– Масдай?.. – переглянулись два специалиста по живой и неживой природе Сумрачного мира – Домнал и Амергин. – Ты когда-нибудь слышал про такую птицу?
– Это не птица! – весело внес ясность в рассматриваемый вопрос лукоморец.
– Ага, – саркастически вмешался Корк. – Не зверь, не птица – летит и…
– Это ковер! – с простодушием, свойственным только ему, сообщил во всеуслышание Иван.
Все услышавшие легли там, где стояли.
Ничуть не обиженный гомерическим хохотом, Иванушка отыскал глазами гвентян, только что съехавших с откоса, кинулся было к ним с радостной вестью, но тут же развернулся, сообразив что-то, и помчался на открытое пространство, размахивая руками и вопя как одержимый:
– Масдай, Масдай, Агафон, Олаф!!! Мы здесь!!!
Птица Масдай дистанцию соблюдала недолго. Пыхнув золотом, отчего все окружившие его орлы бросились врассыпную, как воробьи от кошки, неспешно дрейфующий по воздушным потокам ковер резко сменил курс, увеличил скорость, и подобно коршуну-камикадзе понесся к восторженно орущей и скачущей фигурке внизу.
Еще полминуты – и несущийся навстречу Иванушка скрылся под кучей-малой таких же счастливых и так же радостно блажащих друзей, свалившихся ему на голову с низко летящего ковра, не дожидаясь ни остановки, ни посадки.
– Иван!!!..
– Олаф!!!..
– Ваня!!!..
– Агафон!!!..
– Ваньша!!!..
– Ребята!!!..
Встревоженно схватившиеся было за оружие сиххё при виде столь горячего приема, оказанного их человеку своими невесть откуда взявшимися сородичами, успокоились, и уже неторопливым шагом приблизились к месту встречи землячества.
– А еще позавчера мы бы утыкали эту четверку стрелами даже не задумываясь, – дивясь глобальным переменам в массовом сознании народа-изгнанника, покачал головой Аед.
– Еще позавчера у нас было чем их утыкивать, – кисло проговорил Корк.
– Ничего, всё будет хорошо, – светло улыбнулась Арнегунд рудненцам и прибавила шагу. – Интересно, откуда эти летучие люди здесь появились? Да еще ивановы друзья, как специально…
– Тоже, наверное, искали его, вот и появились, – резонно предположила Боанн.
– Двор проходной, а не Сумрачный мир, – усмехнулся Амергин.
– Столько людей тут не было за последние пятьдесят лет вместе взятые … – соглашаясь, развел руками Домнал.
– Скоро все сюда переселятся… Проходу от них не будет… – брюзгливо пробурчал Корк. – Говорил же я вам: это такой народец, что где один завелся – там их на следующий день уже десяток будет!
Хоть и тотально-хмурого неприятия Корка в группе приветствия гостей с того Света никто не разделял, но оспорить прозорливость и истину его предвидения возможным тоже не представлялось. С очевидным не подискутируешь.
А тем временем первые порывы и объятья закончились полной потерей ориентации в пространстве и обрушением приветствующих и приветствуемого на пыльную ломкую траву чужого мира. Полузадушено хохоча и отряхиваясь, люди поднялись на ноги и с новым восторгом принялись оглядывать давно – три дня назад – потерянных друг друга.
– Олаф, Агафон, как я рад вас видеть, как рад – просто глазам своим до сих пор не верю! – улыбался во весь рот лукоморец, походя выколачивая ладонями жесткую равнинную пыль из штанов и куртки.
– А меня? – искристая улыбка еще одного участника вечера встречи друзей медленно сменилась на искрящую.
– Да, и вас, конечно, тоже! – счастливо сообщил Иванушка. – Давайте познакомимся! Вы откуда? Как вас зовут?
И с ошеломленным недоумением увидел, как болезненно вытянулись физиономии его приятелей.
– А… что?..
– Вань… – незнакомый парнишка уставился на него отчаянным страдальческим взглядом. – Ты… ты это… серьезно?.. Ты… ты что, правда… меня не узнаешь? Совсем? Ни капельки? Ни на вот полстолечка?..
С размером удивления царевича могло посоперничать только его смущение.
– Нет… Я вас правда… никогда не видел раньше… – сконфуженно заикаясь и сбиваясь с мысли, путанно заговорил он. – А если и видел, то, извините… не могу припомнить, при каких обстоятельствах… Мне, право, очень неловко… и стыдно… но не могли бы вы подсказать?..
– Он что, меня честно не помнит? – теперь убитый взгляд неизвестного предназначался отчего-то не ему, а его друзьям. – То есть совершенно? В смысле абсолютно?..
Волшебник и конунг скроили сочувствующие физиономии и беспомощно развели руками.
– И кольцо снял?..
Три пары глаз устремились на раздетый палец Ивана.
