В них крепче желток, ибо скрыт в нём зародыш пола мужского.
Капуста, растущая в поле, вкуснее той, что росла под горой и испорчена лишним поливом.
Если гость вдруг явился, то курицу, чтобы мягче была, живьем окунуть в молодое фалернское надо.
Лучший гриб - луговой; а другие - похуже. К тому же весьма для здоровья полезно есть шелковичные черные ягоды после обеда.
Если живот отягчен, то мелких раковин мясо иль щавель скоро его облегчат и свободно,
если белым косским вином все это было запито.
Устрицы толще всего, когда луна прибывает, но лучше в Лукрине простые улитки,
чем в Байском заливе даже багрянка; цирцейские устрицы вкусны,
Еж водяной - из Мисена, а гребень морской - из Тарента".
Тереза почему-то восприняла стихи поэта в упрёк себе.
- Умник этот ваш Гораций! Любому понятно, что в Ионии прекрасные устрицы. Да только пока их из Апулии привезут, из самого-то Таранто, они трижды пропасть успеют!
- Это верно, Тереза, но будем надеяться, что кабанчик-то не пропадёт. - Инквизитор задумчиво листал страницы. Как выяснилось, томик стихов в его руках как раз принадлежал любимцу Мецената. - Да, вот они, эти, исполненные столь глубокого смысла строки. Я их как-то пропустил.
"Важно запомнить все свойства различных подливок. Та, что попроще, она состоит из чистого масла
С чистым вином и рассолом пахучим из скумбрии, им в Византии все бочки воняют.
Если же в ней поварить, искрошивши, душистые травы, их настояв на корикском шафране,
а после подбавить масла венафрского к ней, то вот и другая подлива!".
Подумать только - этому рецепту тысяча шестьсот лет!
- Я пробовал обе, - похвалился Элиа, - но корикского у меня шафрана не было и я взял обыкновенный. Но как ты мог пропустить такие строки? Ты не любишь Горация? Предпочитаешь Алигьери? Или Вергилия?
Нет, Джеронимо любил Горация. Часто перелистывал. Его к тому же страстно любил Аугусто Цангино, один из его учителей, но стихи об устрицах тот, будучи строгим постником, никогда не цитировал. Самого же Вианданте просто одолело любопытство.
- Объясни мне, Бога ради, Элиа, смысл того демонического обряда, что описывает Гораций:
"Видел я Канидию в черном подобранном платье.
Они босиком, растрепав волоса, с Саганою-старшей
Шли, завывая. От бледности та и другая были ужасны на вид.
Сначала обе ногтями землю копали; потом зубами терзали на части
Черную ярку, чтоб кровь наполнила яму, чтоб тени
явились умерших - на страшные их отвечать заклинанья.
Был у них образ какой-то из шерсти, другой же из воску.
Тут Гекату одна вызывать принялась, Тизифону - другая.
Вокруг, казалось, витали змеи и адские псы, а луна, от стыда покрасневши,
скрылась, чтоб дел их срамных не видать, за высокой гробницей.
Но для чего пересказывать все? Рассказать ли, как тени
Попеременно с Саганой пронзительным голосом выли,
Как зарывали они волчью бороду с зубом ехидны
В черную землю тайком, как сильный огонь восковое
Изображение жёг..."
В принципе, то, что описывает Гораций, похоже на то, что делала чертова Клаудия. Подумать только, этой демонической заразе столько же лет, сколько рецепту подливы...
- Нет, фессалийские ведьмы, о них писали ещё Ямвлих, Платон, Плиний старший и Овидий, творили свои мерзости задолго до Христовой эры, да и марсы в Риме тоже колдовали не хуже. Кроме того... - Элиа замолчал, ибо на пороге появилась Тереза с pasticcio di Natale, Рождественским пирогом, закусками и ветчиной, Схоластик вскочил на ларь, вздыбил и распушил хвост и громко замурлыкал, инквизитор оставил томик Горация, и всем стало не до демонического обряда.
