- Хиппо.
- Хиппо? Почему вас так зовут?
- Вот так зовут. Хиппо.
- По-моему, на самом деле довольно почетное прозвище. Вы когда-нибудь слышали о святом Августине из Гиппона?
Сконфуженно стоявший мужчина перевел на Эдвина несколько оживившийся взгляд и сказал:
- Забавно, что вы это сказали. Прямо тут за углом школа была. Блажного Гастина. Мы все их колотили немножко по пути домой. Хоть и недолго тут прожили.
- Да?
- Долго кочевали все с места на место, с места на место. Старик мой был очень крутой. Душу ко всем чертям выколачивал из нас, из ребятишек. Поэтому я сейчас не умею ни читать, ни писать. А это никуда не годится.
- Чем вы на жизнь зарабатываете?
- Знаете, что подвернется. Чуть-чуть тут, чуть-чуть там. Прямо сейчас немножечко доски на себе таскаю. Рекламные. Одна впереди, другая взади, как бы вроде сандвича. Хоть и не знаю, чего на них написано. Должно быть чего-то.
- Да, я понял, о чем вы.
- Ну, вот так оно и есть.
- Конечно. - Еще одна очень долгая пауза. Эдвин сказал: - День у меня был довольно тяжелый. Хотелось бы поспать. Можете теперь идти, если хотите.
- До конца продержусь. - Он снова угрюмо сконфузился.
- Не нужно, если вам не хочется.
- Она велела, надо.
- Ясно. Но я все-таки постараюсь заснуть.
Эдвин лег на бок, следя сквозь ресницы за добросовестным человечком. Однако притворный сон превратился в реальный: надо было избавиться от тупой головной боли. Когда он проснулся, все визитеры давно ушли. Заинтересовался, который час, страдальчески взглянул на крышку тумбочки, где обычно лежали часы. Часов там больше не было. Странно. Он сел и еще посмотрел. Забеспокоился по-настоящему, - часы были подарком Шейлы, дорогим подарком, - открыл два ящика тумбочки. Трудно вести поиск в горе полотенец и сброшенных грязных пижам, оставаясь в постели. Эдвин начал очень осторожно вставать. В мозгу колыхался воздух, мучительно колотилась боль. Встав на колени, обыскал оба отделения тумбочки, поискал под тумбочкой, за тумбочкой. Никаких часов. Ну, поделом же ей, черт побери. Это ведь ее идея, не так ли, присылать сюда странных, встреченных в барах личностей с дурной репутацией, жуликов, прелюбодеев, возможно убийц. Теперь боль в растревоженной голове стала почти невыносимой. Эдвин как раз карабкался обратно в постель, когда весело вошел доктор Рейлтон.
- Всегда готовы нарушить приказ, да? - сказал доктор Рейлтон. - Я порой удивляюсь, как вам удалось получить степень доктора. - Явно больная тема для доктора Рейлтона, бакалавра медицины, бакалавра хирургии. - В конце концов, дело элементарного здравого смысла - по возможности избегать боли.
- Часы, понимаете ли. Я искал свои часы.
- Часы ваши сейчас не имеют значения. Нам надо поговорить о более важных вещах, чем часы. Пожалуй, лучше загородимся ширмами. - И со скрипом подтащил загородки на колесиках к койке, где теперь снова лежал Эдвин, сотворив порочную ненадежную уединенную комнатку.
- Вы сейчас, разумеется, не собираетесь что-нибудь делать? - сказал Эдвин.
- Сейчас нет. Хочу рассказать вам о результатах проведенных анализов.
- Да?
- Там точно что-то есть. Вполне подтвердилось. И нам теперь точно известно, где именно.
- Но что?
- Что - не важно. То, чего быть не должно, вот и все. Это все, что вам надо знать. То, что должно быть удалено.
- Думаю, опухоль, - сказал Эдвин. - Думаю, именно так вы сказали моей жене. Не следовало бы доверять ей секреты. Это нечестно. Почему вы мне не могли сказать?
- Зачем вас тревожить без надобности? На самом деле, не стоит тревожиться из-за этого. Операция довольно простая.
