– Я не могу идти, Шлык. Возвращайся без меня. Я как-нибудь завтра отсюда выберусь.
– Как это завтра? Да завтра тебя тут менты обнаружат! Да ты с ума рехнулась, что ли? Ты ж меня заложишь! А ну, вставай, пошли!
Шлык кричал уже во весь голос, не боясь быть услышанным с улицы.
– Ты же видишь, Шлык, что я не могу. А нам ведь еще ехать на велосипедах. Нет, уж ты оставь меня, пожалуйста.
– Дура! Ты знаешь, сколько ты тут за ночь радиации наберешься? Тебя ж завтра ни одна больница не примет!
– Ах, ну какое это все теперь имеет значение… Иди, Шлык, иди. Не задерживайся из-за меня. Жива буду – получишь ты и магнитофон и джинсы из-за границы. Обещаю тебе.
– Да ну тебя в жопу с твоими джинсами. Мне-то самому все равно хана. Как я тебя тут брошу? Тут же ра-ди-ация! Эх, дурак я, что с тобой связался…
Шлык был на грани истерики. Собрав последние силы, Анастасия заговорила с ним учительским тоном.
– Ну вот что, молодой человек. Я не девочка и сама за себя отвечаю. И никому я ничего про тебя не скажу, можешь быть спокоен. Я выберусь. А сейчас – иди! Вот тебе и вправду оставаться тут опасно.
Учительский тон подействовал. Шлык сразу обмяк, вздохнул и сказал:
– Ну, ладно, сделаем, как ты говоришь. А завтра постарайся все же хоть подальше отсюда отойти и иди деревнями. На шоссе не высовывайся. Там сейчас движение днем, как в Киеве на Крещатике. Будь здорова, коли так.
И Шлык бочком, чтобы не выпускать слишком много света в коридор, вышел из ванной, и вскоре шаги его затихли совсем.
Анастасия снова положила голову на детское белье. Сквозь запах пыли пробивался смешной, совсем забытый детский запах. Так когда-то пахли рубашечки и платьица Аленушки. Вдруг вспомнилась старая русская сказка, которую она читала маленькой сестричке. Про сестрицу Аленушку и братца Иванушку. Иванушка, злой ведьмой обращенный в козленка, стоит на бережку и плачет:
Сестрица Аленушка! Сестрица Аленушка!
Выплынь, выплынь на бережок!
Горят костры горючие,
Кипят котлы кипучие -
Злая мачеха хочет меня погубить.
А сестрица отвечает ему со дна реки:
Не могу я выплыть, братец Иванушка!
Бел-горюч камень на груди лежит,
Шелковые травы ноги опутали,
Злая змея сердце сосет!
Анастасия сидела на полу, обхватив голову руками, раскачивалась и все повторяла слова старой сказки…
Потом она заставила себя встать. Подошла к раковине и отвернула кран. Тонкой струйкой потекла вода. Радиоактивная? Ей было все равно. Она сполоснула лицо, намочила блузку там, где сердце. Стало чуть легче дышать. Потом потушила свет в ванной и вышла в кухню. Уже начало светать и можно было обходиться без фонарика. Она взяла чашку, из которой в последний раз ее Аленушка пила чай, и налила себе воды из-под крана. Выпила. Она забыла, что в рюкзаке, который остался в передней, у нее еще была вода из Иванкова. Потом она еще раз обошла всю квартиру, стараясь все запомнить. В спальне подошла к детским кроваткам. В одной на подушке лежал заяц, в другой – в ногах сидел медвежонок.
Она взяла обе игрушки и, прижимая их к себе, вышла из Аленушкиного дома.