Дегустация проходила весело и шумно. Схоластик не верил глазам, озирая предложенный ему срезанный с бочка кусок ветчины, и пожирал его со сладострастным урчанием, вцепившись в него когтистыми лапками. Тереза между тем донесла инквизитору на аморальное поведение кота. Обрюхатил двух соседских кошек, подрался с котом синьора Одалли, местного аптекаря, отгрыз ему в бою кончик уха, ведёт себя просто безобразно. Третьего дня дразнил собаку синьоры Чекко, нагло разгуливая по карнизу харчевни и размахивая хвостом. Пёс в итоге захлебнулся лаем и чуть не заболел.
Инквизитор в который раз проигнорировал все жалобы, мотивируя это нежеланием вторгаться в личную жизнь Схоластика. Прокурор, находя в характере кота весьма близкие ему самому качества обаятельного любовника и лихого вояки, тоже не поддержал обвинение. В итоге Схоластик закончил рождественскую трапезу блюдцем наисвежайшей сметаны, и наелся до такой степени, что смог после запрыгнуть на кровать Джеронимо только со второй попытки.
Элиа делился знанием о приготовлении бобов в горшочках, инквизитор запивал ветчину сицилийским вином. Потом разгорелась дискуссия о латуке, и Элиа рассказал, что его прабабка на смертном одре продиктовала его отцу рецепт особого салата из латука, хлебных корок, овощей и оливкового масла. Джеронимо с хохотом процитировал Горация, на ходу перефразируя венузийца:
Элиа премудрый! Прошу, заклиная и Богом, и дружбой:
Дай же и мне приобщиться к источнику этого знанья,
Чтоб почерпнуть из него наставленья о жизни блаженной...
Однако, несмотря на полученные наставления, блаженной жизни они не увидели.
Тереза и Схоластик отправились спать, Вианданте перебирал струны лютни, начались извечные препирательства: Джеронимо обладал красивым и сильным баритоном, голос Элиа был тенором нижнего регистра, однако инквизитор требовал, чтобы прокурор брал теноровые ля-си бемоль и даже си-до. В ответ Элиа рекомендовал начальнику сделать из их дуэта - трио, включив в него Схоластика. "Если наступить ему на хвост - он легко возьмёт требуемую ноту..."
Все эти пререкания повторились и на сей раз, потом, как всегда, затухли, Элиа шарил на столе в поисках нот Рождественского гимна, и тут в дверь постучали. Оба переглянулись. За окнами уже светало. Кого могло принести на заре?
Принесло Подснежника. На его смазливой физиономии застыло недоумение. Обращался он главным образом к синьору Леваро, хотя, время от времени поглядывал и на мессира Империали. Дело в том, что произошла, видимо, чудовищная ошибка. В яслях на площади - новый труп! Элиа побледнел, а Вианданте внимательно выслушал подробности происшествия, корнями уходящего во времена, когда он только понаслышке знал о существовании города Тренто.
...Два года назад весь город был взбудоражен, ибо на Рождество совершилось злобное кощунство. Некий негодяй в ночь, после того, как толпа разошлась, вынул из деревянных яслей на площади, где соорудили сцену Рождества, восковую фигурку Христа, и всунул туда труп сестры несчастного столяра Марчелло Латоньи. Дело это разбирал Чинери, но из-за явного кощунства - пригласили и Гоццано.
Элиа помрачнел. Это дело он помнил. Весь год Гоццано пытался выйти на след преступника, но ничего не получалось. Подняли все связи убитой, была предложена награда тому, кто может сообщить хоть что-то - и ничего. Марчелло жил с сестрой в небольшом доме в центре города, ни в чём порочном замечен никогда не был. Подозревать его оснований не было: он был калекой с поломанной и неправильно сросшейся ногой, целиком зависел от кормившей его сестры, сам же зарабатывал резкой деревянной посуды. Сестра Марчелло - Роза - слыла девицей порядочной и милой, но ни жениха, ни постоянного поклонника у неё не было. Жертва была обесчещена, в спине имелось одно ножевое отверстие.
Обнаружить убийцу помогла случайность, впрочем, нельзя было недооценивать дальновидность и здравомыслие мессира Гоццано. В следующую Рождественскую ночь он приказал троим денунциантам вести наблюдения за городской площадью из специально устроенных тайников. Агенты выразили было недовольство, но им пообещали тройную плату и выдали по бутылке мальвазии. Одним из них был тогда и Леваро, руководивший операцией.
