Прежде всего быть хорошим читателем – значит интересоваться другими людьми, их жизнью и творчеством. Один из моих знакомых, Ю. Пейсахович, участник ликвидации последствий аварии на Чернобыльской атомной станции и автор книги "День ЧАЭС", так ответил на мой вопрос: "Я интересуюсь теми, кто интересуется мною".
Не мне судить, насколько бесспорна такая позиция, но люди, безусловно, имеют на нее право. Кроме того, за Пейсаховича, поэта, публициста, члена Российского межрегионального союза писателей и активного участника секции технической
литературы, мною ведомой с 2012 года, красноречиво говорят и результаты его деятельности в части посещаемости его лекций заинтересованными лицами. Юрий Иосифович дважды выступал на секции с докладами, и на его выступления собирались несколько десятков человек без какого-либо приглашения. Возможно, именно возможно, что эта группа поддержки взаимовыгодна всем ее участникам; напоминает небольшой клуб или клан – можно ходить на выступления друг друга и оправдывать массовость участников на выступлениях.
Внимание, важно!
Кроме того, заинтересованность в других людях действует всегда на пользу: развиваются собственная наблюдательность, внимание к деталям (в нашем деле нет мелочей, есть детали), творчество другого автора нередко резонирует с собственными мыслями, и возникает импульс для новой собственной работы, есть и другие полезные факторы.
Поэтому такой интерес (к другим) оправдан и, несомненно, приносит свои плоды.
Давайте вспомним знаменитое изречение: "Люди больше всего любят, когда… их любят". Оно вполне действует.
3.2.3. Быть хорошим читателем
Выдержка из анекдота "чукча, однако, не читатель, чукча – писатель" не настолько далека от истины, как может показаться на первый взгляд. Она весьма актуальна в наше турбулентное время, когда общество ориентировано на удовольствия и потребление.
В писательской среде очевидна проблема "зацикленности" на своем творчестве и "весе", который, конечно же, разумный человек должен воспринимать, в первую очередь, критически; в этом залог успеха. И в самом деле, что толку "раздувать щеки", если важна читательская рецепция на ваши произведения? Что толку убаюкивать себя созданным собственными усилиями кругом "избранных" друзей-товарищей, поющих дифирамбы при выпуске очередной книги или сборника, если остальное общество более чем прохладно относится к твоим новинкам?
Евгений Евтушенко сказал: "Самое высшее образование, которое должен получить человек, – это обрести культуру души, которая не способна на ложь и подлость. Поэзия в этом помогает, но писателю, прежде чем взяться за перо, надо быть хорошим читателем. Чтобы стоять открыто, как на ладони, со всеми грехами и биографией. Сначала поэт должен написать собственную исповедь, а затем стать голосом тех, кто не пишет, высказать от их имени все, что накопилось".
Пояснение о вреде собственного величия
Несмотря на то что о вреде собственного величия мы отчасти поговорили в первой главе, это настолько важная тема в части первопричин кризисных явлений применительно к творческому человеку, что не грех еще раз осветить ее с другой стороны.
О вреде собственного величия как предвестнике творческого кризиса известно довольно много. Однако, вне всяких сомнений, этот вред очевиден. Поэтому надо искать обходные пути увеличения собственной значимости.
Когда видишь чьи-то самоупоение и самолюбование со стороны, казалось бы, сразу должен возникнуть вопрос: неужели эти авторы не понимают никчемности любовного романа с "резиновой куклой" тщеславия, не осознают опасности возвеличивания себя в искусстве, а не искусства в себе? Ответ на этот вопрос дал Сенека: "Почему человек не признается в своих пороках? Потому, что он все еще погружен в них. Это все равно, что требовать от спящего человека рассказать его сон".
Внимание, совет!
По возможности, взгляните на себя со стороны. С позиции общей культуры, а не с позиций собственного псевдовеличия. Поэт Дмитрий Киршин на этот счет говорит так: "Признать свою нынешнюю несостоятельность и тем самым сделать первый шаг к спасению творческой личности весьма нелегко, но возможно".