На улице было уже почти совсем светло. Вдалеке слышался все тот же неумолчный гул работ, но вокруг не было ни души, никакого движения. Анастасия долго шла по мертвому городу в сторону, противоположную той, откуда доносился шум Кончились каменные дома, пошли сады и деревянные одноэтажные домики. Во дворе одного из них Анастасия увидела копошащихся в пыли кур. На крыльце дома сидела ожиревшая лисица и лениво поглядывала на глупую добычу, никуда от нее не убегающую. Иногда какая-то курица, уже совсем дура, подходила к самому крыльцу, и тогда лисица тоненько тявкала на нее – требовала уважения. Не выказывая ни малейшего волнения, курица отходила на всякий случай подальше. За домашнюю собаку куры принимали свою губительницу? Думали, что ли, что она сторожить их приставлена куда-то пропавшими хозяевами? Анастасия почувствовала смутную ненависть к наглой хищнице и жалость к бедным бездумно покорным курам, и хотела уже подобрать какой-нибудь камень и шугануть с крыльца нахалку, но тут услышала над своей головой приближающийся рокот. Она инстинктивно укрылась под листвой ближайшего дерева. Над нею пролетел вертолет. "Реактор шапками закидывать…" – вспомнила она слова Шлыка. Дальше она пошла по деревенской улице, держась ближе к заборам и стараясь все время быть в тени деревьев. О курах и пасшей их лисице она сразу же забыла.
Вертолеты все летели и летели один за другим, но скоро их рокот перестал проникать в сознание Анастасии. Она с трудом переставляла ноги, заставляя себя двигаться, сама не соображая куда. Ей казалось, что если она остановится, то остановится сразу же и ее сердце. Движение притупляло боль.
Анастасия проходила мимо ничем не приметного дома, такого же молчащего, как все дома вокруг, и вдруг вздрогнула от тихого окрика.
– Доченька, а доченька! Погоди-ка…
Она поглядела туда, откуда шел голос. Там, за забором, в тени большого куста сирени, стояла маленькая старушонка с палочкой. На ней была длинная темная юбка, серая вязаная кофта, на голове белый в горошек платочек, повязанный низко на глаза, так что ни волосинки не выбивалось. Старушонка поманила ее рукой. Анастасия подошла ближе, в недоумении и страхе глядя на эту фигуру, такую неожиданную здесь, в покинутых людьми местах. Если бы ей навстречу вышел дозиметрист в белом спецкостюме и в маске, она бы испугалась меньше.
– Вы… кто? – спросила, холодея, Анастасия.
– А я тутошняя, живу здесь. У тебя хлебца нет, девушка?
Старушка тоже подошла ближе к забору и положила сухонькую темную руку на штакетник. На руке Анастасия разглядела пятна, будто синяки. Но темные глаза старушки глядели на нее из-под нависшего платка живо и приветливо, в другой руке она держала несколько яиц.
– Так нет у тебя хлебца-то?.. – снова повторила она свой вопрос. Тут только Анастасия поняла, что это никакое не видение, а самая настоящая живая старуха.
– Бабушка! Да вы что здесь делаете? Как вы тут оказались одна?
– Я ж тебе говорю, живу здесь. Доживаю. А ты зайди ко мне в садочек, не бойся. Бона калитка-то…
Анастасия увидела в нескольких шагах калитку и вошла в сад.
– Так вы что, не эвакуировались, бабушка?
– Чего? – переспросила бабка, подставляя ухо. – Не эвакуировалась, спрашиваешь? Так ведь забыли меня. Не до меня было, внуков собирали. Внукам-то жить, а мне все одно помирать. Да мне оно и лучше, так-то. Коли помирать вскорости выходит, так уж я лучше дома, возле курочек своих, возле цветочков. Родилась я тут, в доме этом, в нем и помру. Это и хорошо, что меня-то забыли. А другие наши старики так по погребам отсиживались, прятались от эвакуации.
– Так вы тут не одна?
– Есть и другие… – хитровато, как показалось Анастасии, ответила старушка. – А ты сама кто будешь? Работаешь тут али что?
– Нет. Я издалека приехала. Сестренку я здесь искала, Аленушку.
– Нашла?
– Не нашла. Пропала она, бабушка.