Незадолго до четырех утра Элиа видел из своего укрытия, как человек в тёмном плаще притащил к яслям явно отягощавшую его ношу, вынул из яслей младенца-Христа и ... тут был оглушён напавшим сзади Элиа. Подоспевшие денунцианты связали негодяю руки и сорвали с его головы капюшон. Один из них без труда опознал убийцу - это был столяр Ринальдо Панкери, друг Марчелло, а ноша, которой он собирался осквернить ясли Господни - его соседкой - молоденькой белошвейкой Анной Миччи. Девица была обесчещена, между лопаток алело кровавое пятно. Взятый с поличным, Панкери не запирался, признавшись в убийстве и Розы, и Анны. Приговор вынес Чинери.
Элиа умолк, бросив странный взгляд на Вианданте. Молчал и Подснежник. Инквизитор, в свою очередь, исподлобья оглядев подчинённых, задал вопрос, которого ждал Буканеве и боялся Леваро.
- Скрыть насилие можно более мягкими манерами, нежели удар ножа между лопаток. Он мог жениться или сбежать. Хотя я и не понимаю, зачем прибегать к насилию, когда кругом полно желающих удовлетворить мужскую похоть, причем - задарма. И даже приплатить насильнику. Зачем он убил их?
Леваро бросил короткий взгляд на Подснежника, но перуджиец ответил веронцу несколько растерянным, но загадочно мерцающим взглядом. Элиа понял, что объяснять некоторые весьма непростые для понимания Вианданте вещи придётся ему, но не хотел бы делать это при Подснежнике. Однако выхода не было.
- Дело в том, что... Ринальдо Панкери... Я уже объяснял вашей милости... - Вианданте, удивленный неожиданным переходом Леваро к официальному обращению, пронзил его удивлённым взглядом, - что есть такие вещи, когда мужчина... - Леваро умолк и опустил голову.
Инквизитор несколько секунд ждал продолжения, потом обратился к Подснежнику.
- Может быть, вы, Энрико, объясните мне причины убийства?
Подснежник улыбнулся. Ему польстило, что мессир Империали даже знает имя, данное ему при крещении, которое, надо признаться, он и сам за десять лет работы в Трибунале успел забыть, но его несколько смутила сдержанность прокурора. Однако, заметив, что его непосредственный начальник явно не возражает против его объяснений, все и объяснил.
- Ринальдо убил их, ваша милость, не для того, чтоб скрыть следы насилия. Он был несколько нездоров, и мог иметь дело с женщиной, только после того, как она... переставала двигаться. Он сначала убивал свои жертвы, и лишь потом - насиловал трупы. Но на суде эти обстоятельства, всплывшие на следствии, не афишировались. Гоццано приказал всем молчать. Панкери просто повесили за два убийства. Его ...м-мм.. странности... не оглашались.
В начале этого лаконичного рассказа, прокурор быстро встал и, подойдя к столу, наполнил бокалы вином. К тому времени, как Буканеве закончил, на уровне глаз инквизитора была рука Элиа, протягивавшая Джеронимо бокал. Вианданте кинул благодарный взгляд на друга, помогшего ему скрыть замешательство. Леваро предложил бокал и Подснежнику, и пока тот с восторгом дегустировал отменное сицилийское вино, Джеронимо пришёл в себя.
- Разного рода мужские прихоти весьма необычны, - промямлил Элиа, - некоторые предпочитают, как ты знаешь, мужчин, некоторые - детей или животных, а некоторым подавай трупы. - Он явно не хотел развивать эту тему.
- Это... здесь? У нас? - Джеронимо слышал о подобном во время изучения дела де Ре, но предположить, что оно может иметь место рядом, у него под носом, мог с трудом. -Che schifo! Но почему вы сказали об ошибке, Энрико?
- Да потому, что в яслях - новый труп. Женский. С ножевым следом между лопаток.
- То есть, вы предполагаете, что Ринальдо, взятый с поличным, был невиновен?
- Чёрт! - Элиа был бледен, - как это может быть? Он всё взял на себя.