С другой стороны, не демонстрируйте людям своего счастья – не отравляйте им жизнь. Будьте скромны, особенно тогда, когда кризис миновал.
О читательской рецепции
Чего точно не следует делать ни при каких обстоятельствах, так это изменять себе, своему видению ситуации, менталитету. Если возникнет необходимость, успокойте себя простой мыслью о том, что в той ситуации, в какой находились вы, при тех сложных условиях другого пути поистине не было.
Внимание, пример!
Есть такие прирожденные ворчуны, которые видят только одну перемену к худшему. Вот пример истории, которую включил в свой репертуар Оскар Уайльд после поездки в Америку. Во время морского круиза в многонациональном обществе, собравшемся на одном лайнере, одна старая негритянка заставила его улыбнуться. Молодой человек сказал при ней: "Какая у вас здесь чудесная луна!" Она вздохнула и сказала: "Эх, милый мой, благослови вас Бог, – посмотрели бы вы на эту луну до войны!"
Это очень показательная история, поскольку юмор отнимает у кризиса его силы.
3.3. Кризис жанра
С разрешения автора, я вставляю в книгу фрагмент эссе члена Союза писателей России Павла Дмитриевича Панова, написанного им в июне 2014 года в ответ на мою идею создания этой книжки.
Эссе также опубликовано на странице П. Панова на ресурсе Проза. ру по адресу: http://www.proza.ru/2014/06/20/684 Режим доступа 21.06.2014.
"Не пишется. Душа нема", – писал поэт Андрей Вознесенский. Это бывает с каждым, кто писал стихи или прозу. Андрей Белый как-то пришел к патриарху русской литературы и пожаловался: "Не пишется, Лев Николаевич". "А вы, батенька напишите, почему вам не пишется, а главное – как!" – ответил Толстой. Вознесенский реализовал этот совет блестяще:
Я деградирую в любви,
Дружу с оторвою трактирною,
Не деградируете вы,
Я деградирую!
У каждого свои рецепты борьбы с той ситуацией, когда "улица корчится бессловесная". Но вначале нужно определить причину болезни. На мой взгляд, как желание писать проистекает из трех основных побудительных причин, так и приступы удушья от одного вида чистого листа бумаги оттуда же.
Человек пишет в следующих случаях:
1. Если считает, что это лучший, как сейчас говорят, "социальный лифт". Раньше говорили интересней и в рифму: "из грязи в князи". Сегодня ты никому не известный клерк, а опубликовался – вот ты уже в касте, в элите интеллектуальной, почти в учебнике истории.
2. Если хоть однажды получил наркотическое опьянение от работы за письменным столом, а потом от созерцания первой публикации.
3. Если искренне верить, что своим трудом и талантом сможешь хоть немного изменить этот мир к лучшему. Уже упомянутый Л.Н. Толстой называл это "энергией заблуждения".
Вот и причины теперь проще искать.
1. Не случилось "из грязи в князи" и уже не случится никогда. А мог бы быть хотя бы хорошим семьянином… Да где там, с этой писаниной про все забудешь. Кризис.
2. Прошло наркотическое опьянение, уже, как говорится, "не торкает", а наркотика посильнее нет. Кризис.
3. Пришло понимание, что писать надо не для людей (они вон книги жгут, на помойку выбрасывают), не для Бога (он и так все знает), а для себя. А для этого надо заполучить вторую жизнь. Кризис.
Был крепок стих, как рафинад,
Свистал хоккейным бомбардиром,
Я разучился рифмовать,
Не получается.(А. Вознесенский)
Откуда этот талант, от кого – от Бога или от черта? Спрашиваю об этом, потому что русское писательство – ремесло суицидальное в худшем случае, в лучшем – страстотерпное.