– Погибла, говоришь, – повторила бабка, опять не расслышав. – Ну, это лучше, чем болеть-то. Молодые тяжко болеют, я видела. Мы-то, старики, тихонько догораем, а им каково, кто еще на свете мало пожил? И лучше оно, коль сразу… Значит, у Бога твоя сестричка. Этих мучеников, поди, Господь сразу к себе взял. Невинные они, а смерть приняли лютую… Да идем в хату, чего ж мы тут на виду стоим? Еще проедет кто мимо, увидит. Ездят они тут иногда… Идем, девушка! Ой, да ты вовсе и не молоденькая, как я погляжу. Вон и волосы совсем белые, как у меня раньше-то были. А я гляжу, что юбчонка на тебе короткая, ступаешь пряменько, ну и думаю – девушка. А ты уж в годах…
Так, приговаривая, старушка повела Анастасию в дом Через веранду они прошли в чистенькую кухоньку. Пахло свежевымытым полом и сиренью. Большая ее охапка стояла в кувшине на простом некрашеном столе. Под окном на лавке кипел на электроплитке чайник. Старушка подошла к нему, передником сняла крышку и опустила в кипящую воду яйца.
– По первости мы всухомятку ели, а потом снова ток дали, так теперь на плитках варим Курочки мои несутся, в огороде лучок, петрушечка, в подполе картошка есть и сало в кладовке. Жить можно. Хлебушка вот только нет, соскучали мы по нему. Так у тебя тоже, говоришь, нету? Ну и ладно, и без хлеба завтракать будем.
Слушая старушку, Анастасия оглядывала кухню. В простенке между окон она заметила зеркало и подошла к нему. Да, волосы у нее действительно были белые, хотя и покрытые сверху налетом пыли. А еще вчера была лишь седина на висках… Анастасия провела рукой по лицу.
– Умыться бы мне…
– Так в углу вон умывальник. Только уж ты больно не размывайся, за водой-то мне далеко идти. Ночью ведро принесу и на весь день. Ты как яички-то любишь, вкрутую или по-городскому?
– Мне все равно. Да я и есть не хочу, бабушка.
– Чегой-то ты все "бабушка" да "бабушка"? Тебя как звать?
– Анастасия.
– Ишь, имечко какое ладное. Анастасия! Ну, а по батюшке?
– Николаевна.
– Николаевна, значит. А я Лукьянишна. Садись к столу, завтракать будем.
Анастасия, сполоснув лицо и руки под рукомойником, вытерла их о висевшее рядом вышитое полотенце и села на лавку. Лукьянишна положила перед ней яйцо, поставила солонку и придвинула белую луковицу с перьями. Анастасия взяла яйцо и начала задумчиво катать его по столу.
– Да ты не играйся, не маленькая. Ешь, давай!
– Лукьянишна, а вы не хотите уехать отсюда? Туда, к людям?
– А пошто мне уезжать? Соседка моя, Макаровна, что на третьей улице отсюда живет, спервоначалу-то со своими эвакуировалась, да на третий день и воротилась. Невмоготу ей там стало, в эвакуации этой. Людей чужих стеснили, те их боятся, что зараза на них идет. А выгнать тоже боятся. Один внук у ней заболел, так его вместе с остальными забрали у матери и вывезли куда-то. Одежи нет, постелей нет, на полу всех в ряд клали. Затосковала Макаровна, глядя на разор этот, да и назад тайком пришла.
– И много вас тут таких?
– Да нет, теперь уж немного, как помирать стали. Да помирают-то в своем дому, в своей постели. Не сравнить как там, в чужих-то людях. Тут и обмыть есть кому, и дед Егор молитвы по книгам читает. Сам-то он не встает, паралитик он. А книга у него есть старинная, важная, еще от дедов осталась. Там и про Чернобыль сказано.
– Что сказано про Чернобыль? Как это может быть, если книга старинная?
