- Извиняюсь за опоздание, - сказал он несколько аденоидальным тоном. - Просто пострадал от непроходимости. - Публика грохнула. - Только что имел дело с девушкой, - продолжал он. - По имени Нина. Она ни на то ни на се не годится. - Публика с мест попадала. - А у нас нынче тут несколько симпатичных колганов, - сказал он. - Есть где мухам на коньках кататься. Смотрите сюда, - сказал он, шлепнув Эдвина по голове, как по заднице. Публика чуть не умерла. - Ну-ка, все, кругом марш. - А вот, - сказал он, - у нас тут три очень симпатичных кустарных изделия, которые будут судить: Эрмина Элдерли, Дезире Синг, Хлоя Эмсуорт. Во-первых, исключим всякую рвань. Верно, девочки? Запишите номера без единого шанса. Марш, рабы, марш. Маэстро, музыку. - И начал подстегивать конкурсантов воображаемым хлыстом под игравший оркестр и радостные крики публики. Лысые шаркали круг за кругом. - Стоп! - завопил мужчина в болтавшемся галстуке. Глупые хорошенькие судьи хихикнули и объявили решение, принятое консенсусом. - Следущие далллой, - крикнул он, копируя рык сержанта, отчего публика обессилела. - Сорока. Полсотни три. Двадцать восемь, сено косим. Девять надцать. Чертова дюжина. И пятак. - Исключенные удалились, зря лишившись волос. - А теперь, - завопил мужчина в болтавшемся галстуке, - перетряхнем бочонки в мешке. Покуда слишком много, - огорченно заключил он. - Куча зомби. Марш, болваны, марш. Левой-правой, левой-правой, левой-правой. - И опять подхлестнул зашаркавший кружок, а ударник синхронно добавил россыпь. Публика утирала лившиеся из глаз слезы. В ходе следующего исключения мужчина в болтавшемся галстуке выкинул два нуля, барабанные палочки, туда-сюда, дедушку, одноглазого Келли и прочих. Эдвин пока не вылетел.
- Ты ессе таки в распроклятом меске, - прокомментировал из кулисы Гарри Стоун.
После финального исключения по сцене по-прежнему кружил Эдвин и еще четверо. Теперь дело дошло до расстановки лысин по достоинству. Мужчина в болтавшемся галстуке бегал вокруг, готовый умереть от волнения.
- Итак, - крикнул он, - начинается. - Мелодичные инструменты перестали играть, один барабан рокотал неторопливым крещендо. - Не вижу, - сказал мужчина, семеня с бумажкой перед моргавшими глазами. - Канешно, вещь жуткая, я ж слепой, точно крот. - Публика скисла от смеха. - Ну, - сказал он тоном кавалерийского офицера, - все йясно. П-победдил, п-победдил, п-победдил н-нумер-р-р ВВОСЕМЬ. - Гарри Стоун от волнения выскочил на сцену перед телекамерами без штанов. И снова убежал. Оркестр заиграл "Ах, зачем он родился красавцем?" с рвением и с определенной точностью. Эдвина повели к краю сцепы в связке с мужчиной в болтавшемся галстуке.
- Как тебя звать, сынок? - спросил он у Эдвина. - Как мама тебя называла? - Эдвин сообщил. - Прелесть, правда? - обратился мужчина к публике. - Он и говорить умеет. Просто пупсик. Ну, мистер Лысый Адонис Большого Лондона, что желаете сообщить огромной зрительской аудитории?
Эдвин увидел, как первый трубач - теперь явно доктор Рейлтон - быстро встал и вышел.
- Нечего мне сказать, - сказал Эдвин, - только чем скорей я отсюда уйду, тем лучше.
- Ах, вот какое отношение? - притворно возмутился мужчина в болтавшемся галстуке. - В чем дело? От меня плохо пахнет, или что? Ну, вот кто тебе по вкусу придется, сынок. Прелесть, да? - Приближалось видение в золотой парче с перламутровыми плечами, грудью, улыбкой, под шум музыки, смеха, свистков. - Вот она, твоя милочка, и моя, то есть, конечно, если б нам пофартило. РЕЙН УОТЕРС, - объявил он. Публика взбесилась. Рейн Уотерс поцеловала лысину Эдвина, потом взяла его за руку. Эдвин видел в ее тонких пальцах с огненными ногтями чек: всего на десять фунтов. Близнецы Стоун точно ведь говорили, на сто? Рейн Уотерс заговорила со среднеатлантическим акцентом, искусно сконструированным, чтоб не обидеть американцев.
