Дойдя до этого места в своих рассуждениях, полковник впервые задался вопросом: неужели он влюбился в Сьюзен и не это ли чувство стоит за его настойчивыми попытками вернуть себе ее расположение? Эта догадка сначала показалась ему нелепой, но чем дольше он размышлял, тем больше убеждался в ее справедливости. С некоторых пор он стал получать удовольствие, проявляя заботу о своей жене; так не это ли удовольствие (точнее, желание получать его и впредь) стало скрытой побудительной причиной его действий? Эта посылка породила настоящий шквал мыслей – он по-новому толковал события прошлого, переосмысливал прежние оценки и в результате кардинально изменил свой взгляд на ситуацию. Позднее он уже не мог во всех деталях восстановить ход собственных рассуждений. На начальном этапе он расценивал это как тактическую уловку, как некое философское упражнение, ведущее к заведомо ложным выводам; однако к тому времени, как процесс набрал обороты, он уже видел в нем не прихотливую игру ума, а результат серьезного психологического сдвига, вызванного эмоциональными потрясениями последних недель. Если еще совсем недавно полковник лишь подозревал у себя любовный недуг, то теперь он окончательно поверил, что дело обстоит именно так, и более того – что так оно обстояло всегда: его ухаживание и женитьба были этапами развития этой любви, хотя сам он тогда этого не сознавал, рассматривая приобретение красавицы-жены из хорошей семьи лишь как необходимый шаг, диктуемый логикой карьерного роста. Он был идиотом, самодовольным и бесчувственным ослом, и, тем не менее, Судьба к нему благоволила, сведя с той единственной женщиной, которая действительно могла составить его счастье. Подстегиваемый этими соображениями, полковник навязывал жене все новые подарки, не скупился на комплименты и ободряющие слова, демонстрируя неисчерпаемые запасы оптимизма и добродушия в противовес ее мрачной замкнутости. При всяком удобном и не очень удобном случае он говорил ей о своей любви – ответная реакция обычно колебалась между испугом и истерикой. Любовь – это великое чувство, которое он в своей глупости так долго игнорировал, – должна была стать спасением для них обоих. Именно это чувство помогало ему переносить частые уколы совести; именно оно поддерживало и в сотни раз усиливало его веру в правильность собственных действий; и, наконец, именно оно однажды вечером – спустя одиннадцать недель после убийства – помогло ему набраться мужества для посещения Сьюзен в ее спальне.
Итак, воодушевленный любовью, а также сознанием того, что проводимая им кампания существенно подорвала ее волю к сопротивлению, полковник в половине десятого вечера появился в спальне Сьюзен, одетый точно так же, как он был одет в день убийства: нижняя рубаха и брюки с подтяжками. В руке он держал кольт, предусмотрительно упрятанный в кобуру, чтобы она не подумала, будто он хочет причинить ей вред. Мягкий оранжевый свет исходил от лампы на ночном столике, абажур которой имел форму продолговатых стеклянных листьев, заключенных в свинцовый оклад; на постели поверх покрывала, за пологом москитной сетки, в зеленом шелковом халате лежала Сьюзен, погруженная в чтение. При виде полковника черты ее лица как будто начали расплываться; она слабым голосом сказала: "Нет" – и вновь уткнулась в книгу.
Невзирая на этот протест, полковник откинул сетку, присел на край постели и негромко, словно боясь ее потревожить, произнес: "Я хочу быть с тобой". Голос его дрожал от волнения. Сьюзен зажмурила глаза:
– Ради бога...
– Я больше так не могу, Сьюзен, – продолжил он. – Я люблю тебя, ты мне необходима.
Она изменила положение книги так, чтобы прикрыть ею свою грудь, и медленно покачала головой.
– Нам надо продвигаться вперед, – сказал он. – Я признаю, что был к тебе невнимателен...
– Невнимателен? – У нее вырвался судорожный смешок. – Ты полагаешь, что был невнимателен?
– Да, – сказал он. – Невнимание лежит в основе всего. Это оно, невнимание, породило... – ему потребовалось немалое усилие для того, чтобы выдавить из себя это слово как болезненное напоминание о прошлом, – жестокость. Да, я признаю, что поступал жестоко. Я долго не мог понять причину такого поведения, и только сейчас до меня дошло, что я тебя боялся.