– Так ведь только в старых книгах и правда, милая. А сказано там, что перед тем, как прийти концу света, будут еще людям предупреждения всякие. И одно предупреждение, сказано, такое: зажжет Ангел над землей звезду Полынь, а "полынь" – это по-нашему и будет "чернобыль". Вот ведь слово какое неслучайное! И падет огонь от той звезды Чернобыль на истоки рек и станут они отравленными. Что же, не так оно? Вот мы с тобой потом по лесенке на чердак влезем, так ты увидишь, что они в городе творят: дома моют, землю сдирают, будто шкуру с мертвой коровы. С домов пыль смывают, а отравленная вода опять в землю уходит, станет под землей ручьями растекаться и все живое в округе потравит. Копошатся, что муравьи, а Божий-то гнев водой не смоешь, нет! Мы хоть и в стороне, а издали все видать. Самих этих смывателей тоже забирают и увозят. Скорые машины с врачами так и ездят, так и ездят… А еще дед Егор говорит, что предупреждение-то это не последнее. Звезда Чернобыль догорит и людям передышка будет, чтоб опомнились. А не опомнятся, тогда страшный мор падет на них. Да ты и сама можешь деда Егора послушать. Я вот тебя покормлю, а потом огородами пойду к нему, так, ежели хочешь, иди со мной. Покормить надо старика. Лежит он, бедняга, до вечера один, а вечером, как стемнеет, мы к нему все собираемся. А кого не досчитаемся, – к тому сами идем Хоронить, значит, надо. Так пойдешь со мной? Деда перевернуть надо, обмыть. А то дух от него тяжелый, понос с кровью из него идет. Скоро и конец. Ты вот мне и поможешь.
– Я пойду с вами, Лукьянишна. А ночью я вам хлеба принесу и продуктов, – сказала Анастасия, вспомнив, что рюкзак остался в квартире Алены.
– Ой ли! А мы уж по хлебушку вот как соскучали… Да ты чего не ешь? О сестре все печалишься? А игрушки эти у тебя чьи?
– Племянников.
– А они где?
– Не знаю, Лукьянишна. По всему судя, их вывезли. Может, соседи забрали с собой. Их еще искать надо теперь.
– А, ну так ты отсюды уйдешь, значит, – разочарованно, как показалось Анастасии, проговорила Лукьянишна. – А я-то думала, что ты с нами останешься, вроде как на могилке своей сестры то есть.
– Не могу, Лукьянишна. Побуду с вами, а потом туда вернусь, к людям, и буду искать племянников. Надо ж их теперь кому-то дальше растить.
– А больше-то у вас никого родни нет?
– Есть еще сестра, средняя. Но та еще дальше, чем Аленушка. За границей она живет, давно уже.
– Ну, вернется, коль узнает, что такая беда стряслась, детишки одни остались. Любила она сестру-то покойну?
Слова "покойная сестра" с новой силой ударили в сердце Анастасии. Она с трудом преодолела головокружение и провела рукой по глазам.
– А ты сама не больна ль, Николавна? – вдруг спросила, глядя на нее, Лукьянишна. – Аль облучилась?
– Сердце у меня больное. А про облучение ничего сказать не могу. Дорога сюда по опасным местам шла, да и здесь я пропылилась основательно. Но ты не беспокойся, я побуду с вами, помогу вам. Хоть водой и продуктами вас обеспечу. Как же я вас брошу, старых да больных?..
– Куда ж тебе с больным сердцем воду носить?
– Ну, а кто же вам наносит? Вот стемнеет и пойду за водой.
– Ишь, какое, знать, у тебя сердце: и болезнью болит, и горем болит, а людей видит. А горевать сильно – грех. Вон у тебя глаза какие сухие и все в стенку ими глядишь. Тебе поплакать надо. Чай, еще и не плакала?
Анастасия покачала головой.
– То-то и оно. А слезы даны человеку, чтобы сердце от горя отмывать, не то оно коростой, сердце-то, покроется, тогда уже в него никто со своей бедой не достучится. Поплачь, поплачь, говорю! Ну, руки-то вот так положи на стол, голову сверху и давай. Плачь, тебе говорю!
Лукьянишна сложила Анастасии руки и своей сухонькой рукой в черных пятнах пригнула ее голову к столу. Та послушно склонила голову и заплакала громко, в голос. Обняв ее, заплакала и Лукьянишна.
* * *
В субботу 26 апреля в три часа ночи я был поднят по звонку телефонному и быстро прибыл на поле сбора. И самолетом мы прибыли в Киев, а потом в Чернобыль. Сообщения были тревожные. Еще в Москве мы узнали, что авария не простая, но то, что увидели, показало, какими грозными в действительности являются события.
Евгений Игнатенко, заместитель начальника Союзатомэнерго
Радио "Маяк", 24 мая 1986 г., 11. 00
Здесь бытует выражение: "Сколько схватил?" Так вот, заместителем начальника объединения Союзатомэнерго тов. Игнатенко "схвачено" много – несколько десятков рентген. Но он специалист и отлично знает допустимые нормы. "Ничего страшного, – уверенно говорит он. – Есть люди, имеющие и побольше".