Пушкин умирал с долгами царю и отечеству под сто тысяч. Некоторые считают, что в дуэли была доля лукавства: или убить мерзавца, или самому получить пулю и прекратить мучения. После дуэли должен был быть суд. Он и был, в строгом соответствии с законами Российской империи. И суд "приговорил А.С. Пушкина к смертной казни через повешение". Такая была статья. Приговор был отменен ввиду смерти подсудимого. Царь погасил долги поэта, назначил пенсию семье и пансион детям, заложенное имение очистил от долга. Сыновей взял в пажи и определил по 1500 рублей на воспитание каждого по вступлении в службу. А еще распорядился издать сочинения за государственный счет в пользу вдовы и детей. Да 10 000 рублей распорядился выдать одновременно.
Так в чем же кризис жанра? В тоске, когда "душа нема". Россия – страна апокалипсическая, рублями и тысячами жизнь не измеряется. Последние два года поэту писалось не так легко, как всегда, второй "Болдинской осени" не случилось, критика брюзжала, де, Пушкин уже не тот, а книги и журнал, тираж которого "едва ли за тысячу", расходились плохо. А тут еще треклятый серебряный статуй не продавался никак… И тут дуэль. Зачем поэт в последние дни жизни штудировал труды академика Крашенинникова о Камчатке? Было интересно понять невероятное сочетание каторги и абсолютной свободы – хоть до Америки пешком иди, никто не остановит. Говорят, мечтал после дуэли о ссылке в Михайловское. Но ведь могла быть и Камчатка!
Не пишется. Это как не дышится. Маяковский выстрелил в сердце. "Никто не пришел". Нет, на его выставку читатели валили толпами, но никто не пришел из власти. Можно было бы просто писать, наплевав на всех, забыв о времени и о стране, в которой живешь. Но поэма "Во весь голос" подвисла, застопорилась после вступления. И он выстрелил.
Считается, что русские поэты, написавшие про суицид, им же и заканчивают. Как бы программируют себя на самоубийство. Не тронь лихо, пока оно тихо. Трогают.
Газами взвила ввысь стрелу,
Улыбку убери твою,
А сердце рвется к выстрелу,
А горло бредит бритвою, -
писал Маяковский в молодости. Какая виртуозная рифмовка! И не подумал, что может, как говорится, накаркать.
Осип Эмильевич Мандельштам свел счеты с жизнью чужими, сталинскими руками. Был ли у него творческий кризис? Неизвестно. Но он написал недопустимые стихи. Написал про "московского горца". Тогда был такой точный, даже где-то с юморком, термин "расстреляться" – сделать что-то такое, после чего тебя обязательно расстреляют. До расстрела дело не дошло, но смерть догнала во Владивостоке, на Второй речке. Там и сейчас "пересылка", только не зэков, а новобранцев, я там торчал больше месяца, ждал отправки в свой полк на Сахалине.
Слово материально, это мы сейчас начали говорить вслух. А раньше только поэты чувствовали это на собственной шкуре. Когда в квартире Маяковского орудовали патологоанатомы, в прихожей сидели молодые советские писатели. Открылась дверь, и человек в белом халате вынес в эмалированном тазике мозг Маяковского. Молодые писатели прижались к стенке.
У Маяковского была параноидальная склонность к чистоте. Мыльце в кармане, никелированный браунинг – в другом. Его папа умер от заражения крови, уколовшись грязной булавкой. Владимир Владимирович сделал все, чтобы не уколоться.
Он написал статью "Как делать стихи". Кроме чисто технических советов "писать лесенкой" там были соображения – как бороться с кризисом жанра. Поэт, забыв строчку, возвращался на то место, где она пришла ему в голову. Он "вышагивал стихи", проверяя размер. Интересно, это была его персональная кухня? Жаль, что он не написал статью под названием "Что делать, если не делаются стихи". Помог бы многим, но только не себе.
А потом мозг Маяковского нашинковали тонкими ломтиками, как дорогой сыр в ресторане, запаяли каждый ломтик в желатин и отправили на вечное хранение в холодильник. Институт мозга СССР собирал свою коллекцию: мозг Ленина… теперь вот – гениального пролетарского поэта. Они искали, в какой извилине хранится гениальность. А была ли гениальность? Было желание стать первым национальным поэтом. Главным государственным поэтом Советского Союза. А тут начальство не пришло на выставку.