– …и знать меня не хочет?..
– Нет, вы меня не поняли, хочу, что вы!..
– Вань, нет, ты меня правда-правда не пом… – словно не слыша, продолжил было незнакомец, и осекся. Потому что взгляд его упал на что-то – или, вернее, кого-то – за ивановой спиной.
– Ах, ты, хмырь… – отчетливо и со вкусом проговорил неизвестный паренек.
– Я… – только и смог выдавить смешавшийся лекарь.
Взгляд неизвестной Ивану Сеньки встретился с его взглядом – затравленным, отчаянным, виноватым – и она в один миг поняла всё.
Никакого от ворот поворотного зелья не существовало в природе.
Никогда.
С самого начала.
Знахарь обманул.
Надул.
Соврал.
Негодяй.
Мерзавец.
Подлец.
УБЬЮ-У-У-У-У-У-У-У!!!..
Издав низкое рычание, она сорвалась с места, едва не снесла с ног замешкавшегося в недоумении супруга и, подобно гиперпотамовому шершню на разорителя его гнезда, налетела на побледневшего как саван Друстана.
– Где твое зелье, ты, урод моральный, отвечай!!! Ну, где, где, где?! Ты ж говорил, что все будет в порядке к вечеру!!! Ты, химик драный!!! Отравитель!!! Парфюмер!!! Врун!!! Эгоист!!!..
Бедный знахарь, может, и рад был бы что-нибудь ответить, но, лежа уткнувшись носом в землю и с полным ртом травы, пыли и мелких камней говорить с непривычки было несколько неудобно. Особенно, когда тебя держат за волосы, заломив руку за спину, и твой лоб с частотой сто двадцать ударов в минуту встречается с твердой, как камень, и колючей, как плохо выбритый кактус, поверхностью равнины.
– Друстан!!!..
– Перестаньте немедленно!!!
Не дожидаясь, пока растрепанная переполошенная принцесса добежит до места самосуда, плавно переходящего в линчевание ее придворного лекаря, Иванушка ястребом налетел на разбушевавшегося незнакомца, схватил за плечи и гневным рывком поставил на ноги, едва удерживаясь, чтобы не поступить с ним так же, так тот только что обращался с неподвижно замершим в ковыле гвентянином.
– Да как вы смеете!!! Что он вам сделал?! – Иван задыхался и побагровел от возмущения и праведного негодования. – Да кто вы вообще такой, чтобы поднимать руку на моего друга?!..
– Твой жена, идиот… – вмиг растеряв весь апломб и запал, тихо проговорил неизвестный. – Твоя жена. Царевна Лесогорская и Лукоморская… с некоторых пор. Если хоть кто-то еще об этом помнит. Склеротик несчастный.
– Я…
Иванушка хотел с обидой заметить, что вовсе он никакой не склеротик, и тут до него дошло начало фразы.
– Ты… вы… ты… моя… кто?..
– Ты… ты… ты… его… кто?.. – слабым эхом повторила за ним гвентянка.
– Жена я его, вот кто! Щупальцерот в пальто! – яростно рявкнула царевна, и Иванушка с принцессой испугано отшатнулись. – Вы чего, совсем ничего не знаете?! Этот паразит вам ничего не рассказал? Да?
– А что Друстан должен был нам рассказать? – Эссельте первой из влюбленной парочки взяла себя в руки и перешла если не в контрнаступление, то к внятной обороне.
– А то, что на корабле он опоил вас обоих любовным зельем, вот что!!! – вперив руки в бока, свирепо выпалила разгоряченная, едва сдерживающая слезы Серафима. – Сказал, что это микстура от кашля!
– От морской болезни… – тихо прошептал знахарь.
Иного признания виновности перед лицом свидетелей снова отправленной в нокдаун гвентянке не потребовалось.
– Ты… Ты… Ты… – позабыв и про Иванушку, и про свою соперницу, принцесса медленно расширила глаза и остановила разгорающийся нездешним пламенем взор на бледном, потерянном и жалком лице Друстана. – Ты это сделал, так?
– Да… Эссельте… милая… ваше высочество… прости меня… но я сделал это только ради нас с тобой!.. Тебя хотели отдать замуж за Морхольта, а мы любили друг друга, и я… – отчаянно-умоляюще сгорающий со стыда и любви юноша протянул к принцессе руки, но та отпрянула с отвращением, словно почувствовав прикосновение выдрокобры.
– Отойди от меня!!! Не трогай!!! Не прикасайся ко мне!!! Ты!!! Чудовище!!! Да лучше захиреть в казематах Улада с каким-нибудь идиотским Морхольтом, чем видеть еще хоть мгновение твою отвратительную, лживую, лицемерную, двуличную физиономию!!! Да лучше я притронусь к гайну!!! Щупальцероту!!! Семируку!!! Змее радужной!!!.. Вон!!! Уходи вон!!! Прочь!!! Прочь!!! Прочь!!!..