- Предположительно злокачественная?
- Я так не думаю. Разумеется, никогда точно не знаешь, но я так не думаю. Обыватель, - сказал доктор Рейлтон, нажимая на одеяле на воображаемые клапаны трубы, - обыватель склонен к эмоциональной реакции на медицинскую терминологию. Рак, гастрит, злокачественная опухоль. Просто поймите: у вас в голове то, что ничего хорошего не приносит, и удалить его можно быстро, просто и безболезненно. Мне очень жаль, - сказал доктор Рейлтон, - что пришлось обременить нашими подозрениями вашу жену. Она принадлежит к очень эмоциональному типу. Но дело в ее разрешении на операцию, если в операции возникнет необходимость.
- Вы получили ее разрешение?
- О да. Она очень о вас заботится, очень хочет, чтоб вы снова поправились.
- А как насчет моего разрешения?
- Ну, - сказал доктор Рейлтон, - понятно, нельзя затащить вас в операционную под вопли об отказе от операции. Вы достаточно разумны, у вас есть право выбора. Но по-моему, вы уясните, что в самых лучших ваших интересах сказать да.
- Не знаю, - сказал Эдвин. - В действительности я не слишком плохо себя чувствую, не считая обмороков, не считая других неприятных вещей, секса, всякого прочего. У меня такое ощущение, что я как-нибудь проживу без того, чтобы кто-то копался в моей голове.
- Невозможно быть слишком уверенным в этом, - сказал доктор Рейлтон, по-прежнему нажимая вибрирующими пальцами клапаны трубы на постели. - Вы в опасном состоянии, я бы сказал. Стоит также вопрос о продолжении вашей работы в Бирме.
- Я могу отказаться от этого.
- Придется где-то другую работу искать. Это будет нелегко. И помните, вам неуклонно будет все хуже и хуже.
Эдвин минуту подумал.
- Нет сомнений в успехе?
- Всегда есть какие-то сомнения. И должны быть. Но шансы на успех операции преобладают. Сто к одному, я бы сказал. Когда все кончится, станете другим человеком, вообще совсем другой личностью. По-настоящему будете нас благодарить.
- Другим человеком? Человеком с другой личностью.
- О, не фундаментально другим. Скажем, здоровым, а не больным.
- Ясно. Ладно. Когда?
- В следующий вторник. Хорошо, - одобрил доктор Рейлтон, - молодец.
- Допустим, я до того передумаю?
- Не надо, - серьезно посоветовал доктор Рейлтон, - не надо, что бы ни было. Верьте мне, верьте мне. - Он поднялся, опустив руки, мужчина, которому следует верить, но чересчур смахивал на трубача в танцевальном оркестре, опустившего инструмент, чтоб заняться вокалом.
- Ладно, - сказал Эдвин. - Верю.
Глава 9
Воскресным днем пришла Шейла, лишь немного навеселе, таща за руку упиравшегося бородатого юношу. Она выглядела моложе, красивей, умело накрашенная, в распахнутой бежевой шубе из опоссума поверх нового мохерового платья.
- Милый, - вскричала она, - милый, милый.
- Извините, - сказал Эдвин, - что не встаю с постели здороваться. Внутри все еще гудит воздух.
- Ох, - сказала Шейла, - вы, конечно, незнакомы. Странно, правда? Найджелэдвин. Эдвипнайджел. Я уверена, вы ужасно друг другу понравитесь, если будет возможность как следует познакомиться.
- Здравствуйте.
- Здравствуйте.
- Слушай, - сказал Эдвин, - тот жуткий человечек прихватил мои часы. Тот, которого ты обыграла в щелкушку, тот, что назвался Хиппо.
- Да? Досадно. Я с тех пор его не видела, и вообще никто. Он повсюду расхаживает, носит щиты, как сандвич, вовсе не завсегдатай "Якоря". Ты дурак, Эдвин. Слишком доверчивый, вот в чем твоя проблема. Надо другие тебе раздобыть, правда? Хорошо, хоть те ничего не стоили.