- Не поминай нечистого в Святую ночь, Элиа. Это уже не волчата, это упыри какие-то. Пойдём на площадь.
Он столь стремительно набросил плащ, что загасил свечу в шандале.
Утренняя площадь была пуста - трентинцы ещё спали, и только Бари, переминаясь с ноги на ногу, охранял зловещую находку. Людей Чинери пока не было. Элиа, воспринявший происшествие как оплеуху, внимательно оглядывал труп. Сходство с позапрошлогодним случаем было полное, с одним исключением - фигурка младенца Христа, в тот раз просто выброшенная из яслей, в этот раз мирно покоилась под рождественской елкой, что же касалось убитой - то на девицу она никак не тянула. Лет ей было далеко за сорок. Джеронимо не мог сравнить этот случай с прошлогодним, и молча разглядывал труп. Мерзость кощунства на этот раз была неочевидна - скорее, подумал Джеронимо, кто-то либо пытался выглядеть маньяком, либо... но нет. Убить человека, чтобы выставить в смешном виде Трибунал? Нет. Панкери судил светский суд. Приговор был вынесен как за обычную уголовщину. Унизить Чинери? Вздор. "Каналы убийств везде одни и те же. Значит, Панкери был невиновен" - донеслись до него слова Бари.
- Вы заблуждаетесь, Тимотео. Ab possе ad esse consequentia non valet. По вероятному нельзя судить о действительном. Из того, что все три убийства похожи - ровным счетом ничего не следует. Вы вполне могли бы залезть на колокольню церкви Санта-Мария Маджоре и показать оттуда горожанам язык, прокурор мог влюбиться в арестованную колдунью-отравительницу, а наши канцелярские крысы - овладеть грамматикой итальянского языка. Но из этого нельзя заключать, что вы лазили на колокольню, что синьор Леваро сходит с ума по ведьме, а трибунальские писаря поумнели. Лишь по действительному можно сделать предположение о вероятном.
- Ты хочешь сказать... - Элиа всмотрелся в лицо Джеронимо.
- Я полагаю, если обстоятельства всех убийств похожи, можно предположить, что тот, кто совершил последнее убийство - вероятно, знал о предыдущих. Но под это определение подходит весь город. Значит, нужно предоставить мессиру Чинери возможность разобраться, кто такая убитая и кому она мешала. Я заниматься банальной уголовщиной не намерен.
Он поднял глаза и встретил взгляд Элиа.
- Я как-то слышал, что любой, преданный человекоубийству, суть сын диавола, "человекоубийцы искони", а значит, убийца - еретик... - рассеянно заметил прокурор. Вианданте в досаде сморщил нос, но назвать софистикой сказанное им же во время дела Вено и нагло цитируемое теперь Элиа, не мог, и потому про себя задался вопросом, почему это все, к кому он благоволит, будь то Схоластик или Элиа, наглеют на глазах? Или это просто обычное поведение существ, обретших чувство собственного достоинства? Интересно, он со стороны выглядит таким же нахалом?
- Не говоря уже о том, - продолжал тем временем прокурор, - что далеко не все горожане так же сведущи в логике, как его милость, и вполне могут сказать, что синьор Леваро, задержавший в прошлом году убийцу и тогда же назначенный главой денунциантов, - просто sbadatо, разиня...А обстоятельства дела многим известны.
Инквизитор лишний раз убедился в мудрости матери-Церкви, весьма пристально следившей за тем, чтобы инквизитор, рожденный в Генуе, не попадал в Геную, рожденный в Палермо - служил бы в Милане, а уроженец Беневенто - осуществлял бы правосудие во Флоренции или Неаполе, где не имел ни родственных, ни дружеских связей. Миром правили монахи - безбрачные мужчины, давшие обеты послушания и нестяжания. Независимые и свободные, не обременённые суетными мирскими связями. Ему было всё равно - что скажет трентинская толпа. Но Трибунал состоял в основном или из местных уроженцев, или из тех, кто, подобно Элиа и Энрико, обосновались здесь из-за женитьбы и ставших полноправными гражданами города. Ни тот, ни другой не были равнодушны к тому, что о них говорится, и не хотели бы ронять свое реноме в глазах трентинцев. Джеронимо понимал их.