Она посмотрела на него удивленно и недоверчиво: губы полуоткрыты, в голубых глазах странный блеск. У полковника сложилось впечатление, что она его не узнает или – на что он очень надеялся – видит его в новом, неожиданном для нее свете.
– Я всегда был чересчур сдержанным, – сказал он, опустив голову. – Я боялся... сближения, думал, ты перестанешь меня уважать, если не будешь видеть во мне Полковника Резерфорда. – Он произнес звание как имя собственное. – И еще я боялся, что, однажды выбравшись из этой оболочки, я уже не смогу в нее вернуться и потеряю уважение окружающих. – Он сжал руку в кулак и приложил его к своему виску. – Мне больно об этом думать. Как я мог так высоко ценить столь жалкое сокровище – чье-то там уважение? Сейчас оно для меня ничего не значит. Все, что мне нужно, – это твое прощение и твоя любовь.
При слове "любовь" удивленное выражение ее лица сменилось каменной маской.
– Я тебя ненавижу! – сказала она свирепым ведьмовским шепотом. – И как только ты смеешь подходить ко мне с такими речами?! О боже!
У полковника сдавило грудь, в глазах поплыли полосы тумана, но он взял себя в руки и сказал:
– Хорошо. Если ты меня ненавидишь... возьми. – Он вынул кольт из кобуры и положил его на постель. – Возьми и прикончи меня. Я больше так жить не могу.
Долгую минуту она с вожделением смотрела на кольт; потом подняла взгляд на полковника и снова перевела его на оружие.
– Бери, – сказал он.
Лицо Сьюзен дрогнуло, а затем исказилось гримасой ужаса, и полковник догадался, что она узнала в кольте тот самый пистолет, из которого был застрелен Карраскел.
– Ну же... – Он взял кольт и приставил его дулом к своей груди. – Тебе осталось только нажать на спуск, это совсем не трудно.
Пальцы ее правой руки, лежавшей на обложке книги, конвульсивно согнулись, и полковник с тревогой подумал, что она может и в самом деле принять его жертву; однако она не дотронулась до пистолета и резко отвернула голову, так что он не мог видеть ее лицо.
Он положил кольт на ночной столик, придвинулся и навис над нею, упершись правой рукой в постель рядом с ее талией.
– Надо как-то жить дальше, Сьюзен, – сказал он. – Это не может продолжаться вечно.
Он осторожно наклонился и поцеловал ее в шею. Она замерла. Все так же осторожно он отнял у нее книгу и переместил ее на столик. Он поцеловал ее в подбородок, уловив подавленный вздох, и распустил пояс шелкового халата. Она не отвечала на его поцелуи и прикосновения, но и не сопротивлялась, – на большее он пока и не рассчитывал. Медленно и нежно он побудил ее уступить, и когда он опустился на постель меж ее ног и почувствовал, как плоть ее подается под его напором, полковник испытал необычайное, ни с чем не сравнимое и до сего момента ни разу им не испытанное наслаждение.
* * *
За исключением пластиковой бейсбольной биты, выглядывавшей из-под дивана, общая комната в домике-трейлере мисс Сноу не имела признаков места, в котором течет повседневная жизнь. Везде идеальная чистота и порядок, каждая вещь на своем месте, аккуратный ряд клетчатых подушек на бирюзового цвета диване, россыпь журналов на журнальном столике – ни дать ни взять картинка из рекламного буклета, правда, делая скидку на разномастную мебель, скорее всего поступившую с уличных распродаж, и аляповатые гобелены на обшитых крашеной фанерой стенах, своим появлением здесь явно обязанные бросовым ценам универмагов сети "Кей-Март": тигр, под багровым небом крадущийся через золотисто-черные джунгли; Христос, в электрошоковых корчах умирающий за людские грехи; и – что-то новенькое – Джон Леннон в позе доброго ангела, но без крылышек. На мисс Сноу было розовое в мелкий белый цветочек домашнее платье с вырезом, чуть-чуть не достигавшим ложбинки на груди. От нее и пахло цветами, вернее, цветочной водой. Предложив Джимми сесть, она пристроилась на другом конце дивана. – Если бы я знала, что вы приедете, я бы съездила в магазин, – сказала она. – А сейчас я могу предложить только сок и... – она виновато улыбнулась, – порошковый лимонад.
– Спасибо, ничего не нужно, – сказал Джимми, снимая шляпу.
– Дайте ее мне.
