Вверх ногами лицо не урода,
А всякого данного представителя людского рода
Гораздо чудовищней, чем.
- Привет, девочки. - Доктор-канадец с острыми чертами лица, с густыми волосами en brosse. Молодой, явно более доступный простым смертным. - Это наш пациент? Привет, мистер.
- Доктор, - поправил Эдвин.
- Да? - сказал доктор. - Точно, я доктор. Ну, теперь я вам укольчик сделаю. - Он ухватил артерию справа на шее Эдвина, ввел анестезирующий препарат. Потом сел и стал ждать. Вошли еще два разболтанных молодых врача и присоединились к нему. Последовали дружеские приветствия, женские голоса стали громче, продвигаясь вперед по короткой женской дороге к истерике. Hysterikos, hystera, - матка. Фрейд, однако, продемонстрировал отсутствие связи, невзирая на этимологию.
- Как провел время в Италии?
- По-моему, нормально. Molto buono.
- Посмотрите на эти гласные, - почти автоматически предложил Эдвин.
- Пили vino, пытались ухлестывать за señoritas. Molto bella.
- Señoritas в Испании, - поправила какая-то женщина-рентгенолог, - а не в Италии.
- Все одинаковые, как ни называй, куда б ни поехал. Все женщины одинаковые, это доказано.
- Нет, не все, - провокационно заметила рентгенолог, - большое вам спасибо.
- Не за что, сестра. Ну, пора за артерию браться.
Маленькое подземное помещение казалось битком набитым людьми, перевернутые, сплошь окружавшие Эдвина лица давали веселые советы доктору-канадцу, старавшемуся ухватить увертливую артерию.
- Как живая, - сказал он. - Змея, или вроде того. А теперь, - обратился он к Эдвину, - у меня вот в этом шприце что-то вроде красителя, краситель из йода. Когда он начнет циркулировать, кровеносные сосуды окрасятся, и снимок покажет, где тут неполадки. О’кей?
Но артерия жила своей жизнью. Зачарованный Эдвин видел ее глаза, словно наблюдал за смертельной дуэлью маленьких разъяренных зверьков.
- Проклятье, - сказал доктор, - просто не могу попасть. - Затем прозвучал общий триумфальный крик, контакт свершился, артерия была проколота, краситель впрыснут. Юная леди в белом халате принялась холодными руками кормить артерию физиологическим раствором. Делались приготовления к рентгенографии.
- Вы почувствуете, - предупредила одна громкая женщина, - как бы жар со всей этой стороны. Очень сильный. Но не двигайтесь ни в коем случае.
Сбитому с толку Эдвину казалось, будто снимки связаны с сигнальными криками. С громким криком, похожим на "есть", становилось все жарче и жарче. Боль была как бы зеленого цвета, со вкусом окиси серебра; вдобавок неким синэстетическим чудом она как бы наглядно показывала мучительно перекрученные на мгновение нервы, стреляла в лицо, выдавливала глаза, вытягивала зубы холодными щипцами. И снова дело было не в боли: дело было в тошнотворном сознании, до чего извращенные ощущения прячутся в ожидании в теле.
- Вы молодец, - похвалила соляная девушка. - Правда. - Правую руку Эдвина мимолетно погладили. Перерыв. Теперь надо было проколоть другую артерию и ввести в нее краситель.
Удвоившись, несущественное стало существенным. Если сложить и опять развернуть бумагу с грубо ляпнутой кляксой, она превратится в узор, пусть по-прежнему грубый, но вполне читаемый. И при повторении процесса с другой стороны шеи Эдвину открылся незнакомый прекрасный образ. Анализ стал ритуалом. Извивавшуюся змеей артерию поймали, укротили, насильно накормили. Принадлежавший Эдвину предмет - голову - установили под парящими в воздухе механизмами, издалека донесся истерический крик, и вновь сочетанье кислотного вкуса, зеленого цвета, - будто дерево изо всех сил голосило, - ощущение вырванного зуба и глаза.
- Хорошо, - сказали все. - Кончено.
