Среда, 26 февраля
В свой обеденный перерыв я отправился в одно место под названием "Забегаловка Эда" и съел там хот-дог, чипсы, выпил пива "Беке" и кружку кофе из кофеварки. Под пиво я попросил стакан, но потом заметил, что все остальные мужчины моего возраста хлебают из горлышка, поэтому стакан тихонько отодвинул в сторону и последовал их примеру. Я сидел на высоком табурете за стойкой прямо перед музыкальным мини-автоматом. Каждая песня стоила пять пенсов. Я выбрал только одну, но прокрутил ее три раза.
Раньше я знал слова "Будь мне верна" наизусть. Мы с Бьянкой, бывало, подпевали Бену Э. Кингу, когда вместе готовили себе воскресный завтрак. Ударными инструментами нам служили коробок кухонных спичек, лопаточка и банка сушеной чечевицы.
В "Забегаловке Эда" я попробовал напеть ее себе под нос, но не смог вспомнить ни единого слова.
Когда песня закончилась, я был весь в слезах. Ну почему она не была мне верна?
Человек, сидевший на соседнем табурете, спросил, чем он может мне помочь. Я попытался взять себя в руки, но, к своему абсолютному ужасу, громко и неудержимо разрыдался. Потекли слезы; потекли сопли; раздались недостойные всхлипы и ходуном заходили плечи. Незнакомец обхватил меня рукой и спросил:
– Что, отношения испортились?
Я кивнул и между всхлипами выдавил:
– Все кончено.
– У меня тоже, – сказал он. И добавил: – Меня зовут Алан.
Алан рассказал мне, что он "раздавлен", поскольку его партнер Кристофер влюбился в другого человека. Я заказал еще два пива и после этого поведал Алану историю о Бьянке и Мартине Маффете. Алан признался, что шокирован, и проявил столько участия, что даже поинтересовался, каково сейчас моей маме. Я ответил, что звонил ей вчера вечером и она сказала, что жизнь для нее кончена.
Мы с Аланом договорились встретиться выпить в 8 часов вечера сегодня. Неужели я теперь, как Бланш Дюбуа, попал в зависимость от доброты посторонних людей?
Полночь. Алан так и не появился. Я просидел в "Дилижансе и Упряжи" больше часа, дожидаясь его. Вероятно, он встретил другого незнакомца с более оригинальной жизненной трагедией.
Мне ее не хватает. Мне ее не хватает. Мне ее не хватает.
Четверг, 27 февраля
Сегодня вечером надо мною навис Роберто и заставил съесть тарелку тальятелли под заячьим соусом.
– Баба ест баба, еда ест еда, – сказал он.
Наверное, на его родном итальянском в этом смысла больше.
Джейк протянул конверт с деньгами зловещему незнакомцу.
– Быстро и чисто, – сказал он. – Они не должны понять, что их настигло.
Незнакомец хрюкнул и вышел из притона в Сохо. Джейк огляделся: безвкусные размалеванные девки, зверские рожи полуночных пьянчуг. Неужели только вчера он был в Озерном краю и пытался совершить самоубийство? Когда он поднимался на ноги, молодой проститутке удалось за него зацепиться. Он раздраженно оттолкнул ее в сторону со словами:
– Исчезни, малышка, я познал и утратил единственную женщину, которая мне нужна.
Он вышел в полную жизни ночь Сохо, и его ковбойские сапоги странно цокали по сумеречной мостовой. Следует завтра заменить подметки и набойки, подумал он. Проходя мимо Олд-Комптон-стрит, он поднял взгляд на окна квартиры над "Кондитерской Альмы". Свет в окнах еще горел, но он знал, что вся человеческая жизнь там уже погашена. Он стал убийцей по доверенности.
Сердце его истекало слезами, но лицо, как всегда, оставалось непроницаемым – жестким, неумолимым, и не было на нем божеского благословения.
Суббота, 29 февраля
Поставил в известность домовладельца, что наем квартиры переходит ко мне, и заплатил ему за месяц вперед, так что комната теперь моя. Слава богу, что уже конец месяца. Совершенно определенно – месяца хуже не бывало с самого начала времен.
Как бы в довершение нашего каталога семейных несчастий, сегодня рано утром бабушку отвезли в больницу с острой болью в животе. Днем я туда позвонил, и дежурная сестра сказала, что бабушке "покойно". Если это правда, то она – единственный член нашей семьи, кому действительно хорошо, потому что все остальные невыразимо страдают.