- Ничего?..
- Я их у Джеффа Фэрлава забрала. Ну, ты помнишь. Пригрозила, чтобы он отдал. Тебе в подарок.
- А как, - уточнил бородатый Найджел, - ты сумела ему пригрозить? То есть какая у тебя над ним была власть? - Эдвин про себя усмехнулся этому робкому проблеску ревности. Найджел был молодым человеком, неопрятно старавшимся выглядеть не столько старше, сколько лишенным возраста, - лишенный возраста гривастый бородатый художник.
- Моя краса, - объяснила Шейла с гласными кокни, - бесконечная привлекательность. Ни один мужчина не устоит, когда я заставляю. - Художник серьезно кивнул. - Сегодня, - объявила Шейла, - Найджел собрался меня рисовать. Не писать, рисовать. Я так рада, милый, что все, наконец, улажено. Какое будет облегчение, когда все это кончится. Ты сам должен радоваться.
- Значит, тебе сообщили, да?
- Внизу в вестибюле встретился тот самый Рейлтон. Сказал, что будут оперировать и что все будет в полном порядке. Какое облегчение.
- Облегчение, что секрет больше хранить не придется?
- И это тоже, - улыбнулась она. - На зиму сможем в Моламьяйн вернуться. Знаешь, ненавижу холод, - доложила она Найджелу. - Надеюсь, у тебя в квартире тепло.
- Будь я художником, - сказал Эдвин, - мне хотелось бы написать вид Моламьяйна с воздуха при посадке. Красота и практичность. Одни рисовые поля разных форм и размеров, ни один квадратный дюйм не упущен, большой коллективный артефакт, в поле зрения ничего человеческого или даже природного. Но это, по-моему, нелегко было бы написать.
- Писать все нелегко, - сказал художник. В его голосе слышалось индюшачье кулдыканье. - Поверьте мне на слово, живопись - абсолютный ад. Поэтому я ей занимаюсь.
- А кто из современных художников больше всего вам нравится? - спросил Эдвин.
- Очень немногие. Поистине, очень и очень немногие. Шагал, пожалуй. Дон Кингмен, пожалуй. Еще один-другой. - Вид у него был мрачный.
- Не имеет значения, - вставила Шейла. - Не надо так волноваться. Все будет в полном порядке. - Она ободряюще улыбнулась ему, похлопала по руке. Он был в очень тесных штанах. - Найджел, - сказала она, - действительно очень хороший художник. Когда ты поправишься, обязательно должен увидеть некоторые его вещи. Очень эффектные.
- Не произноси это слово, - рявкнул Найджел. - Они не эффектные. Самое что ни на есть распроклятое слово, какое можно подобрать. - Он повысил голос. "Опять шум", - вздохнул про себя Эдвин. Полк визитеров Р. Дикки заинтересованно озирался в уверенности, что у койки Эдвина всегда найдется чем так или иначе развлечься. - Назвать их эффектными значит свести на уровень, на уровень, на уровень киноафиши. Дьявольски оскорбительно. - Визитеры Р. Дикки кивнули друг другу, довольные исполнением обещанного.
- Хорошо, - сказал Эдвин. - Тогда скажем, они не эффектные?
Найджел испепелил его взглядом.
- Вы ни одной не видели, - заявил он. - Вообще не в состоянии о чем-либо судить.
- Ты должен помнить, Найджел, - резко сказала Шейла, - что разговариваешь с моим мужем и что мой муж очень болен. Не надо мне скандалов по поводу твоего искусства. - Найджел насупился. - Так-то лучше, - заметила Шейла. - И, Найджел, не забывай о своем обещании.
- О каком обещании?
- Настоящий художник, - воскликнула Шейла. - Все берет, ничего не дает. О твоем обещании насчет стирки для Эдвина.
- А.
- Найджел, - объяснила Шейла, - очень везучий мальчик. К нему еженедельно приходит венгерка, которая ему стирает. В обмен на уроки английского.
- Что он понимает, - спросил Эдвин, - в преподавании английского?