И даже Лиля с Осей, семья, были в отъезде. А то бы открыла голенькая дверь, глядишь, настроение бы поднялось. Тогда мода такая была – позвонишь, а она стоит, в чем мама родила, и потешается над секундным смущением. Потом Булгаков вставил в свой великий роман эпизод с голой красивой ведьмочкой, открывающей двери. Лиля… Бела… Созвучно.
Совсем другое дело, когда ты хочешь писать, а вот не дают. Так было с Булгаковым.
А Булгаков затеял фантасмагорическую игру с властью и выиграл. Это все равно, что самого Черта в карты надуть. Финал был великолепен. После запрета на публикации, запрета на спектакли по его пьесам, запрета на сам процесс писания слов на бумаге, после его писем в ЦК "отпустите из СССР, если я вам не нужен", после сублимации в виде сочинения баек про Сталина он уехал куда-то в Азию, поселился в кишлаке, что стоял в километре от границы.
Тогда этой идеей – свалить за кордон – многие маялись. Есенин про Персию тоже не ради черных глаз Шаганэ задумывался.
Вот и Булгаков. А под утро трясущийся от страха почтальон принес правительственную телеграмму: "Не делай этого, Миша. Сталин". Он, конечно, не стал этого делать. Зато потом появился роман "Мастер и Маргарита". Михаилу Афанасьевичу всегда писалось, даже когда запрещали это делать, поэтому и умер своей смертью.
Выигрывают и те, кто нашел способы борьбы с кризисом жанра. Один из самых продуктивных – так называемый "китайский отдых". В годы Культурной революции, говорят, был такой совет от вождя: устал копать – кати тачку. Не пишутся стихи – переходи на прозу. И это не идет? Попробуй написать пьесу, сценарий или хотя был синопсис. По крайней мере, хоть с сюжетной линией можно почетче разобраться. Тошнит от одного вида чистого листа бумаги? Возьми краски.
А вот это уже будет новый жанр. Не иллюстрации к собственным опусам, не картинки одним росчерком гусиного пера, что рисовал Пушкин на полях черновиков, не мазня по бумаге окурком папиросы, как это делал Маяковский, а продолжение темы, дополнение ее новыми смыслами, взгляд с другого ракурса.
Когда я холсты с антресолей снимаю,
Сжигаю бумаги, где рифмы не те, -
Цветная тоска моя глухонемая,
А строчки, как крики в сплошной темноте, -
это уже я, ваш покорный слуга.
Иногда смена жанра помогает. Только мазать картинку красками надо до тех пор, когда уже невтерпеж станет.
Поэты советского Железного века (идущего после Золотого и Серебряного, когда было написано "гвозди бы делать из этих людей") в минуты "безтемья" собирались вместе, болтали, играли словами. Этажом ниже жила некая Нина Жо, вероятно, француженка. Вот они и развлекались, рифмуя ее имя с разной чепухой. "Где живет Нина Жо? Нина ниже этажом". Это помогало.
В советские времена такие посиделки перенеслись в рестораны Союза писателей, в Дома творчества. Для тех авторов, кто писал, но еще не был допущен в заветный СП, существовали ЛИТО (литературные объединения). Вывеска "Бродячей собаки" осталась в Санкт-Петербурге, но сейчас там дорогой ресторан, если и устраивают изредка творческие вечера, то публику пускают посмотреть на живых писателей за 200 рублей. Столько же стоит билет в зоопарк.
Прозаикам было проще, они могли шлифовать свои романы до бесконечности. Известно, что Лев Николаевич переписывал "Войну и мир" семнадцать раз. А многострадальная Софья Андреевна все это терпеливо перепечатывала на лязгающем "Ремингтоне".