Воскресенье, 1 марта
Сегодня днем присоединился к маме, папе и Рози у ложа бабушки. Я впервые увидел ее без зубов. Меня шокировало, насколько она состарилась.
Мама похудела, а глаза у нее больные, точно она плакала не переставая с того момента, как Маффет ее предал и покинул. Когда время посещения истекло и мы шагали к выходу, мама с горечью произнесла:
– Они сейчас в Хаунслоу живут у его брата Эндрю.
– Я не желаю этого знать, мама, – ответил я, а отец сказал:
– Давай оставим это, Полин.
Рози заявила:
– А я рада, что он свалил. И, надеюсь, никогда не вернется. – Она протянула руку, отец взял ее, и они церемонно вышли в большие двойные двери палаты.
Мы шли вдоль высоких больничных корпусов, у наших ног вихрился мусор, и меня вдруг охватило предчувствие рокового конца.
Я чуть не повернул назад, чтобы как следует попрощаться с бабушкой, но мне не хотелось, чтобы остальные дожидались меня на щербатой автостоянке, поэтому я и не пошел. Вместо этого мы отправились домой и съели по упаковке магазинного ростбифа. Мой был довольно неплох, но по сравнению с бабушкиным – какой-то ненастоящий. Когда я запихивал фольгу от упаковок в педальную урну на кухне, зазвонил телефон. Кто-то из больницы сообщил:
– Миссис Эдна Мэй Моул скончалась в 5 часов 15 минут.
Я попробовал вспомнить, где именно я был в 5.15, и вычислил, что как раз в эту минуту помогал отцу проверять давление в шинах на заправочной станции.
До сих пор я не пролил по бабушке ни единой слезинки. Все внутри у меня пересохло. Сердце – как косточка персика.
March
Понедельник, 2 марта
Хорошо известный факт – бабушка и моя мама никогда особо не ладили, поэтому никто и не был особенно подготовлен к той поистине средиземноморской скорби, которую мама выказывает по своей покойной свекрови: обильные слезы, биение в грудь и т. д. Сегодня утром она стенала:
– Я была должна ей пятьдесят фунтов, – снова и снова.
Отец продолжает изумлять меня своей зрелостью. Он разобрался во всей бумажной волоките, связанной со смертью, и торговался о стоимости похорон с похвальной эффективностью.
Вторник, 3 марта
В 10 часов вечера позвонил в "Дикари" и сказал, что задерживаюсь в Лестере на похороны до пятницы. Роберто ответил:
– Я рад, что ты звонишь, Адриан. К тебе в квартиру наведались грабители.
В его устах это звучало так, будто их пригласили на чай, они принесли цветы и оставили визитки. Сегодня вечером я уже ничего не смогу сделать. Полиция воспользовалась услугами слесаря. Новый ключ лежит в "Дикарях". Я ощущаю странное спокойствие.
Среда, 4 марта
Поезд в Лестер, 8.40 вечера.
Забрали все, кроме моих книг, боксерских трусов и старой пары брюк из полиэстера. Как они выволакивали по лестнице кровать, вероятно, останется загадкой навсегда. Полицейский, с которым я разговаривал по телефону, в ответ на мой вопрос о вероятности отыскать негодяев сказал:
– Знаете, какие шансы у снежка в преисподней? Так вот – разделите их напополам.
А потом – еще раз напополам. – Он спросил, застраховано ли мое имущество.
Я презрительно расхохотался и ответил:
– Разумеется, нет. Вы разговариваете с Адрианом Моулом.
Теперь я – человек без собственности.
Четверг, 5 марта
Сегодня утром ходил к бабушке домой. Там всё так же, как и раньше. Мои аттестаты о среднем образовании по-прежнему на стене в рамочке. Фотография покойного дедушки Альберта – на каминной полке. Часы еще тикают. Наверху в шифоньере стопкой лежит сложенное постельное белье, а в саду луковицы уже пустили побеги. Ваза для печенья наполнена сдобными рулетиками, а бабушкины вторые парадные шлепанцы стоят у кровати. В буфете на кухне я обнаружил форму для йоркширского пудинга. Бабушка пользовалась ею больше сорока лет. Глупо рыдать над жестянкой для йоркширского пудинга, но я рыдал. Потом вытер ее насухо и поставил на место – бабушке бы это понравилось.
