Когда я пришла в университет первого сентября, мне показалось, что я попала в зоопарк. Причем, я была экзотическим животным, на которое всем хотелось не просто посмотреть, а еще и потрогать. Но тогда меня лучше было не трогать и не нарушать мое личное пространство. Когда люди испытывают недостаток информации, они начинают что-то придумывать. Обо мне ходили легенды. Слухи, сплетни, сотни вопросов – все это обрушилось на меня с такой силой, что мне просто стало некомфортно. "Почему ты такая худая?", "А ты сможешь иметь детей?", "У тебя специальная диета?", "А тебе можно пить пиво?"… "А ты… а тебе… а как?.." Все это было нормально, учитывая возраст людей, которые задавали мне эти вопросы, и я это понимала. Но почему-то я отказывалась это принять. Просто не хотелось. Мне казалось, что люди должны быть умнее и хоть немного тактичнее. И такие люди действительно были… один Человек, за встречу с которым я всегда буду благодарить Днепропетровский Университет Экономики и Права…
Эта Девочка подошла ко мне, когда я во время ленты ждала водителя за углом университета. Я ее знала. Точнее, я знала, что мы учимся в одной группе. Она не часто появлялась на лентах, впрочем, как и я. Невероятно красивая, дерзкая, нестандартная… – все считали ее высокомерной и сочиняли мифы, основанием для которых опять-таки послужил недостаток информации. На самом деле им было известно о ее жизни столько же, сколько и о моей. Ровным счетом ничего. Я знала, что ее зовут Аня. И я понимала, что она не высокомерная, а особенная… Один ее взгляд заставлял моих однокурсников "держаться группками". Меня всегда это забавляло…
Она подошла ко мне… посмотрела на меня своими огромными голубыми глазами и сказала:
– Привет. Прости, пожалуйста. Я не хочу навязываться… лезть к тебе, но… если тебя никто не забирает, может тебя подвезти?
– Привет, спасибо… меня вроде бы как должны забрать… – Я немного растерялась.
– Просто сегодня прохладно, а ты совсем раздетая… можно простудиться… точно заберут? – она говорила очень осторожно, подбирала каждое слово. Было видно, что она боится меня как-то задеть или чем-то обидеть.
– Правда, меня заберут с минуты на минуту, все в порядке… Спасибо тебе…
– За что спасибо? Кстати… я – Аня… – Она улыбнулась.
– Я знаю… Я – Юля… – Я тоже улыбалась.
– Если честно, мне давно хотелось с тобой познакомиться, но я боялась к тебе подойти… Тем более, что возле тебя все время толпа этих любопытных…
– Да… но ты, по-моему, тоже не горишь желанием с ними общаться. – Я уже смеялась.
– Нет-нет… я очень хорошо к ним отношусь… главное, чтобы они не нарушали мое личное пространство.
– Понимаю…
– Можно один вопрос, и я обещаю оставить тебя в покое? – она говорила очень серьезно.
– Конечно…
– Ты нормально себя чувствуешь? Прости… если… – она сказала это настолько искренне, что мне захотелось ее обнять, хотя мы были знакомы не больше двух минут.
– Да, все ОК. Есть нюансы, но я надеюсь, что все позади.
– А мама как? Как ее здоровье?
– Все отлично… только переживает за меня. А так – все хорошо, правда. Спасибо тебе…
– Это тебе спасибо. Все, за тобой приехали. Оставляю тебя в покое.
– Надеюсь, не навсегда?
– Нет. Я даже завтра приду на ленты, – она произнесла эти слова таким тоном, что ей невозможно было не поверить.
– Тогда до завтра. Спасибо, что дождалась, пока меня заберут. Пока.
На следующий день мы встретимся на лентах и вместе уйдем с них, потому что я впервые забуду дома таблетки, которые были мне необходимы, как воздух… В этот же день мы будем знать друг о друге все… Через год мы будем вместе загорать на пляже гостиницы "Oreanda", куда нас отправит мой любимый папа, пригрозив, что "за нами будут наблюдать"… За нами действительно будут наблюдать… все.