- Наверно, это для вас великий момент, - сказала она. Эдвин определенно видел в кулисах мужчин в униформе, ведомственных мужчин, которым невозможно оказывать сопротивление.
- Да, собственно, нет, - сказал он. - Знавал я моменты значительнее, гораздо значительнее. Фактически, мне как-то совестно за участие в этом. Очень типично, правда, для нынешних так называемых развлечений? Вульгарность с чертами жестокости и, пожалуй, с легким оттенком извращенной эротики. Продавщицы корчат из себя Елену Троянскую. Глупые мужички пытаются смешить. Глупые визжащие ребятишки. Взрослые, которым бы умней надо быть. Вот что я хочу сообщить огромной зрительской аудитории. - И, подавшись вперед, выплюнул в микрофон эротическое вульгарное грубое слово. Это была сенсация. Творилась история. Эдвин рванул в удобно подвернувшуюся боковую кулису, вполне определенно увидел крепких мужчин, присланных доктором Рейлтоном и готовых забрать его. С противоположной стороны близнецы Стоун безуспешно сражались с другими ведомственными здоровяками.
- Прыгай туда, будь ты проклят, - приказал Гарри Стоун. - Токо станы треклятые сперва отдай. - Эдвин снова выскочил на сцену, прыгнул через рампу, приземлился на музыкальную гидравлическую платформу. Пюпитры и музыка с жестяным звоном рухнули, аккордеон, перевернувшись, издал мрачный аккорд. Эдвин метнулся в зал, слыша за собой гнев и собачий лай. Перепуганная публика подбирала подолы, пока он бежал по покатому полу. Но один зритель остановил его на лету и сказал:
- Разрешите мне кратко выразить полное согласие, сэр, с только что вами сказанным.
Голос со сцены вроде бы прокричал:
- Остановите его. Он опасен для публики. Опухоль мозга. В любой момент может взбеситься. Не дайте ему уйти. - Это побудило публику открыть Эдвину полный простор для бегства. Какая-то женщина визгливо кричала:
- Пойди сюда, Альфи, побудь со мной, Аль-фи, я боюсь, Альфи.
Эдвин взбежал на вершину умеренно покатого пола, взглянул вниз на сцену. Казалось, среди прочих криков он слышит борющийся голос Гарри Стоуна:
- Засунь таки это в свою распроклятую заднису. - Ниггер рычал прелюдию к располосованию брюк. В хорошем освещении на сцене творилась некоторая сумятица, кто-то пробовал извиниться перед телезрителями. Эдвин выбежал через занавешенный ВЫХОД, оказался в фойе средь тоскующих изображений кинозвезд, побежал, задыхаясь, по мягкому ковру цвета переваренных бисквитов к огромным стеклянным дверям, к улице. Его приветствовал знакомый голос.
- Ну, вот и нам косточку бросили, а? - сказал Боб Каридж. - Нам с тобой, да? А может, и ребятам. Очень уж им досадило, что ты натворил. Давай залезай. - Жестокая хватка браслетом сомкнулась на правом запястье Эдвина. В знак серьезности грядущих событий Боб применил пресловутый удар по носу ребром ладони, после чего Эдвин был брошен на переднее сиденье, слизывая струйку крови из носа.
Глава 27
- На этот раз, - сказал Боб, пока они окольными улицами продвигались на запад, - ни-каких копченых лососей на заднем сиденье машины. Ничего тебе на этот раз, кроме того, что получишь. А получишь? Я бы сказал, получишь.
- Ты сам виноват, - сказал Эдвин. - Вот что бывает с чокнутым.