- Он учится, - сказала Шейла. - Обучается на практике. И обещал отдать в стирку все твои грязные вещи. Где они?
- Очень, - сказал Эдвин, - любезно с его стороны. - Ему все больше надоедало разговаривать в духе мистера Солтины, но что еще можно было сказать? - Вот эта тумбочка набита грязными пижамами, полотенцами и так далее, а в большом шкафу снаружи рубашка.
- Хорошо, - заключила Шейла, - мы пойдем прямо к Найджелу на квартиру, в студию, или как он там ее называет, и возьмем с собой все эти вещи.
- Лучше нам уже идти, - сказал Найджел. - Вспомни, я не полдничал.
- Но ведь завтракал.
- Это было давно.
- Когда я была маленькой девочкой, - сказала Шейла, - всегда верила, что художники голодают. La vie de Bohème.
- В первых двух актах оперы без конца едят, - напомнил Эдвин.
- Ох, да, - спохватилась Шейла, - ты мне напомнил. Лес и Кармен снова придут навестить тебя нынче вечером. Я, конечно, не смогу. Кармен придет извиниться.
- Нет, - неистово вскинулся Эдвин. - Я очень болен. Не могу принимать посетителей. Пожалуйста, так им и передай.
- Мы с ними не встретимся, правда, Найджел? Так что тебе просто придется смириться. У Леса довольно странная жизнь, да?
- Пожалуй, - согласился Эдвин.
- Да. Рано по утрам работает в каком-то пабе на Ковент-Гардене, а по вечерам в оперном театре. По-моему, правильно, - единство места и чего-то еще. А в оставшееся время занимается Кармен. Ты дол-жен уговорить его рассказать, какие она порой вещи проделывает.
- Пошли, - сказал Найджел. - Поесть надо.
- Да, - продолжала Шейла. - Ужасно эксцентричная. Давали "Самсона и Далилу", она пошла смотреть, через пару дней они чуточку поскандалили, он среди ночи проснулся и видит, она с ножницами стоит у кровати…
Найджел вдруг очень пристально вгляделся в Эдвина.
- Не знаю насчет ваших мозгов, - сказал он, видно на время забыв о еде, - стоит ли их спасать. А вот что касается головы, хорошая голова. Голова, - продолжал он с художнической беспристрастностью, - лучше, чем у нее. Я бы не прочь сделать. Пожалуй, лучше вашу голову сделал бы, чем ее, хоть тело у нее, - конечно, с моей точки зрения, - гораздо интересней. И конечно, вы скоро останетесь без волос.
- Не скоро еще, - сказал Эдвин. - В нашей семье преждевременно не лысеют.
- Да нет, - сказал Найджел. - Если вам мозги собираются оперировать, должны волосы сбрить. Пожалуй, тогда и возьмусь. Получится очень хороший, довольно оригинальный этюд. Маслом, пожалуй. Тропически коричневое лицо и что-то вроде перламутрово-розового… Хорошо бы попробовать.
Эдвин побледнел от ужаса.
- Знаете, - вымолвил он, - я ведь просто не понял. Просто не подумал об этом.
- Плевать, - сказала Шейла. - Опять отрастут, очень быстро. И все будет прямо наоборот, чем с Самсоном, да?
- Что ты имеешь в виду? - спросил Эдвин.
- Угадай, дорогой. Слушай, - обратилась она к Найджелу, который вытащил блокнотик для рисования, набрасывая с Эдвина подготовительные этюды. - Ты внушил мне мысль о еде. Пошли поедим.
- Хорошо, - сказал Найджел. - И не забудем забрать вещи в стирку. - Под обличьем художника скрывался добрый молодой человек. Он набрал охапку носков, белья, пижам из шкафчика у койки, сморщив курносый нос в слабом намеке: ça pue. И они пошли за грязной рубашкой в наружном шкафу для верхней одежды и чемоданов. Потом Шейла весело заглянула, размахивая рубашкой, послала поцелуй, который заодно охватил Р. Дикки и насмешника, сияюще, любяще, сардонически улыбнулась Эдвину и исчезла.