Впрочем, репутация Святой Инквизиции была делом и его чести.
- Если так рассуждать, нам придётся круглый год заниматься пошлой уголовщиной, - ядовито высказался Вианданте, понимая, что сам противоречит сказанному им ранее, и потому, вздохнув, продолжил, - ну, ладно, Господи. Святая ночь называется. Узнайте, кто убитая. У неё на пальце - кольцо. Похоже, обручальное. За кем она замужем? Если убита жена - первый подозреваемый - муж, сразу установите наблюдение. Поторопись, Элиа, нам нужно все узнать до поездки в Больцано. Известите Чинери. Что? - прервав свои распоряжения, спросил у что-то бормочущего Тимотео.
- Опознать её могу и я. В чём сложность-то? Это Бьянка Дуччио, соседка моей тетки Донаты. Живёт... жила возле монастыря Августинцев, неподалеку от бывшей еврейской синагоги. А вот мужа у неё увела полгода назад её же подружка Нунциата Борачча, по прозвищу ... впрочем, Бог с ним, с прозвищем... и эта самая Бьянка поклялась, что отомстит разлучнице.
Джеронимо подумал, что не так и плохо, что в составе Трибунала столько местных - зато все сплетни известны. Однако, пока сообщенное не проливало света на происшествие. Если убитая обещала свести счёты с соперницей, почему сама оказалась убитой? Но что-то тут маячило. Не флорентинец и не миланец приехали, чтобы разделаться с толстой трентинкой. Отказавшись от версии об извращенце, следовало придерживаться фактов.
Элиа послал Подснежника за Луиджи Салуццо, отправил Тимотео согреться и собрать денунциантов, а сам решил было направиться к августинскому монастырю, но Джеронимо, напомнив ему об оставшейся ветчине и необходимости позавтракать и предупредить Терезу, погасил его порыв в зародыше. За трапезой инквизитор поинтересовался прозвищем упомянутой Нунциаты, которое забыл Бари. Элиа ответил, что Тимотео ничего не забыл, он вообще ничего не забывает, - просто постеснялся произнести такое в присутствии Главы Трибунала. Джеронимо задумался и прекратил расспросы. Допрос Нунциаты Бораччи был короток. Она провела всю рождественскую ночь у своей подруги Эмилии, с её сестрой и двумя её племянниками. И те подтвердили, что гостья, порадовавшая их всех щедрыми подарками к Рождеству - никуда от них всю ночь не отлучалась. Это было странно. Почему бы ей не встретить Рождество с любовником?
Разве это было бы не более естественным?
Муж Бьянки провёл ночь вместе с друзьями - Туллио и Оливерио. Допросить последних не удалось - они были пьяны до положения риз. На этой стадии расследования, костеря про себя Элиа за то, что делает работу Чинери, Джеронимо распорядился узнать, чем располагала убитая? Оказалось, что и дом на Монастырской улице, и немалые деньги принадлежали самой Бьянке, доставшись ей от покойного отца. Сам же Алессандро Дуччио не имел ничего.
Проспавшиеся дружки не смогли убедительно подтвердить, что Алессандро пребывал с ними неотлучно, а дыба довершила дело. Арестованный твердил, что на убийство его толкнула чертова Нунциата, она же подсказала, как избавиться от трупа. При этом он произнес-таки кличку, под которой она была известна в городе, - после чего покрасневший Джеронимо резко распорядился доставить арестованного и его пассию к Чинери - и никогда больше не упоминать о них. Мало того, что приходится делать работу магистрата, так ещё и подобные мерзости выслушивать в Святую ночь?
Может, и вправду, отдохнуть от всей этой мерзости, съездив в Больцано? Впрочем, вспомнив, что предстоит сделать там, Вианданте поморщился. Мир смердел и загнивал, он утратил какие-то самые важные, самые значимые и самые прочные опоры, шатался и сползал всё ниже и ниже - к той беспросветной пропасти адской бездны, где светились страшные глаза дьявола. Он, наделённый властью судить и карать, не мог остановить это сползание, не мог воспрепятствовать распаду этих душ, их опошлению, омерзению, оподлению...
Из душ воистину уходил Господь...