Пятница, 6 марта
Похороны бабушки.
Мама, отец, Рози и я сегодня поработали одной командой и умудрились устроить бабушке хорошее прощание. В церковь пришло достойное количество народу, что меня удивило, поскольку бабушка не очень жаловала гостей. Предпочитала общество Радио-4. Она была знаменита тем, что не пускала никого на порог, если гости оказывались невнимательными настолько, что являлись посреди дневной радиопьесы.
Играли гимны "Благая милость" и "Вперед, Христово воинство". Берт Бакстер громко подпевал, почти заглушая всю остальную конгрегацию. Ему явно нравится петь в церкви, что довольно странно. Наблюдая за Бертом, я не мог не думать с тоской, что вместо бабушки умереть следовало ему. Викарий произносил множество невероятных глупостей о том, что бабушка как родилась во грехе, так и умерла в оном.
Все, кто знал бабушку, совершенно убеждены, что она никогда не была способна согрешить. Даже соврать толком не умела. Когда я однажды спросил у нее, сходят ли у меня прыщи (а мне было, наверное, лет пятнадцать), она ответила:
– Нет, физиономия у тебя – по-прежнему как жопка у божьей коровки. – Время от времени она пользовалась такими мягкими непристойностями, но грешницей определенно никогда не была.
Мне не хочется думать о том, что сейчас бабушка лежит под землей, где одиноко и холодно. И все равно – по крайней мере, ее никогда не грабили ни на улице, ни дома. Теперь все это ей уже и не грозит.
Поминальный чай подавали у нас дома. Мама не спала вчера почти всю ночь – мыла, чистила и пыталась свести пятна с ковра в гостиной.
Отец заменил все перегоревшие лампочки и починил поплавок в бачке, так что теперь в уборной можно смывать как полагается.
Вчера вечером зашла выразить соболезнования Таня Брейтуэйт и любезно предложила разморозить вегетарианских пирожков, которые хранятся у нее в холодильнике. Она сообщила нам, что Пандора отменила свою лекцию и собиралась прийти на поминки, прихватив шесть бутылок шампанского из "Маркса и Спенсера":
– Пандора верит в то, что смерть следует праздновать. Она рассматривает ее как новое приключение, а не как скучное окончание жизни.
Позвонил Берт Бакстер и спросил, когда начнется служба, тем самым напомнив маме, что в доме нет свеклы. Поэтому Рози вручили персональную сирену на случай нападения и отправили в лавку мистера Патела за баночкой свеклы.
В полночь я смотрел, как мои родители расстилают на обеденном столе белую скатерть, – стол даже пришлось раздвинуть на всю длину. Пока они хлопали уголками и расправляли складки, каждый на своем конце, меня внезапно посетило чувство, что я – член семьи.
Рози очень мило составила букет из нарциссов и фрезий, и все ее хвалили. Даже пес вел себя пристойно. Когда семейство наконец улеглось спать, дом выглядел идеально: все стояло на своем месте, и мы, Моулы, могли держать голову высоко. Бабушка нами гордилась бы.
После службы мы с Рози побежали вперед остальных гостей, чтобы снять с сандвичей и сосисок в тесте полиэтиленовую пленку.
Пандора сидела перед нашим домом в своей машине. Мы налили в ванну холодной воды и опустили в нее бутылки с шампанским.
Пандора выглядела изумительно строго в своем элегантном черном костюме. Вместе с тем ужаса перед нею я уже не испытывал, поэтому мы смогли общаться как друзья, на равных. Она сделала мне комплимент, заметив, что я неплохо сейчас выгляжу, и даже одежду мою похвалила. Пощупала пальцами лацкан моего темно-синего костюма без подкладки из "Некста" и сказала:
– Добро пожаловать в девяностые.
Дом вскоре наполнился гостями, и мне стало некогда – я обходил всех с подносом, уставленным бокалами с шампанским. Сначала все просто стояли, не зная, что сказать, и опасаясь выказать неуважение к покойнице. Затем Пандора сломала ледок, предложив тост за бабушку.
– За Эдну Моул, – сказала она, высоко подняв бокал, – женщину высочайших принципов.
Все чокнулись шампанским и выпили, и скоро раздался смех, а я пошел выуживать из ванны новые бутылки.