- Не испытывай, не огорчай меня, - сказал Боб, пока уютно сиявшие пабы улетали в спокойное и счастливое прошлое. - Не надейся заставить остановиться и еще разок врезать в рыло, чтоб ты начисто вырубился. О нет. - Проехали строительную площадку, где за вечерней работой кивали краны, стучали молоты. - Сбагрил тут пять котлов, - с гордостью сообщил Боб, - всего день назад. - И яростно обрушился на Эдвина: - Не надейся вот так вот меня заморочить, не выйдет. Мне известно, чего тебе надо. Ты мой телик разбил. Ты хлысты мои выкинул из долбаного окна. Деньги стырил. Только я это все возмещу, будь спокоен, в том или в ином виде.
- Деньги были фальшивые, - заявил Эдвин.
- Ах, фальшивые? - саркастически переспросил Боб. - Видно, много ты в этом петришь. Ну, частично, если хочешь знать правду, фальшивые. Остальные настоящие. Всегда перемешано хорошее с плохим, а фальшивое с настоящим, прямо как в фактической жизни. Или в тебе самом. Ты ведь фальшивый, вот именно. Фальшивка, вот ты кто. Прямо как часть тех пятерок, которые стырил.
- Я хоть на глаза не косой, - сказал Эдвин.
- Шутить пробуешь, да? - бросил Боб. - Стараешься меня взбесить, да? Знаю, на что намекаешь, не бойся. Намекаешь на ту пташку в шлеме, которая будто бы "Правь, Британия". Ну, тот тип, что их делал, очень из-за этого переживал. Честно скажу, его лучшие времена позади, да когда-то никто рядом с ним и за милю не встал бы. Смехота, - ухмыльнулся Боб. - Знаешь правду про свои глаза? Они фальшивые, вот так вот. Точно так же, как волосы на голове. Фальшивые глаза, притворяются чокнутыми, только чокнутые не больше моей задницы. Обманщик, вот кто ты такой. Змея в траве. Не бойся, получишь все, что причитается.
- Что ты со мной сделаешь? - полюбопытствовал Эдвин. Он фактически индифферентно относился к перспективе боли, пострадав от артериографии и воздуха в черепе. Но был заинтригован мыслью о мазохисте, изобретающем в качестве наказания нечто болезненное и таким образом, по солипсической логике, доставляющее наслаждение.
- Точно еще не решил, - сказал Боб. - Соображу что-нибудь и поручу ребятам. Настоящие пытки какие-нибудь, так что до посинения будешь вопить.
- Значит, ребята на месте? - уточнил Эдвин. - Будет забавно.
Боб искоса на него глянул долгим хитрым взглядом, быстро ведя машину по-прежнему по закоулкам, где не было других машин.
- Вот тут ты, по-моему, врешь, - сказал он. - Ничего забавного ты тут не видишь. Не нравятся тебе подобные вещи. Притворщик, вот кто ты такой.
- А если, - предложил Эдвин, - если я по тебе хорошенько пройдусь хлыстами и прочим? Хорошо отхлещу по спине, пока кровью весь пол не зальется, а ты не взвоешь о пощаде? Мило было бы, правда? А для меня было бы настоящее наказание, учитывая, что я не чокнутый.
- Не надо, - сказал Боб, стиснув зубы и подняв плечи в ответ на воображаемое битье по спине. - Не искушай меня. Ты должен получить наказание. Это только справедливо, и честно, и правильно. Ты должен пострадать. А таких вещей даже не поминай, - предупредил он. - Это нечестно, когда я за рулем.
- Как думаешь, - спросил Эдвин, - можно парик надеть? Знаешь, я очень переживаю насчет лысой головы.
- И еще кое-чего переживешь, - посулил Боб, - пока ребята с тобой не покончат. Руки держи у меня на виду. Мне твоих шуточек больше не надо, вот так. - Он вел машину, глубоко дыша. - Джок привел одного облома, на другом чокнутого. Будет палить горящими спичками волосы у тебя на ногах. Это его возбуждает. Трудно понять, но так оно и есть. Он как-то притащился со мной повидаться, - рассказывал Боб теперь тоном дружеской беседы, - поглядеть, не поладим ли мы. Здорово возбуждается из-за этих горящих спичек. - Эдвин знал: это чистая фикция, Боб изо всех сил старается напугать его. - А мне, - признал Боб, - на самом деле хлысты больше нравятся. Ты, сволочь, - злобно продолжал он, - выкинул их на улицу. Замечательные хлысты, мою коллекцию, ценой в целое состояние, швырнул на улицу. Чистая злобная пакость, вот что это такое.