– Я тебя люблю!!!
– Вон!!! Вон!!! Вон!!! – выкрикивала принцесса сквозь неожиданные, злые слезы обиды, разочарования и еще чего-то, в чем разбираться сейчас не было времени, да и смысла, пока к изумлению своему не почувствовала, как чьи-то сильные нежные руки сомкнулись на ее плечах, развернули и уткнули ее покрасневшее и распухшее от рыданий лицо в пахнущую таким родным и знакомым костлявую грудь.
– Эссельте, деточка моя, девочка моя, милая моя малышка, не плачь, не плачь, моя сладкая, он плохой, плохой, он предатель короны, изменник государственным интересам, свинья неблагодарная, хочешь, я прикажу отрубить ему голову, хочешь – еще что-нибудь, только не плачь, не плачь, не плачь, моя ласточка…
– Папа, папа, папочка!..
Растерянный, униженный, подавленный, недавний герой дня, в одну минуту превратившийся в отщепенца, Друстан повесил голову и, не спуская потухшего взгляда с носков своих сапог, вышел из безмолвно расступившегося перед ним круга зрителей и болельщиков.
А семейная сцена, быстро покончив с антрактом, принялась разыгрываться дальше.
Сконфуженный Иванушка, нервно комкая в пальцах шапку, молча стоял перед насупившейся и пасмурно скрестившей руки на груди Серафимой, и не знал, что делать.
Конечно, можно было попросить прощения.
Можно было подойти и взять эту девушку за руку.
Спросив предварительно позволения, конечно.
Ненавязчиво.
Хорошо было бы, если б не разрешила…
Можно было даже собраться с духом и проговорить, что ей не надо так переживать, и что он и дальше будет ее мужем, если этого ей действительно уж так хочется, на какие жертвы только не пойдешь ради душевного равновесия тех, кого большинство голосов признает твоей семьей…
Можно было даже сказать, что он ее… вспомнил?
Чуть-чуть?
Совсем немного?
И что Эссельте всегда для него была лишь компаньоном в его путешествии?
И что он любит… нет, ему нравится… довольно сильно… достаточно… нормально… только она, эта девушка, как же ее зовут, что ж никто так и не намекнет-то, а?..
Но сказать это, и даже сделать это, и даже просто сделать к ней шаг означало для него одно.
Солгать.
Солгать ей.
Солгать всем.
И – самое главное – солгать себе.
Потому что никаких чувств, кроме жалости и острого недовольства по поводу ее лихого обращения с его другом он к ней не испытывал.
Да и какие чувства можно испытывать к человеку, которого в первый раз увидел несколько минут назад?
Ну если это, конечно, не Эссельте.
Но ведь и в нее – Друстан признался, и это действительно чудовищно! – он влюбился только под действием любовного напитка!..
Хорошо.
Пусть напиток.
Пусть алхимия.
Пусть магия.
Но влюбился-то он по-настоящему!..
И одна мысль о том, что он может никогда больше не встретиться с Эссельте, ранила его в самое сердце не хуже любого меча или копья, причиняя почти физическую боль и мучения!..
Нет.
Я никогда не смогу отказаться от Эссельте. И никогда не смогу полюбить эту незнакомую – что бы другие ни говорили – особу, которая не моргнув глазом может побить человека только за то, что он…
Только за то, что он одним неосторожным махом разрушил жизнь четверым людям – ей, мне, Эссельте… и самому себе.
Пожалуй, за такое действительно стоило бы отлупить кого угодно.
И посильнее.
И поэтому даже издевательская поэтическая импровизация чумазого светловолосого незнакомца с карманной арфой подмышкой, в другое время не заслужившая бы с его стороны ничего, кроме упреков в жестокосердии и бестактности, была принята со странной смесью удовлетворения и злорадства.
Сидя на красивом ковре,
Я слышу странный стук, и вот что кажется мне:
Что твердым лбом Друстана
Колошматит неустанно
Принцесса лесогорская по сиххской земле.
А что же нужно нам? Только любовь.
В пробирке ты, алхимик, нам любовь не готовь.
Любовь дается свыше;
Если ж ты умом не вышел,
Тебе на лбу напишут
Об этом без слов.
Воспользовавшись тем, что всё руководство обеих деревень сначала с увлечением следило за выяснениями чужих отношений, а потом с не меньшим азартом принялось устанавливать с представителями двух правящих фамилий Аэриу свои, остальные сиххё расположились импровизированным лагерем вокруг театра семейно-дипломатических действий, утомленно растянувшись на траве рядом с единорогами.