Эдвина перетянули назад на каталку, покатили к лифту, вновь подняли. Мир никогда не меняется, чтоб приветствовать героя. Молодой человек с горбом Панча терпел побои и кашлял в подставленную плевательницу. Р. Дикки умиротворенно восседал королем на подкладном судне. Новичку с волочившейся ногой и взбивающей яйца рукой выбрили голову; он бродил по палате, волоча ногу, работая венчиком, в вязаной шапке с помпоном. Подошел к Эдвину, посмотрел на него сверху вниз сквозь толстые пучеглазые стекла очков, подрагивая седыми усами.
- Гест на вар вельш пурр? - спросил он.
- Пожалуй, что-то вроде того, - подтвердил Эдвин.
- Горш, - кивнул мужчина и, явно удовлетворенный, пошел из палаты к уборным. Р. Дикки сказал:
- Не говорит по-английски, как мы с тобой. В мозгах дело, понял? Как их ему вправят, сразу вспомнит королевский английский, - хоть на самом деле надо было б сказать - королевин английский, нет? - не хуже меня, тебя, кого хочешь. Бедолага. Мистер Риджвей его звать; кое-какие улицы знает в округе, где я всегда работал. Названия не очень-то хорошо выговаривает, но ясно, что к чему. Нынче утром стоял у меня возле койки, талдычил эти названия. Уважает меня, сразу видно. Потрясающе, да?
Проходил одурманенный наркозом день, Эдвин неподвижно лежал в койке. Вечером к нему явились двое визитеров. Одного он узнал, крупного мужчину с усами, изрыгавшего клич рога Зигфрида и крик "Nothung!". Зовут его Лес, вспомнил он. С Лесом была экзотическая женщина, на восприятие которой Эдвину потребовалось время.
- Письмо, - доложил Лес, - от вашей миссис. Попросила меня отнести. Синяков на шее немножко наставили, да?
Эдвин прочел:
"Милый,
пишу, как обещала, хотя, конечно, сказать особенно нечего. Надеюсь, с тобой все в порядке. Бородатый мужчина по имени Найджел, художник, ведет меня сегодня вечером в какой-то винный клуб. Постараюсь прийти в выходные. Будь умницей, дорогой.
Шейла".
- Очень любезно с вашей стороны, - сказал Эдвин. - Поистине очень любезно. Впрочем, знаете, на самом деле не стоило вам утруждаться. - Спутницей Леса была смуглая круглолицая женщина, явно средиземноморского происхождения, в синем джемпере, натянувшемся на выпиравшей тяжелой груди, в юбке с отштампованными названиями блюд: кебаб, ризотто, плов, чу-минь, нази горень. У нее были острые темные глаза, масса дроздово-черных волос и несметные бородавки. На горле вытатуирован таинственный знак. Эдвин ждал, что Лес ее представит, но тот сказал:
- Нынче вечером нечего делать, ну, думаю, вполне можно и сюда пойти, как в любое другое место. Вчера вечером "Зиг", завтра вечером - "Готт", а нынче делать нечего. Работа тяжелая, выходной нужен. Певцы все про себя талдычат, а я им говорю, пусть попробуют чертову Валгаллу на сцену выволочь, да все время помнить, где это чертово золото Рейна, чтоб опять его в воду швырнуть. Один раз пропало, искали, с ума сходили. Поэтому сняли меня с бутафории, снова бросили на всякую тяжесть. - С виду он вполне способен справиться с тяжестью, думал Эдвин, массивные дубовые плечи, шея мясницкой колодой, грудь - две литавры. Лес присел на край койки, дама осталась стоять, сложив руки, дымя сигаретой.
- Там, по-моему, - сказал Эдвин, - где-то есть стул. - Проблема заключалась в великом множестве посетителей у Р. Дикки: его койка смахивала на ложе умирающего Сократа.
- Кармен и постоять не прочь, - сказал Лес. - Кармен не настоящее имя, да я в первый раз ее встретил во время работы над оперой, показалось как-то подходяще. С декорациями настоящий содом - табачная фабрика, арена для боя быков, разбойничьи пещеры. Впрочем, не хуже "Аиды". Для нее весь Египет практически надо построить, пирамиды, Суэцкий канал и все прочее. Этот джентльмен, - заботливо разъяснил Лес Кармен, - болен. Поэтому мы пришли его навестить. - Кармен кивнула. - Она не очень-то говорит по-английски, - пояснил Лес. - Понимаешь, ее заманили сюда на работу из Северной Африки. - И подмигнул. - А я ее вытащил. Можно подумать, должна быть благодарна.