Прежде чем он успел возразить, она завладела шляпой и прошла через комнату, чтобы поместить ее на длинный стол, отделявший это помещение от кухни. Приятно было посмотреть на то, как она ходит. Быстро и плавно. Розовое платье покачивалось в такт движениям бедер. Она села на прежнее место и улыбнулась Джимми:
– У вас для меня есть какие-то новости? Джимми как раз отвлекся, разглядывая две пряди темных волос, которые на манер бакенбард спускались вдоль ее щек, и поэтому несколько затянул с ответом.
– Да, – сказал он, – кое-что есть.
Она приняла позу заинтересованного ожидания: прямая спина, плотно сдвинутые колени, сплетенные пальцы рук.
– Профессор предложил за кольт семь тысяч, – сказал он. – Борчард поднял до семи с половиной.
– Семь тысяч – это было бы... – мисс Сноу воздела глаза к небесам, то бишь к потолку, и вздохнула, – чудесно.
– Не забывайте, сюда входят и мои комиссионные. За вычетом двадцати процентов ваша доля составит пять шестьсот.
– И все равно это больше, чем я надеялась получить, – сказала она твердо.
– Торги еще не окончены. Если я правильно поведу игру, профессора можно будет дотянуть до восьми тысяч. Это даст вам еще восемьсот долларов.
Она прижала руку к груди, словно сдерживая биение сердца; Джимми отметил про себя этот жест.
– Я должна вас поблагодарить, мистер... – Она склонила голову набок и взглянула на него вопрошающе. – Ничего, если я буду называть вас Джимми? "Мистер Гай" звучит...
– Как название модной пищевой добавки или типа того, – подхватил он. – "Джимми" все-таки получше.
– А меня зовите Лореттой.
Она протянула ему руку, которая при пожатии напомнила Джимми кусок теплого, тщательно обработанного мыльного камня, мягкого и твердого одновременно.
– Вы наш спаситель, Джимми. Отныне мы будем всегда поминать вас в молитвах.
Слово "мы" его сперва озадачило, но затем он вспомнил о пластиковой бите.
– Детишки уже спят?
– Ах, боже мой! – Она вдруг подскочила с дивана и быстро направилась в кухню. – И как я могла забыть? У меня же есть водка! Правда, она так давно стоит в холодильнике, что забыть не мудрено. – Она открыла холодильник. – Отпразднуем сделку?
– Не уверен, стоит ли праздновать, еще не получив деньги.
– А я думаю, стоит. – Она поставила на журнальный столик бутылку водки и два стакана: ему простой, а себе с полустертой фигуркой покемона на боку. – Я уж забыла, когда в последний раз что-нибудь праздновала...
Когда она наклонилась, наполняя его стакан, вырез платья приоткрыл полные груди, утопавшие в кружевах и шелке. Себе она налила поменьше и приветственно подняла стакан:
– Спасибо вам. Спасибо огромное.
– Это моя работа, – сказал он.
Сделав по глотку, они одновременно поставили стаканы на столик.
– Вы, должно быть, много путешествуете, – сказала мисс Сноу.
– Как вам сказать... и да, и нет. – Он откинулся на спинку дивана. – Мы обычно не пропускаем выставок в Якиме, Миссоуле, Бойсе, Сэнд-Пойнте, то есть, катаем по всему Северо-западу. Не знаю, стоит ли это считать путешествиями. Правда, один или два раза в год мы ездим на общенациональные выставки – чаще в Лос-Анджелес или Вегас, а однажды добрались до Нью-Йорка.
– Наверно, была масса впечатлений?
– Да какая там масса, в этих поездках мы почти ничего не видим – из аэропорта сразу в выставочный зал, а оттуда в аэропорт и на обратный рейс. Ну, еще в бар какой заглянем. Рита это любит: найти новый бар и оттянуться по полной.
– Но вы наверняка встречали много интересных людей, – сказала мисс Сноу уже не столь бодрым голосом.
– Всякое бывало. – Джимми напряг память, и первым из интересных людей ему вспомнился один парень в Биллингсе, который мог стать рядом со школьным автобусом и помочиться так, что струя перелетала через его крышу. Покопавшись еще, он нашел более подходящего кандидата. – Был один тип в Лос-Анджелесе. Продюсер. Хотел взять меня консультантом в какой-то боевик и пригласил нас с Ритой на вечеринку. Шикарный дом на холме с теннисным кортом, бассейном – все как положено. Мы там не пробыли и пяти минут, как встретили Кевина Костнера.