Думаю, что именно эта зараза перфекционизма привела к тому, что большинство великих русских романов не дописаны до конца. Роман "Война и мир" по замыслу автора должен был быть закончен сценами восстания декабристов. "Петр Первый" – созданием Российской Империи, "Тихий Дон" нельзя было бросать на сцене возвращения Григория Мелехова в родной дом, это не конец. Конец у казаков с такой, как у Гришки, судьбой был другой – в подвале ВЧК. А "Мертвые души", том второй? А еще говорят, что рукописи не горят. Может, они и не горят, может, еще и найдется второй экземпляр второго тома… Зато горят души авторов. По каким-то признакам исследователи творчества Гоголя выяснили, что второй том был о пользе самодержавия.
На Западе литература всегда была бизнесом, в России – поиском истины, самопожертвованием, противостоянием государству. Хемингуэй, когда его жена, не согласовав с ним, наняла рабочих, а те выкопали бассейн, бросил в нее монетой достоинством в один доллар: "Пусть замуруют в дно бассейна, это мои последние деньги!" Русский писатель может терпеть нищету, если пишется. Он будет жить и испытывать ощущения, похожие на счастье.
Кризис русского писателя не в том, что он мало заработал денег, а в том, что порвалась нить, связывающая его с Космосом, исчезло вдохновение. Все, он больше не пророк, не насмешливый хохол, который мог поддразнивать и казаков, и Бога, и черта, и саму царицу. Верноподданнические тексты, хоть и сгоревшие, жгли душу. Куда уж тут "пеплу Клааса"! Все серьезней. Это был пепел русской литературы.
И тогда ему могло показаться, что он, Гоголь, просто нищий русский литератор, а не гений, из-за которого потом поссорятся две нации, а у него-то ни денег, ни семьи, живет у какого-то помещика, бездомник – вот кто он. Он умирал, отвернувшись к стенке. Наверное, вспоминал Италию. Теплую Италию. "Моему организму нужно сухое, ненатопленное тепло".
Гоголь привез из Рима котел для приготовления блюда под названием "паста альденьте". Но русским дворянам не нравились недоваренные макароны, и он грустил по этому поводу.
Но это, конечно, не главное – он почувствовал, что не пишется. Другими словами, он перестал быть равным царю.
Страхи от возможного творческого кризиса преследуют не только маститых. Вот зарисовка с натуры. Конечно, неловко цитировать себя, любимого, после стольких великих имен, но это мой текст, мой сон, мой бред. Итак, однажды ко мне пришел гость.
Он пришел очень поздно – уже в темноте,
Слишком долго курил и угрюмо молчал,
А в моей-то каморке, в такой тесноте -
Только руку подай да коснись ты плеча!Он давно не пацан, хоть по-детски непрост -
Убивал, умирал, а вот в ухе – серьга…
И всего-то хотел он задать мне вопрос,
От которого я тридцать лет убегал.Он сказал: "Вот стихи. Может быть, я – поэт?
Что же делать? Они мне уснуть не дают.
Сжечь? Печатать? Прочесть? И – на старости лет -
Позабавить весь свет. мать твою!"Я сказал сгоряча: "Ты, браток, не дури!
В сорок с хвостиком все начинать – миражи!
Жить не можешь без. виршей? Так лучше умри!
Но не порти себе и семье своей жизнь.Ты в Чечне воевал! – я орал. – Ты – осел!
Где здесь Бог, где здесь черт? Далеко ль до беды?"
Он ответил: "Хочу рассказать обо всем,
Написать без вранья и другой лабуды".Я сглупил, мол, Булгарин, рубака шальной,
Видел крови побольше, чем Пушкин – чернил,
Только лучшую вещь о кампании той
Граф Толстой – ты пойми! – через век сочинил.И случится же так – и стихи хороши,
И печатают даже, а славы все нет…
У людей, что вокруг, не хватило души?
Или зелено время, как кислый ранет?"…"
Я сказал: "Покрестись! Будет легче дышать.
Может быть, и подскажут – нужны ли стихи".
Он ответил: "Потом. Не готова душа.
Слишком много я дел наворочал лихих".