- Yo hablo Espagñol, señora, - сказал Эдвин.
Тогда Кармен заговорила, продемонстрировав в улыбке мешанину гнилья, голых десен, металла:
- Блин, слыш? Говорыт, как порадочный. Ты почему так не говорыш? Толко ругаешся чертовкой долбаной. Он говорыт señora. Ты говорыш чертова старая шлюха долбана. Почему не порадочно? Дэнь, два, тры не даеш денег. Я одын раз уйду. Найду, блин, порадочного. Вроде нэго.
- Немножечко бесится, что не замужем по-настоящему, - ровным тоном пояснил Лес. - Я ей говорю, не могу, только не в этой стране. Есть уже у меня одна в Гейтсхеде. В каком-то смысле хорошо иметь где-то еще одну. Тогда они на цыпочках ходят.
Кармен схватила какой-то голый журнал.
- Сучок ты, - сказала она, наградив Эдвина кариозной улыбкой. - Ох и сучок. - И, хихикая, быстро заработала рукой, как поршнем.
- Сейчас же прекрати, - приказал Лес. - Похоже, ничему не учишься. Тут Англия, а не Северная Африка. Мы тут цивилизованные. Дитя природы, - пояснил он Эдвину, - вот в чем ее проблема.
- Блин, я ничего плохого нэ сдэлала.
- Нет, мы знаем, что ты не хотела грубить, только всему свое время и место, девчоночка. В данный момент мы в больнице, навещаем джентльмена, с женой которого знакомы и которая, по твоим словам, тебе нравится. Ясно?
- Чьей женой? Его женой? У нэго есть женой?
- Да, да, та самая, что купила тебе двойной джин, когда ты станцевала фанданго. Ты еще волосы ей чесала.
- А, она? Черные волосы, нэ очень много. У мэня больше черных волос. Она тоже старая шлюха. С грэком танцевала.
- Не важно, кто с кем танцевал, - сказал Лес, - это их дело. И прекрати называть других женщин шлюхами или стервами просто из ревности, - грубо рявкнул он. - Я тебя сюда привел познакомиться с уважаемым и образованным джентльменом не для того, чтобы ты оскорбляла его прямо в лицо. Мы навещаем больного, - растолковывал он. - Как говорится, общее благородное дело.
- Да, ты мэня обозвал шлюхой и стервой. Блин, слышу. Приведу тэбя домой, сполна чертэй получит, да. Ой, блин.
- Я не называл тебя шлюхой и стервой, - терпеливо, но громко сказал Лес. - Я говорю, не смей так называть других женщин, особенно жену этого джентльмена. Она леди, стало быть, повыше тебя.
- Говорыш, я нэ лэди? Ох, блин, сэйчас я тэбе покажу. - И замахнулась на Леса, но он небрежной рукой, - рукой, которая сокрушала Валгаллу и осушала Рейн, - схватил ее за запястье. - Сэйчас же пэрэстан, - страдальчески крикнула она. - Ох, блин.
- Ладно, тогда веди себя чуточку лучше. Извиняюсь, - сказал он Эдвину. - Ясно, нельзя мне повсюду таскать ее за собой. - Эдвин видел, палата сильно интересуется псевдосупружеской ссорой. Он попробовал от нее отстраниться, отодвинувшись дальше на койке, но, соответственно, сама койка стала полем боя. Кармен пыталась кусаться. Лес говорил:
- Кусаешься, да? Кусаешься и царапаешься, как котенок, да? Скоро это прекратится, да, мой цветочек?
- Yo me voy cagar…
- И таких испанских грубых слов нам не надо. Этот джентльмен знает, что они значат, он образованный, и у меня чертовски хорошее представление, хоть я и неуч. Неуч, вот как ты обо мне думаешь, правда, чернокожая моя красотка? - И вывернул ей руку, как турникет.