Мама порылась в серванте и достала альбом с фотографиями. Я изумился, увидев бабушкин снимок в двадцать четыре года. Выглядела она дерзко – темноволосая, с прекрасной фигурой, она смеялась и толкала велосипед вверх по склону. Рядом стоял человек в кепке – у него были большие усы, и он щурился на солнце. Это был мой дед. Все отметили, как я на него похож.
Отец вытащил фотографию из альбома и ушел с нею в сад. Он сел на качели Рози, а через некоторое время и я вышел следом. Он протянул мне фотографию и сказал:
– Теперь я сирота, сынок.
Я обнял его за плечи, а потом вернулся в дом. Поминки превратились в вечеринку. Все истерически смеялись над фотографиями из альбома. Я на морском побережье, падаю с ослика. Я в подержанной форме юного бойскаута на три размера больше. Я в шесть месяцев, валяюсь голышом на коврике в форме полумесяца перед газовым камином. Я в возрасте двух дней, вместе со своими осклабившимися молодыми родителями, прямо в роддоме. На обороте маминым почерком подписано: "Наш дорогой малышок, два дня".
Там была фотография, которой я раньше совершенно точно не видел. На ней – мать, отец, бабушка и дед. Сидят в шезлонгах и смотрят, как я, лет примерно трех, играю в песочке. На обороте надпись: "Ярмут, первый понедельник после Пасхи".
Рози сказала:
– А почему меня на снимке нет?
Берт Бакстер ответил:
– Потому что тебя, черт подери, еще на свет не народили.
В семь часов Иван Брейтуэйт предложил проводить самых престарелых соседей моей бабушки до их пенсионерских особняков, пока они еще в состоянии передвигаться.
А остальные продолжали веселиться до одиннадцати. Таня Брейтуэйт, которая девять лет была вегетарианкой, сломалась и съела сосиску в тесте, а за ней – еще одну.
Мама с отцом танцевали под "Ты потеряла эту любовь". Между ними и линейка не протиснулась бы.
Мы с Пандорой смотрели, как они танцуют. Она спросила:
– Так они, значит, снова вместе?
– Надеюсь, – ответил я, глядя на Рози.
Как я уже сказал выше, неплохое получилось прощание.
Понедельник, 9 марта
Олд-Комптон-стрит.
Я вернулся к себе в комнату, где все мое общество – книги и боксерские трусы. Брюки я отдал человеку, продававшему журнал "Важный вопрос". Из собственного белья соорудил себе подушку и спал прямо на полу. Мне раньше часто было интересно, каково монахам, давшим обет безбрачия, жить в своих голых кельях. Теперь, благодаря предательству и ограблению, я это знаю.
Утром пошел в "Дикари" помочь убраться на кухне. Там был сам Дикар – его выпустили из клиники для алкоголиков, он теперь выглядел свежим, подтянутым и прихлебывал из стакана минералку. Дикар выразил мне соболезнования по поводу всех моих утрат и сказал, что на чердаке над рестораном свалена какая-то старая мебель, которую можно забрать.
– Не стесняйся, пацан, – сказал он.
Никак не могу привыкнуть к этому новому доброму филантропу Динару. Все время чудится, что это, должно быть, его брат-близнец, недавно вернувшийся из миссии в Амазонии.
Моя комната теперь обставлена банкетками в стиле рококо и столиками с крышками под мрамор, они все в подпалинах от сигарет. Очевидно, все это выбросили, когда в ресторане к власти пришел Дикар. Теперь я сплю на двух банкетках, составленных вместе. В головах у меня – ангелы, в ногах – херувимы. Роберто подарил мне немного посуды, утвари и столовых приборов. Сегодня утром большинство моих коллег принесли на работу всякую всячину и внесли в Фонд помощи Адриану Моулу. Я готовлю на конфорке, к которой подведен газ из баллона, и читаю при свете поддельного канделябра – и то и другое мне пожертвовал Луиджи.
Среда, 11 марта
Утром позвонил домой. Отец мой по-прежнему там, живет во грехе с моей матерью. Мама сказала, что Бьянка и Маффет намерены открыть инженерный кооператив под названием "Дартингтон и Маффет".
Мысль о том, что костлявые пальцы Маффета касаются милой бледной кожи Бьянки, непереносима.
Я не могу ее перенести.