В целом же, если великие инициатические коллегии были оккультными семинариями древнего мира, то этого нельзя сказать о таинственных сообществах средних веков, сколь бы мощно ни подтверждалась их жизнеспособность. Ибо случилось так, что в Европе после крушения последних святилищ, этих очагов герметического синтеза, универсальная наука распалась на три ветви, и появились специалисты. Каждому - своя отрасль. Адепты страстно увлеклись: кто - каббалой, кто - астрологией и гадательными науками, кто - алхимией и оккультной медициной. Несколько исключительных гениев, мозг которых был создан для синтеза, по правде говоря, возрождают учение магов в его целостности: таковы Раймунд Луллий, Парацельс, Генрих Кунрат, Кнорр фон Розенрот, Элифас Леви; но большинство оккультистов, следуя своему особому темпераменту или господствующим влияниям своей среды, замыкаются в одной из трех наук Гермеса, каждая из которых соответствует одному из трех миров. Каббалисты, завороженные великими метафизическими проблемами, стремятся к познанию Божественного мира. Преимущественно склонные к психологии авгуры (я отношу к ним прорицателей, астрологов, хиромантов, физиогномистов, гадальщиков на картах и френологов) решают проблемы Нравственного мира. Что же касается алхимиков, более предрасположенных к изучению законов материальной физики, то они пристально всматриваются в Естественный , или чувственно постигаемый, мир.
Но изначальный синтез отличается таким единством и связностью, что все эти ученые, каковы бы ни были их предпочтения, ссылаясь на одни и те же аксиомы, всегда приходят к одним и тем же принципам: и для того, чтобы проникнуть в тайны науки, которую они специально избрали, им необходимо вначале составить аналогическую шкалу соответствий в трех мирах и, следовательно, полностью восстановить - по крайней мере, в период их ученичества- герметическую систему древних учителей.
Расскажем вкратце о самых знаменитых посвященных средних веков и нового времени.
При Пипине Коротком это был каббалист Седекия, колдовской силе которого люди той эпохи приписывали явления, наводившие на них ужас, как сообщают хроники. "Воздух был наполнен человеческими ликами; в небесах отражались дворцы, сады, бурные валы, корабли с надутыми парусами и армии, выстроившиеся в боевом порядке. Общая атмосфера походила на один большой сон. Считалось, что в воздухе можно различить колдунов, рассыпающих полными пригоршнями зловредные порошки и яды" . Те, кто читал аббата де Виллара, имеют представление об этой оргии причудливых видений, сфотографированных при солнечном свете: в результате каких флюидических пертурбаций сменяют друг друга эти миражи, то ослепительные, то ужасные, подобные цветным отражениям огромного волшебного фонаря?.. Недаром Гермес написал свою аксиому: "Quod superius, sicut et quod inferius" . Вполне закономерно, что небеса смутной эпохи отражают противоречивость земных вещей.
В правление Людовика Святого это был раввин Иехиил, замечательный электротехник, ненавидимый глупцами как за свой гений, так и за поразительное доверие, которым он пользовался у короля Франции. Вечером - когда таинственная лампа мага светилась в окне, словно звезда первой величины, - если его враги, которым придавало смелости любопытство, шумно осаждали его дверь, он касался гвоздя, вбитого в стену его кабинета: и оттуда вылетала яркая потрескивающая, голубоватая искра - и горе тому бесцеремонному бедняге, который в этот момент тряс молоточек у его порога! Он начинал с воплями извиваться, сраженный неведомой силой; в его жилах бродила молния; казалось, что почва, внезапно разверзшись, наполовину поглощала его… и как только он вставал на ноги, то, наверное, удирал со всех ног, не допытываясь у земли, каким чудом она его извергла.
