элиа, ещё как горят. - Инквизитор злобно швырнул свитки в огонь. - Пылает папирус, полыхает и корчится в огне пергамент, сгорает палимпсест. Беда не в сатанинских рукописях, а в дьяволовых писаках. Это они - чума в городе! Ещё огня, Пиоттино! За обедом Вианданте был странно безучастен и расстроен. Неожиданно заговорил. "Где она проходит, эта роковая черта, когда творение Божье отдается Дьяволу? Не родилась же эта Вельо мерзавкой? Была молода, на что-то, наверное, надеялась..."
- Один тюремщик сплетничал, - просветил его Леваро, - что в юности ею пренебрег какой-то Вольфганг Тепль, женился-де на другой, а её опозорил и бросил.
- Неужели из-за этого? Впрочем, возможно... для баб это значимо... Но ведь, чтобы начать убивать, человеческую жизнь надо не ставить ни во что... Дьяволово искушение? Нет. В книге о свободе воли Августин утверждает, что причина злобы человека коренится в нём самом. Дьявол не может изменить решения свободной воли человека. Значит, чёрт не виноват. Отказаться от Причастия. - Империали содрогнулся всем телом. - У неё в глазах, знаешь, было что-то страшное - непримиримое отчаяние и такая запредельная тоска...
- Она убила Аллоро.
- Да-да. Конечно. Во что она верила? Отказаться от последней возможности примириться с Господом... Бочка пуста, но наполняема, в кувшин можно налить вино, любая пустота может быть заполнена, но почему эти пустые души ничего не вмещают?
Элиа задумался, потом, почесав щеку, сказал:
-Знаешь, однажды Гоццано задержал по доносу одного чернокнижника, у которого нашли при обыске яды и несколько десятков гримуаров о Великом деянии да философском камне. Так вот... он сказал на допросе, что смысл истории человечества в появлении великих людей, а остальная человеческая толпа - навоз, плебеи, удобрение почвы для появления этих великих...Он принадлежит к первым, аристократам, а значит, ему все дозволено.
Джеронимо покачал головой.
-Это искус ложного аристократизма, Элиа, ни один человек, даже самый последний, не может быть средством, он - цель. Аристократия - фатум рода, рок крови и диктат личного благородства. Истинному аристократу ничего не дозволено. Это ничтожествам все дозволено. Я не люблю говорить об этом, ведь я - Империали, но господство, в сущности, плебейское дело, Элиа. Аристократическая власть благороднейших - не притязание, а служение. Это люди низов, чернь, стремятся взобраться повыше, к господству, к величию - и во власти становятся свиньями или волками. У меня же нет пути вверх. Я и так наверху, и мой путь - путь снисхождения, умаления, смирения...Это единственно возможный путь подлинного патрицианства. Но как можно видеть в творениях Божьих удобрение для великих? Каждый создан быть святым... Но к чему это ты?
-Ты всегда скорбишь об этих грешниках... И Гоццано сокрушался... Но может... они подлинно...ну... те, кому все дозволено? Наполнители нужников...
- Воля к наслаждению, воля к богатству, воля к власти всегда отличали плебеев, а власть воли, избыток самоотдачи и духовные устремления говорили о патрицианстве. В благородстве эту Вельо, конечно, не обвинишь, в аристократизме не заподозришь, но почему, чёрт возьми? Почему человек соглашается на плебейство духа?
Элиа печально усмехнулся.
-Некоторые и не хотели бы соглашаться, но если прадед - суконщик, дед - купец, отец - чиновник магистрата в Вероне... Или по-твоему кровь ничего не значит? Ты не высокомерен...
- Дух выше крови. Веками из толпы выходили лучшие - жаждавшие благородства, отстаивавшие свою честь и веру, и худшие - жаждущие власти, денег да ублажения похоти - вон они, Сфорца, сильные и бессердечные... Первые создают роды истинного рыцарства, вторые - ряды привилегированной знатной черни, мало чем отличаясь от той грязи, из которой вышли. Они коснеют в своих родовых предрассудках и гибнут, и мир ничего не теряет от их распада, но исчезновение истинного патрицианства будет смертью древнего благородства на земле, разрывом связи времен... Что до тебя.. - Джеронимо пожал плечами, - тебе ничто не мешает быть аристократом. Ничто и никому не может помешать стать аристократом - достаточно напряжения воли, направленной к Истине. Христос - первый подлинный аристократ на земле и Он делает аристократом каждого, приходящего к Нему, освобождая его от похотей очей, похоти плоти и гордости житейской.... Но ты не забыл, что Он родился "сыном плотника"?
Элиа ничего не ответил, но, закусив губу, задумчиво смотрел в каминное пламя. Инквизитор же продолжал:
-Но почему люди не хотят быть аристократами, почему им претит праведность - вот в чём загадка...
Вианданте открыл трактат. "Есть три способа, коими демоны при посредстве ведьм совращают невинных, и вследствие чего нечестие постоянно растёт. Первый - из-за тоски от тяжких несчастий. Искушение посылается в пределах сил испытуемого, и Бог попускает его, чтобы люди не пребывали в оцепенелом малодушии. Ничтожные души не выдерживают искушений, оправдывают ими свое уклонение, обращаются к ведьмам за советом, получают различные средства, если только соглашаются дать обещание во время исповеди перед священником кое-что замалчивать; так мало-помалу они приводятся к полному отрицанию веры и своему богомерзкому занятию.
Дьявол уже владеет злобными, и потому более тщится совратить праведных. Соблазняет таких он их же тайными желаниями. Примеры из опыта: одна девица, проживающая в Страсбургской епархии, уверяла, что, когда она была в отцовском доме, ее пришла навестить старая женщина, и после нескольких льстивых слов предложила пойти в одно место, где остановились юноши, неизвестные ни одному человеку в городе. "И когда я,- говорила девица,- дала согласие и, подошла к дому, старуха проговорила: "Вот лестница, поднимемся наверх в комнату, но берегись, не ограждай себя крестным знамением". Но, когда она шла впереди, я, следуя за ней по лестнице, тайно перекрестилась. Когда мы вместе остановились на верхней ступеньке, старуха, полная яростного гнева, обернулась и проговорила: "Зачем ты перекрестилась? Вон отсюда, во имя дьявола, уходи обратно", и я невредима вернулась домой".
"Третий способ соблазна - озлобление от нанесённого оскорбления. Падшие девицы, покинутые своими любовниками, которым они отдавались ради обещания жениться на них, потеряв всякую надежду и отовсюду встречая только позор и стыд, обращаются к помощи дьявола или с целью мести, чтобы околдовать своего бывшего любовника или ту, с которой он связался, или чтобы просто заняться всеми мерзостями колдовства. А так как подобным девицам несть числа, то несть числа и ведьмам, вышедшим из них."
- Вот это подходит, - кивнул Элиа.