- Ох, блин, чертов шлюх долбаный.
- Может быть, это первое очень грубое слово почти годится, а последнее - нет, африканский мой горный цветик. Поэтому скажу спасибо, если ты заткнешь свою сладкую, грязную чертову пасть, поняла?
- Поняла, вот увидиш, нэ буду.
- Наверняка не будешь, - кивнул Лес. - Нет, право слово. А теперь я отсюда тебя уведу, пока тебя отсюда не выкинули. - Не видно было ни сестры, ни сиделки, но санитар-негр маячил, опасливо нерешительный. - Мы тебя еще придем навестить, - посулил Лес, - если я научу ее хорошо себя вести.
Я эту проклятую первобытную дикость вышибу из нее, прежде чем она сюда снова придет, вот увидишь. - Настойчивее, но спокойнее, чем Хозе в опере, он выволок Кармен прочь. - Надеюсь, тебе лучше, - крикнул Лес из дверей.
Эдвин подумал, что, может быть, в конце концов, подобные делегации от Шейлы не слишком хорошая мысль. Когда все визитеры ушли, Р. Дикки общительно полюбопытствовал:
- Родня твоя?
А позже вошел доктор Рейлтон, массируя губы, и объявил:
- Знаете, вам после этих анализов надо спокойно лежать. Лежать спокойно, сохранять спокойствие, вот что вам надо делать. Я слышал, вы тут изо всех сил кричали, или что-то вроде того; так, по крайней мере, мне одна сестра сообщила. Не делайте этого, не возбуждайтесь. Вам потребуется каждая кроха сил, какая только найдется, прежде чем мы с вами покончим. - Он сел на койку. - Ну, мы все хорошенько взглянули на сегодняшние снимки. Мы думаем, там решительно что-то есть. Только надо полностью убедиться, заглянув чуть поглубже. Послезавтра мы собираемся вдуть вам в мозг сполна воздуху и сделать еще снимки. Они покажут окончательно. - Он по-мальчишески рассмеялся, хлопнул Эдвина по укрытому бедру. Потом пожелал доброй ночи и вернулся, по мнению Эдвина, к своей трубе. Труба, моя раба, вдуй в нее сполна воздуху.
Глава 8
- Думаю, - проговорил голос у него за спиной, - ощущение вам теперь уже вполне хорошо знакомо. - Эдвин с голыми ягодицами сидел у некоего позорного столба в другом подвальном помещении, с новыми, не столь кипучими нимфами в белых одеяниях по обе руки от него. Доктор уже представился психиатром, прибывшим сюда на две недели освежить неврологию в памяти; разговаривал профессионально успокоительным тоном. - Несколько кубиков, - успокаивал он, - спинно-мозговой жидкости. - Игла вошла глубоко, у Эдвина, как и прежде, треснул позвонок, на пол посыпались шишки и диски, как отброшенные на каком-нибудь пире героев куриные кости; повсюду разбрызгивался его жизненный сок. - Отлично, отлично, - одобрил доктор. Вскоре мелькнула пробирка со спинным джином. - А теперь восстановим баланс. Вытянув кое-что из вашего мозга, добавим туда теперь кое-что. Нечто вполне безвредное. Нечто, больнице ничего не стоящее. Воздух. Да, воздух. Воздух, как и полагается воздуху, поднимется из точки входа в мозг, свободно циркулируя. Потом за дело возьмутся вот эти прелестные дамы. - Медовые речи навевали на Эдвина сон, прелестные дамы, - он слышал и чувствовал, - жеманно улыбались.
Воздух вошел опасливо, проторил себе путь наверх в костном камине, тихими крокодильими шагами разошелся по никогда раньше не виданным коридорам. Эдвин вдруг ощутил сильную жажду и тошноту.
- Теперь сохраняйте полнейшую неподвижность.
- По-моему, - сказал он, - меня сейчас стошнит.
- Не стошнит. В. желудке у вас ничего нет, чем могло бы стошнить. Теперь просто не двигайте головой.