- Миссис твоя прям картинка, - сказал потом Р. Дикки.
Сразу перед обедом Эдвин сообщил палатной сестре, что не очень хорошо себя чувствует для приема посетителей, и попросил загородить койку ширмами, что и было сделано. Санитар-негр в процессе разглаживания простыней нашел предварительный набросок, брошенный Найджелом. По мнению Эдвина, он свидетельствовал о малом таланте.
- Он что, умирает, вон тот? - послышался вопрос, заданный громким, трепещущим от возбуждения шепотом одним из посетителей Р. Дикки.
- Не, - шепнул в ответ Р. Дикки. - По-моему, миссис немножечко его расстроила, вот и все. То есть если это его миссис. - Последовало более тихое спекулятивное шушуканье.
Глава 10
- Это, дружок, называется расчистить стол для работы. - Негр-санитар, каждой частичкой кожи излучая свет, преломляя свет в линзах очков, фыркнул над смелым образом и стал возиться с лотком инструментов. Рядом с ним стоял подмастерье, высокий мрачный итальянец, только что поступивший на службу, которому он разъяснял названия инструментов.
- Ножницы.
- Si.
- Машинка для стрижки.
- Si, si.
- Электробритва.
- Si, si, capito.
Видно, у Шейлы не было времени на письмо, тем паче на визит, но она прислала телеграмму: удачи буду думать о тебе люблю. Прежде Эдвин получал подобные послания в коммерческих отелях незнакомых городов в канун собеседований относительно новой работы. А теперь готовился к путешествию на последний рубеж бытия, откуда еще можно вернуться обратно. Паломничество, но на него наденут тюрбан до того, как в поле зрения появится Мекка. Негр принялся за работу. Беспечно мыча, натянул резиновые перчатки, потом приказал:
- Ножницы. - Ножницы были ему вручены. Начали падать завитки волос.
- Как вас зовут? - спросил Эдвин.
- Пожалуйста, будьте добры меня не отвлекать, - сказал негр. Но по мере дальнейшего падения прядей смягчился. - Если вам надо знать, мистер Саути меня зовут. Мистер, - подчеркнул он, как бы умаляя тем самым собственный титул Эдвина, - как мистер Бегби, выдающийся специалист.
Продолжалась быстрая осень, плавно кружащийся листопад коричневых пучков и колец.
- Очень нехорошая перхоть, - объявил специалист. - Так вы все волосы потеряете. - Итальянец пристально следил за каждой деталью операции, часто кивал, демонстрируя отличное понимание происходящего, несмотря на языковой барьер. Эдвин начинал ощущать прохладу, легкость, сходство с агнцем. - Машинку, - потребовал мистер Саути.
Новое, волнующее ощущение, непривычная развязность с приближением полной наготы. Волосы падали целым Кораном арабских букв, смешавшихся с учебником Питмана. Мистер Саути широкими энергичными взмахами вел свой стрекочущий инструмент к куполу, который тридцать восемь лет прятал свои очертания, не пропуская к ним воздух. Сознавая свои достижения, он запел. А на середине куплета сказал:
- Бритву.
Настала финальная стадия депиляции. Итальянец приоткрыл рот, слегка задыхаясь. Бритва раздраженно жужжала, в негритянской песне нарастало ликование. Вскоре песня смолкла в деловой паузе на тщательный осмотр - одинокое ж-ж-ж тут, короткий круговой пассаж там, - и, наконец, скульптура готова.
- Хорошо выглядит, просто прекрасно.
- Bello, - подтвердил итальянец.
- Обождите, - сказал мистер Саути, - зеркало принесу.
- Нет-нет, - сказал Эдвин. - Нет, нет, нет. - Пробежался по скальпу боязливыми пальцами, ощупывая, скользя. - Ради бога, закройте.
- Каждый ценит, - изрек мистер Саути, - небольшую оценку своего труда. Нечего тут просить. Вы должны взглянуть в зеркало.
- Слушайте, - сказал Эдвин. - Я не хочу это видеть, не хочу ничего знать об этом. Просто прикройте.