– Пра-авда? – Букву "а" она растянула на два слога. – Я его обожаю! А как он живьем?
– Мне показался не так чтобы очень. Сперва ухватил меня за руку и чуть ее не оторвал, а потом улыбнулся такой честной-честной улыбкой – знаете, как улыбается проповедник, прикидывая вес твоего кошелька. А вот Ритой он вроде как увлекся. Затащил ее в угол и давай блистать эрудицией на индейскую тему. Я думал, Рита его срежет на корню, но она решила подыграть и рассыпалась бисером: "Ах, мистер Костнер, как много вы знаете! Мой народ так благодарен вам за все, что вы для нас сделали!" А потом она погнала что-то про тайные обряды своего племени – натурально бред сивой кобылы, но Костнер попался, развесил уши и даже начал делать пометки в блокноте. Вот была умора!
Мисс Сноу вежливо хихикнула:
– А кого еще из кинозвезд вы видели?
– Там еще был парень, чье лицо раньше часто мелькало в телеке, не помню названия шоу. Он все время корчил забавные рожи.
– Может быть, Джим Керри? – предположила мисс Сноу, но Джимми сказал, что тот парень был толстым и на вид лет шестидесяти.
Исчерпав на этом наличный запас интересных людей, он попросил мисс Сноу рассказать немного о себе. Как в большинстве подобных случаев, она начала с заявления, что рассказывать ей особо нечего, после чего приступила к собственно рассказу. Впечатление было такое, будто она откупорила бочку, полную слов и мыслей, затычка от которой тут же куда-то запропастилась, и остановить поток было уже невозможно. Она говорила о своих детях – Брэнди, Джобе и Селине (названной в честь ее любимой певицы), – которым сейчас от восьми до двенадцати, о своей профессии (косметолог, но без лицензии, которую она надеется получить в Сиэтле), о своей церкви (Церковь апостольского единения с центром в Кенте, штат Огайо), о своем любимом коте, не пережившем столкновения со спортивной тачкой какого-то богатого сукина сынка. Джимми поразила горячность, с какой она излагала все эти банальные вещи. Перед ним была женщина, чья страстная натура долгое время не имела возможности раскрыться. От ее жестов и мимики исходила неистовая энергия, а ее по-прежнему дрожащий голос теперь, казалось, дрожал от избытка внутренней силы, от слишком большого эмоционального напряжения, которое столь хрупкий инструмент был просто не в состоянии выдержать. Увлекшись рассказом, она придвинулась ближе к нему; верхняя пуговица ее платья расстегнулась, и он мог видеть контур ее соска, проступающий под тонкой материей лифчика. Это зрелище неожиданно спутало его мысли, пробило разграничительный барьер в мозгу, и вещи, ранее хранившиеся там по отдельности, теперь свалились в одну кучу. Тотчас же из этой кучи выбрался на первый план один из персонажей его истории и подсказал новый сюжетный поворот. Как долго ему пришлось ждать... очень, очень долго... Джимми встряхнул головой, чтоб вернуться к реальности. Мисс Сноу ничего не заметила. Она сейчас была далеко отсюда, вспоминая поездку с детьми в Канаду, на остров Ванкувер, где какой-то негодяй попытался всучить ее старшему пакетик с марихуаной. Население этого острова, как вскоре выяснилось, сплошь состоит из производителей и потребителей дури с большой примесью сексуальных маньяков; дошло до того, что они там дважды в год открыто устраивают какие-то наркотически-нудистские фестивали. На этой ужасающей картине упадка нравов и дикого разгула преступности по ту сторону канадской границы энергия ее повествования иссякла; наступило молчание. Персонаж из истории Джимми между тем никак не успокаивался: у него было свое собственное видение происходящего. Какой же одинокой и несчастной казалась сейчас эта женщина, как непохожа она была на ту девочку, с которой он когда-то беззаботно резвился в саду, и воздух летних сумерек густел, пропитываясь ароматом самшита... Джимми решительно захлопнул дверцу, ведущую в его историю, и посмотрел на мисс Сноу. Она ответила ему быстрым взглядом и вздохом, в котором проскользнуло разочарование. "Ах, ну конечно, вам сейчас не до меня", – должен был означать этот вздох. Джимми не нашел иного способа поддержать беседу, кроме как вернуться на деловые рельсы.
– Нам надо обсудить еще один момент, – сказал он. Мисс Сноу вновь оживилась и приняла выжидательную позу.