Корк запалил маленький костерок, и в отсутствии всего, что можно было сварить, поджарить или просто разогреть над ним, поднес к низкому, но жаркому пламени свои по-стариковски озябшие руки. Другие скоро последовали его примеру, надергав в округе жесткой сухой травы и ломких кривых веточек корявого колючего кустарника, и место встречи представителей двух цивилизаций стало напоминать туристический кемпинг.
Дети в тепле огня приткнулись под боком у матерей и быстро уснули. Патрульные во главе с Кримтаном и Амергином, кинув исподтишка завистливые взгляды на отдыхающих соплеменников, неохотно отправились с разъездами за холмы – разведывать дорогу к Плесу, а заодно раздобыть кого-нибудь вкусненького, если попадется.
Угрюмый Друстан и молчаливо переваривающие увиденное и услышанное Боанн и Сионаш завершали обход всё еще погруженных в глубокий сон – но живых – раненых, заодно оказывая медицинскую помощь тем, кто в ней нуждался.
Огрин почтительно пристроился сбоку от своего монарха и торопливым шепотом, периодически бросая страшные взгляды то на Друстана, то на уладов, докладывал общественно-политическую обстановку в оставшейся в соседней Вселенной стране.
А в центре самообразовавшегося круга – он же на древнетарабарском "циркус" – закипали страсти, ни древним тарабарцам, ни не менее древним стеллиандрам ни в одном цирке не грезившиеся.
Как единственный человек, знакомый с обеими сторонами воссоединившегося отряда и способный разговаривать, не пытаясь при этом ни расплакаться, ни избить кого-нибудь, Агафон взял миссию председательства на себя.
– Разрешите представить, ваше величество, – галантно, но не слишком низко склонил он гордую выю перед королевой сиххё, пристально оглядывающей новых людей, – самого выдающегося волшебника современности, всех народов и миров, последнего мага-хранителя…
– Но Адалета здесь ведь нет?.. – недоуменно прошептал Ивану на ухо Олаф так, что насторожились даже самые дальние ряды наблюдателей.
– Адалет был предпоследним, – нетерпеливо и чуть раздраженно, как от славного, но надоедливого и не слишком умного малыша отмахнулся главный специалист по волшебным наукам. – Я себя имею в виду, если кто еще до сих пор не понял.
– Ты и вправду такой великий маг? – несколько настороженно уточнила Арнегунд.
– Ха! – гордо откинул голову и демонстративно оперся на посох Агафон. – Если бы мы, великие маги, не считали дурным тоном использование наших возможностей для таких мелочных целей, как убеждение маловерных в их существовании и силе…
Голос волхва театрально сошел на нет, и он, снисходительно усмехаясь, обвел притихших сиххё преисполненным мудрости и надмирного знания взглядом. Судя по лицам и перешептываниям хозяев, представление имело успех, и удовлетворенный волшебник продолжил:
– Также со мной по надобности величайшей важности путешествуют могучий конунг Отрягии Олаф Хильдебрандт, победитель великанов, варгов, драконов и богов; Иван – лукоморский царевич… ну, его вы уже знаете… а значит, боюсь, никакие представления ему больше не помогут… Его верная и любящая супруга Серафима… а чё я такого сказал… кхм… ну, прости… неверная и нелюбящая… так лучше?.. УЙ! АЙ!!!..
Обиженно потирая как можно незаметнее одной ногой пострадавшую лодыжку другой, последний маг-хранитель с несколько уменьшенным апломбом продолжил:
– …а также по дороге к нам присоединились первый рыцарь Улада герцог Морхольт Руадан, его вассал граф Курнан Бриггст, его величество король Конначта Грайдлон со своим родичем чтоб мне повылазило, если помню в какой степени, эрлом Ривалом Дианкехтом, и придворным певцом на все руки… на все уши… во весь рот… Кирианом Златоустом. И, конечно, без нашего драгоценного Масдая, летающего ковра, мы бы не находились там, где находимся сейчас.
Если бы только его премудрие во время своего представления не уподобился весьма красивой, но и настолько же недальновидной птице глухарю, которая токуя не видит и не слышит ничего, кроме своего голоса, то он без сомнения заметил бы, как при имени "Конначта" сиххское руководство вздрогнуло как по команде, и напряженными взглядами впилось в физиономию представляемого лица.
Но это заметил сам Конначта.
– Ага, слава обо мне, я вижу, уже докатилась и до самых отсталых миров, – самодовольно ухмыляясь в жиденькие усишки, пробормотал он на ушко дочери. – И даже какие-то сиххё…
– Папа… какое это имеет значение… какое это всё имеет значение… когда он… он…
Новый поток горьких тихих слез залил не слишком богатырскую, но очень родную и надежную грудь гвентянского короля, и он бережно обнял свою страдающую малышку за вздрагивающие хрупкие плечики, всё еще покрытые курткой государственного предателя интересов короны, прижался заросшей щекой к золотистой макушке, и позабыл обо всем на свете.