- Я так понимаю, ты их наверняка подобрал, - заключил Эдвин, - несколько по крайней мере. Иначе откуда бы знал, что я их на улицу выкинул?
- Ладно, умник, - сказал Боб. - Мы твою маленькую игру насквозь видим. Крупный притворщик, вот кто ты такой; выдумал шайку Перрони и прочее. Тогда как шайка Перрони в этот сезон временно отдыхает; сам Перрони на юге Франции. Не вышел номер, да? Хотел свалить вину на бедного долбаного Перрони. Не думай, будто я хоть когда-нибудь заступлюсь за Перрони. Это настоящий ублюдок. Но для твоего образа мысли типично. - И мрачно задумался о порочности Эдвина. - Пришлось ходить, наезжать на всех ребятишек в округе, чтоб хлысты назад получить. И то пока еще не все. А один парень сам на меня наехал, представь. Говорит, врезал бы мне как следует моим же хлыстом. Я попал в очень странное положение, понимаешь.
Теперь Боб должен был повернуть на широкую магистраль с магазинами, с огнями, с людьми. Эдвин видел: он все больше нервничает, пальцы в перчатках дергаются на руле.
- Досада, раздолбай ее, вот что, - сказал Боб. - Светофоры, а ты просто вздумаешь выскочить из машины, пока свет меняется. Да только я их проскакивать буду. Нельзя тебе верить, - упрекнул он, - обманщик.
- Слушай, - сказал Эдвин, - нравится тебе или не нравится, я собираюсь надеть свой парик. - И вытащил парик с груди, оторвав по ходу дела пуговицу на рубашке.
- Ох, ладно, - плаксиво протянул Боб. - Надевай, если хочешь. С меня хватит, вот именно.
- Святители небесные, - почтительно молвил Эдвин, пристально вглядываясь через Боба в витрину магазина по правой стороне улице, еще держа парик в руках. - Какая изумительная витрина. Наверно, к Рождеству. Вот это хлысты. - Боб, не в силах устоять, повернул вправо голову, и Эдвин нахлобучил на него парик. Парик, оказавшись несколько великоватым, съехал Бобу на глаза. Боб от удивления и неожиданности чертыхнулся, оторвал от руля руки, чтоб сорвать с себя кудри, одновременно сильно нажав на педали обеими ногами. Машина остановилась, и абсолютно правильно, ибо вспыхнул желтый свет. Эдвин рванул ручку дверцы, вывалился на дорогу, через две секунды очутился на тротуаре, используя как щит толстую пешую пару (явно супружескую, все больше походившую друг на друга по мере ожирения). Исполнив в стиле Чарли Чаплина разнообразные рывки и оглядки, он потом увидал впереди общественный туалет, благодарно метнулся к нему. Слетел вниз по ступенькам в наполненный эхом склеп, обнаружил над писсуарами серьезных мужчин с занятыми руками, ряды cabinets d’aisance с щелями для пенни. Изданный им поспешный внезапный болезненный крик (черт возьми, ни единого пенни в кармане) пришелся вполне кстати в этом месте общественного облегчения. Если Боб сейчас свалится вниз…
Эдвин видел, как мужчина в пиджачном костюме и в хомбурге, с вечерней газетой под мышкой, вытащил из кармана мелочь, отыскал пенни. Как только он опустил в щель монету и повернул ручку, Эдвин метнулся, сказал:
- Объясню, - втолкнул мужчину в кабинку, шмыгнул следом, запер дверь на задвижку. В подобных местах не просторно. Эдвин с мужчиной стояли близко друг к другу, на манер любовников; мужчина с разинутым ртом.
- Прибой, вы меня поистине поражаете, - сказал мужчина, счистивший теперь с лица первый налет ошеломления и явно оказавшийся мистером Часпером. - Разве нельзя было дождаться завтрашнего утра в офисе? Мужчина, хочу я сказать, имеет право на уединение в определенных местах.
- Меня преследуют, - пояснил Эдвин, - за мной гонится сумасшедший. - Прозвучало смешно, но что еще можно было сказать?
- Видно, мы с вами в одной лодке, - заметил Часпер.
- В какой там лодке. Меня похитили, - заявил Эдвин. - Я только что из машины удрал.