"Советская Россия", 13 мая 1986 г.
Пять рентген в год – норма для работников АЭС. Если работник АЭС получает за год 25 рентген, он отстраняется от работы.
Академик Леонид Ильин, "Правда Украины", 16 мая 1986 г.
27 апреля с первыми экипажами прилетели многоопытные летчики Б. Нестеров и А. Серебряков. Они начертили схему захода на реактор для сброса мешков. Первые мешки с песком набивали все разом. Как сбрасывали? Зависали над кратером, открывали дверь и, заглядывая в жерло, целясь в него глазом, сбрасывали. А ведь из жерла аварийного блока били не солнечные лучи. И каждый это хорошо сознавал. Но думали о мешках. Их было мало, и они вскорости кончились. Генерал метнулся в своем "газике" в ближайшую деревню и собрал там по дворам партию тары.
"Красная звезда", 7 июня 1986 г.
Десять дней после аварии еще существовала угроза, что она может расшириться.
"Правда", 13 мая 1986 г.
По дороге в АЭС в Чернобыль слева и справа сотни машин, строительная техника. В строгом порядке разбиты военные городки. Армия оказывает огромную помощь в ликвидации беды.
"Труд", 21 мая 1986 г.
Локализуем четвертый блок, а там на очереди, видимо, восстановление жизнедеятельности первых трех блоков, которые могут и должны действовать. Мы задумываемся и о ведении строительства пятого и шестого блока.
"Комсомольская правда", 13 мая 1986 г.
Серьезная проблема – захоронение радиоактивных обломков, снятого бульдозерами верхнего слоя земли, пораженных радиацией стволов деревьев в зоне выброса взрыва, воды, охлаждавшей аварийный реактор, а сейчас отведенной в специальные емкости. Все, что представляет опасность, должно быть надежно изолировано. Но строительство так называемых "могильников" требует больших средств, множества техники и, главное, времени.
"Известия", 24 июля 1986 г.
От Чернобыля и до Киева не поливается, а тщательно моется каждый метр дорог.
"Социалистическая индустрия", 10 июня 1986 г.
Через каждые три часа сменяют друг друга в подземном забое АЭС горняцкие смены, хладнокровно и мужественно выполняя поставленную задачу.
Московское радио, 19 мая 1986 г., 19. 00
Среди машин, которые можно встретить здесь, на улицах Чернобыля, часты машины "скорой помощи".
Радио "Маяк", 23 мая 1986 г.
Солдаты, сержанты и офицеры работают исключительно самоотверженно, а подчас просто героически. По мере надобности воинские подразделения сменяются. Ну, тут понятная забота о здоровье людей.
Московское радио, 19 мая 1986 г., 22. 00
Только за два дня, 19 и 20 мая, в одном из районов Гомельской области сдали кровь более тысячи доноров.
Московское радио, 6 июня 1986 г., 12. 00
Странно и непривычно выглядит с вертолета Припять. Белоснежные, многоэтажные здания, широкие проспекты, парки и стадионы, игровые площадки рядом с детскими садами и магазины… Город пуст. Ни одного человека на улицах, а по вечерам ни в одном окне не загорается свет.
"Правда", 6 мая 1986 г.
Это злые языки только говорят, что по опустевшим городам и селам ходят-бродят любители поживиться чужим добром.
Полковник милиции Дмитрий Чаус "Советская Россия", 10 июня 1986 г.
Все-таки бывают еще случаи, когда люди пытаются проникнуть в свой дом. Это можно понять: осталось там имущество, даже цветы остались не политые…
Московское радио, 26 мая 1986 г. 10.00
Ходили по квартирам, проверяя, все ли уехали. Оказалось – не все.
"Комсомолвская правда", 11 мая 1986 г.
Молодая пара не просто панически бежала из города, но и оставила в квартире отца-инвалида. Отца эвакуировали милиционеры, увидевшие зажженный свет в окне, когда город был уже пуст.
"Правда", 23 мая 1986 г.