Легендарным "королем" магов, решившим, по слухам, проблему андроида, был современник Иехиила, знаменитый Альберт Великий (1193–1280), под именем которого все еще распространяются в наших деревнях сборники неслыханных нелепостей . Примерно в это же время появляется другой универсальный гений - монах Раймунд Луллий из Пальмы (1235–1315). Ученик алхимика Арнольда из Вилла-новы (который сам был наследником арабской традиции, восходящей к Джабиру, magister magistrorum VIII века), Луллий блестяще развил в своих сочинениях (прежде всего в "Завещании" и "Новом завещании") ту прекрасную герметическую теорию, принципы которой столетие спустя должны были быть вплетены в запутанную символическую "тарабарщину" двух немецких адептов: графа Бернара Тревизанского и монаха Василия Валентина (1394) . "Arbor Scientiae" и "Ars Magna" , в которых Раймунд Луллий сжато изложил все знания своего времени, сведенные к принципам эзотеризма, свидетельствуют о том, что он был также большим знатоком каббалы, теологии и философии.
Спагирия Николая Фламеля (ум. в 1413), несомненно, относится к луллианской системе, но более непосредственно восходит к учению Авраама-Иудея, произведение которого ("Asch Mezareph") Элифас перевел в конце своего "Ключа великих Мистерий". Наряду с Луллием, А. Сетоном, Филалетом, Ласкарисом и несколькими другими, Фламель был одним из абсолютных реализаторов науки, у которого невозможно оспаривать - не признавая недействительными все критерии исторической достоверности - фактические трансмутации и реальное искусство философской проекции.
Мы возвращаемся к магии в собственном смысле слова в лице аббата Тритемия (1462–1516), знаменитого автора " Стеганографии" и "Трактата о вторичных причинах ", который был учителем и покровителем "Архиколдуна" Корнелия Агриппы (I486-1535). Агриппа!
Этот бесстрашный авантюрист, приводивший в негодование свой век и распространявший вслед за собой запах костра, был вынужден провести за решеткой две трети своей жизни! Взбалмошный ученый, так и не обретший покоя Тотального Знания и отрекшийся в своей одноименной книге от "Vanitate Scientiarum" - этой великой наперснице, которой ему не удалось передать свое последнее слово!..
Парацельса (1493–1541) можно причислись к тем всеведущим, кому достается в удел ключ ко всем арканам и кто шагает по жизни во всем сиянии славы и в постоянном сопровождении чудес: когда они умирают - молодыми, как и все возлюбленные богами, - народ, который они восхищали, не верит в их смерть и надеется, что они внезапно появятся и скажут: "А вот и я!.." Но поколения сменяют друг друга, события стремительно развиваются, и традиция полубога угасает в памяти забывчивых людей. Минуло три столетия: кто помнит сейчас о Парацельсе?.. Один только Мишле воздал ему должное… Что же касается магнетизма, то в один прекрасный день, когда люди лучше разберутся в его сущности, миру откроется Симпатическая Медицина, и умы, ознакомившись с трудами учителя, поразятся той немилости, в которую впал столь чудесный адепт. Его "Оккультная философия" раскроет внимательному читателю последние секреты научной Магии; а его " Химический путь", копию которого распространял из-под полы Сендивогий , покажется подлинным герметическим шедевром нового времени. Наконец, его терапия (которая является искусством уравновешивания флюидических излучений, находящихся в симпатических отношениях с астральным током, или многократного увеличения лечебного воздействия человеческого магнетизма, при регуляции его использования сообразно с непреложными законами универсального магнетизма), его терапия будет понята, и мы увидим, как ореол Месмера поблекнет. Как только ни расхваливали оккультную медицину этого вульгаризатора - полную неясности и блужданий во тьме, - не говоря уже о том, что Я.-Б. ван Гельмонт (если привести только одно имя) публиковал, начиная с 1621 г., свой ученый трактат о " Magnetica vulnerum curatione"! Но чье имя получила Америка- Колумба или Веспуччи? Не так ли всегда и происходит?