Тошнота прошла, но жажда осталась. Перед Эдвином возникали виденья пробитых лохматых коричневых грудей кокосовых орехов, кубиков льда, неуклюже позвякивающих в пинте джина с имбирным пивом, открытого крана на кухне, себя, к нему прильнувшего, набитого в рот снега, своих зубов, впивающихся в лимон. Щелк - снимок сделан. Хорошо, теперь другой. Щелк.
- Теперь мы перевернем вас головой вниз. Вы ощутите, как воздух внутри пузырится. Чувствуете? Полагаю, забавное ощущение.
Эдвин мог утверждать: его тело они отрицали. В определенном смысле пытались ворочать длинный неуклюжий росток картошки. Если бы только была возможность временно, по возможности безболезненно оторвать голову, а потом приделать обратно какой-нибудь эпоксидной смолой. Воздух шипел во всех извилинах и завитках мозга Эдвина, дамы в белом, тяжело дыша, принуждали его открываться всевидящему оку. Щелк. И еще щелк. Это заняло почти все утро.
- Пару дней у вас будет довольно сильная головная боль, - предупредила одна дама. - Не надо слишком много двигаться.
- А что с воздухом? - Эдвину было безрассудно жалко заточенный в лабиринте воздух. - Можно его снова выкачать?
- Воздух, - сказали они, - абсорбируется.
И его вместе с воздухом прикатили в палату, где шла конференция клинических насмешников. Неподвижно лежа в койке, Эдвин слушал своего одетого в халат соседа и двух юнцов в пуловерах, явившихся из отделения терапии; общая для всех, застывшая сверхъестественная гримаса затрудняла их речи.
- Я хочу сказать, если б увидел тебя на улице, причем оба мы вот в таком виде, то подумал бы, ты меня передразниваешь, разве нет?
- Может, и наоборот, в зависимости от того, кто кого первый увидел.
- Смертный грех. Вполне можно массовку снимать в каком-нибудь фильме ужасов.
Эдвин вдруг ощутил, как его собственное лицо искажается и застывает в судорожной маске un homme qui rit. Левой рукой он ощупал по очереди обе щеки, потом потянулся к тумбочке за зеркальцем для бритья. Воздух в черепе и голова как бы раскололись. Он снова лег на спину, уверяя себя, что, если заговорит, из его собственного разверстого рта раздадутся такие же однообразные насмешливые гласные, какие он сейчас слышит. И вслух громко сказал:
- Ye Old Tea Shop - солецизм. "Y" ошибочно употребляется вместо англосаксонской буквы под названием "торн", соответствующей буквосочетанию "th".
Совещавшиеся умолкли. Юнцы в пуловерах сообщили, что лучше пойдут вниз на ленч. Эдвин знал: ближайшие соседи, прищурившись, наблюдают за ним. Ох, считают его сумасшедшим, и ладно… В любом случае, губы по-прежнему движутся, могут как округляться, так и растягиваться; по крайней мере, это установлено.
Очередной длинный зевок дня, гигантского рта, куда впихнута безрадостная еда. В период для посещений приковылял человечек в старом мешковатом костюме. В руках у него был клочок бумаги. Он сунул его дежурной по палате итальянке, выносившей хризантемы.
- Il dottore, - сказала она без насмешки, указав на койку Эдвина. Мужчина приковылял, не сняв шапки.
- Велела пойти, - сконфуженно сказал он. Он был моложав, несмотря на морщины; резцы и клыки как бы цельным клином высовывались изо рта. - Она. Велела пойти.
- Очень, очень любезно с вашей стороны, - сказал Эдвин.
- В обед в щелкушку меня обыграла. Никак не думал, что она обыграет, а у меня и на пинту при себе не было. Ну и не смог ей поставить. Ну и она вместо этого велела мне сюда пойти. - Стоял все так же сконфуженно, но взгляд был внимательным. Бледно-голубые глаза твердо смотрели в пустую противоположную стену.
- Не надо оставаться, если не хотите, - сказал Эдвин.
- Надо. По-честному. Она же в щелкушку меня обыграла. - Возникла долгая пауза.
- Как ваше имя? - спросил Эдвин, уверенный, что у этого человека нет реального имени.