- Да, - сказал Часпер. - Ну, теперь будьте добры открыть дверь и выпустить меня. Я в общем спешу, понимаете ли.
- Делайте свои дела, - предложил Эдвин. - Я не смотрю. - И услышал грохот спускавшихся ног, крик вломившегося в запоздалой погоне Боба:
- Где ты, сволочь? Знаю, ты где-то тут. - Боб принялся колотить в двери кабинок по очереди.
- Говорите, - шепнул Эдвин Часперу. - Скажите ему что-нибудь.
- Шо такое? - Это, наверно, был голос служителя при уборной, привлеченного шумом, ничего хорошего заведению не сулившим. - Шо тут проишходит? - Эдвин отметил слюнявую палатализацию фрикативных альвеолярных фонем.
- Мужик один, - пропыхтел Боб, - удрал. Знаю, он где-то тут, сволочь. - И заколотил в соседнюю рядом с Часпером с Эдвином дверь. - Ворюга долбаный, - добавил Боб.
- Тут не шо-нибудь, а решпектабелыюе жаведепие, - сказал служитель.
- Выходи, - позвал, колотя в двери, Боб. - Знаю, ты там.
- Ждите своей очереди, - прозвучал голос из-за соседней двери, добавляя басовый взрыв здорового испражнения. Боб забарабанил в кабинет доктора Прибоя. Мистер Часпер отчетливо проговорил:
- Вы не лысого ищете, который спешил?
- Да, да, да…
- Он забежал и вышел. Убежал, я сам видел.
- Вот сволочь, - сказал Боб, а потом послышался его топот к выходу и вверх по лестнице.
- Очень дурно воспитан, - заключил Часпер. - Даже не поблагодарил. - Он сел в брюках на седалище унитаза и сурово посмотрел на Эдвина снизу вверх. - Хотя я не имею никакой юрисдикции над вашей личной жизнью, вы, разумеется, понимаете, что подобные вещи скорее свидетельствуют об упадочной тенденции. Вы и в Моламьяйне во время досуга бегали от преследования по общественным туалетам?
- Я вам очень признателен, - сказал Эдвин, - за то, что вы сделали. Боюсь, история очень долгая.
- Охотно верю, - сказал, сидя, Часпер. И задумчиво продолжал: - Блаженной памяти профессор Харкурт был арестован в общественной уборной, не где-нибудь, а в Ноттингеме. Фотографии людям показывал, верите ли? Ну, - сказал он, восседая, как будто на троне, коронованный хомбургом, держа газетный скипетр, - рад был немного с вами побеседовать. Вы, случайно, не знаете, что с моим котелком?
- Хорошо бы, чтоб он у меня сейчас был, - сказал Эдвин. - Тут ужасный сквозняк.
- Ну, забегайте еще как-нибудь, - предложил Часпер. - Жаль, что надо вот так вот спешить, но есть кое-какое весьма спешное дело. Рад был оказаться полезным.
Эдвин отстрелил задвижку, кивнул Часперу, осторожно шагнул в большой санитарный голый вестибюль, наполненный громкими звуками спущенной воды. Осторожно показался на улице. Никакого Боба. Никакой машины Боба. Но тоже льющаяся вода. Дождь. Первый английский дождь, увиденный им с момента отплытия в Бирму; домой в больницу он прибыл в сухой сезон. Дождь был сильный. Ощущение дождевых иголок на голом скальпе незнакомое, сверхъестественное. Эдвин поспешил к дверям магазина, красивого сияющего магазина, полного арифмометров. Двери уже были заняты влюбленной парой в шуршащих объятиях пластиковых дождевиков. Пластиковые любовники, подумал он. А потом подумал, что забыл попросить у Часпера боб-другой. На воду, на хлеб, хозяин, на пачку курева. Курева было еще полно, и он закурил. Все, что дал ему Часпер, - убежище ценой в пенни. Меднолобый, каменнолобый Эдвин шлепнул влюбленного по обнимавшей руке.
- Подайте боб на воду, на хлеб, хозяин, - проскулил он. Влюбленный нетерпеливо сунул бедному лысому Эдвину пару шестипенсовиков и монетку в три пенни. Потом, пластиково шурша, вернулся к своим поцелуям.