Столь же универсальный, как Парацельс, Генрих Кунрат (1560–1605) сжато изложил синтетическую науку магов в небольшом ин-фолио, великолепно изданном в 1609 году . Мы не знаем ничего более индивидуального и более захватывающего, нежели ". Amphitheatrum Sapientiae aeternae" . Посреди совершенно ясных мыслей прихотливо "извивается" шероховатый, экзальтированный, почти варварский стиль, выразительность которого отсвечивает, однако, тертуллианов-ским слогом. Какой поразительный контраст! Кажется, будто яростное Слово берет идею приступом; но нас не останавливает мелкий "щебень" формы: оккультная идея внезапно вспыхивает для того, кто способен ее уловить, и над невероятным смятением слов потоками света струится неизреченный идеал. Под видом парафраза изречений Соломона этот мистический текст комментирует наиболее возвышенные доктрины умозрительной Каббалы, и девять изумительных пантаклей символизируют, по обыкновению учителей, самые последние арканы. Если на практике Кунрат руководствуется светочем теории, то он неустанно поверяет - большая редкость в его эпоху - теорию опытом: так, он на каждом шагу твердит: " Theosophice in oratorio, physico-chemice in laboratorio, uti philosophum decet, REM tractavi, examinavi, trituravi …" Два небольших посмертных труда Кунрата: "Confessio de Chao Chemicorum" и "Signatura Magnesiae" (Agentorati, 1649) служат необходимыми пособиями для всех начинающих суфлеров.
Не останавливаясь на астрологе Жероме Кардане (1501–1576), известном своим достойным трактатом "De Subtilitate" ; не говоря, к великому нашему сожалению, об ученом монахе Гийоме Постеле (1510–1581), чей "Clavis absconditorum a constitutione mundi" открывает дверь синтетической ортодоксии, навсегда закрытую для " profanum vulgus " ; не восхваляя, как надлежало бы, " Basilica chemica" и "Книгу сигнатур" , где Освальд Кролл (15…-1609) создает великолепную теорию мира, откуда Гаффарель, астролог Ришелье, почерпнул несколько "обрывков" для своей компиляции "Небывалые диковины "; мы обходим молчанием даже лучших - но следует поприветствовать здесь великого посвященного Кнорра фон Розенрота (1636–1689), которому потомки обязаны каббалистическим сборником - его почти не отыскать в наши дни и можно назвать бесценным и уникальным. Толкование "Зогара", антологии наиболее редкостных и возвышенных творений древней Традиции, и блестящий комментарий к этому теоретическому сокровищу, " Kabbala Denudata " (Sulzbaci, 1677, Francofurti 1684, 3 vol., in-4°) образует, наряду с собранием Пистория и аналогичными древнееврейскими манускриптами, поистине классический компендиум "ключевой" Каббалы.
К этому времени адепты размножились настолько, что перечисление их всех вывело бы нас далеко за рамки нашего сочинения.
Мы не станем упоминать ни о чистых алхимиках, хотя некоторые из них, например, Сендивогий (1566–1646) и Филалет (1612–1680), как полагают, получили философский камень; ни об английских и немецких мистиках, которыми в особенности изобиловал XVIII век. Однако сохраним в памяти имена Председателя д’Эспанье, чей "Enchiridion physicae restitutae" , переведенный на французский язык в 1651 году , излагает в очень сжатом виде синтетическую философию Гермеса; а также сапожника из Гёрлица Якоба Бёме (1575–1625), который стал посмертным учителем Клода де Сен-Мартена.
Мы были несправедливы к Сен-Мартену (1743–1803) в первом издании этого очерка: тогда мы судили о нем по беглому и слишком поверхностному чтению "Заблуждений и истины" (1775), дебютной книги, скучной и путаной, где отдельные превосходные страницы скомпрометированы намеренной "темнотой" и ореолом таинственности, от которых автор сумел впоследствии избавиться. Его "Картина естества" (1782) и, особенно, его последние произведения: "Дух вещей" (1800) и "Служение человекодуха" (1802), где влияние Бёме решительно берет верх над менее чистым влиянием его первого учителя , свидетельствуют о посвящении маркиза де Сен-Мартена в наивысшие арканы Традиции.
Почти в это же время еще один адепт, женевский пастор Дютуа-Мамбрини, опубликовал под псевдонимом "Келеф бен Натан" книгу, несомненно, сотканную из заблуждений, одно название которой, в сочетании с датой ее появления, довольно красноречиво требует внимательного уважения всех исследователей, интересующихся оккультными вещами: "Божественная философия в применении к свету природному, магическому, астральному, сверхприродному, небесному и божественному; и к незыблемым истинам, которые открыл Господь в тройном аналогическом зеркале вселенной, человека и письменного откровения" (1793, 3 vol. in-8°).