Мы вместе будем пропускать зачеты и экзамены. Как-то во время зимней сессии мы улетим с ней в разные солнечные страны и пропустим зачет по международному праву. На обратном пути, во время восьмичасовой стыковки в парижском аэропорту "Шарль де Голль"… я встречу нашего преподавателя по этому предмету… Я прилечу домой чуть раньше, чем Аня… и мы вместе пойдем на пересдачу зачета… одинаково загорелые. Перед тем как зайти в аудиторию, она серьезно на меня посмотрит и скажет: "Может… не пойдем сегодня… ты видела себя в зеркало? С какого обследования ты прилетела?"… и я отвечу: "Я забыла тебе сказать… у нас прекрасный преподаватель… правда, на семинары в Харьков через "Шарль де Голль" не летают… пошли…"
Она всегда будет недолюбливать моих ухажеров университетских времен. Они будут восхищаться ее красотой, побаиваться и задавать мне один и тот же вопрос: "Это мне кажется, или Аня меня не очень любит?" А я буду смотреть на них удивленными глазами и одинаково отвечать: "Ты что? Конечно, кажется… А… за что вас любить?" Она будет уважать моих мужчин настолько, насколько они будут меня ценить и оберегать… Она будет по-настоящему уважать лишь одного Мужчину из моей жизни… и она будет со мной, когда я Его потеряю…
Она будет принимать и любить меня со всеми моими недостатками и пороками. Она будет звонить мне по утрам и говорить: "Я в универе, жду тебя возле входа. Через пять минут первая лента, ты скоро?" А я буду отвечать бодрым голосом: "Чуть опаздываю, но уже прогреваю машину, не мерзни, заходи вовнутрь…" И каждый раз она будет реагировать очень спокойно: "Я поняла. Набери, как проснешься. Пообедаем вместе… или поужинаем". Просто потому, что она знала, что я не люблю просыпаться зимним утром… и не видеть солнца.
Она подарит мне на день рождения теннисный костюм от Gucci… и телефонный номер, в котором будут фигурировать одни восьмерки… потому что она знала, как я люблю теннис и что значат для меня восьмерки. Она знала, что "8" – это мой символ жизни, моя личная бесконечность, а не просто день моего рождения. Она дрожащим голосом произнесет тост и закончит его нашими общими слезами со словами: "Только не бросай меня…"
Она позвонит мне вечером и скажет, что "завтра мы летим на концерт Энрике Иглесиаса, потому что у него есть новая красивая песня под названием "Ring my Bell", а она купила лучшие билеты, чтобы на меня никто "не чихал и не кашлял"… И мы полетим… но концерт будет задерживаться, а у меня будет болеть спина… и я буду молчать, потому что не захочу ее огорчать… Но ей не нужно было ничего объяснять… потому что она видела меня насквозь, чувствовала, понимала… Через полчаса мы будем сидеть в шикарном гостиничном номере, держать в руках бокалы с "Кристалл", и она произнесет величайший тост: "Если Энрике заставляет Тебя ждать, то мать его так…… Мы будем потягивать шампанское, а Энрике Иглесиас в это время будет вытягивать своим сладким голосом "Ring my bell, ring my bell…" на CD, купленном на выходе из концерт-холла.
Она будет делиться со мной мандаринами, ссылаясь на "акцию здоровья", когда в моем кармане будет также пусто, как в моей холодной квартире… Она будет угощать меня хачапури и прощать крошки, разбросанные по салону шестилитрового "мерса", когда я буду погибать от голода и одновременно смеяться от счастья… Она будет со мной…
Аня… потрясающая девочка… Девочка с непростой судьбой… Девочка, которой пришлось пройти через ад и выйти из него с высоко поднятой головой… Девочка, которая будет рядом со мной всегда: когда мне хорошо, плохо, больно, когда мне "никак"… Мы не будем созваниваться, как это принято у друзей… не будем друг на друга обижаться и в чем-то упрекать… мы будем молчать часами, и каждая из нас будет уважать тишину, понимая причины этого особенного молчания… Нас всегда будет ДВОЕ. Говорят, что не бывает женской дружбы… и ее действительно не бывает. Дружба либо есть, либо ее нет. И неважно, каково ее начало – мужское или женское. Ключевое слово – ДРУГ. Аня… Мой Друг… такой же настоящий, как и Она сама.
P.S. Я точно знаю, что если бы в тот день, когда она робко подошла ко мне в университете, она заранее знала, через сколько всего нам придется вместе пройти, когда наши жизни пересекутся… она бы все равно подошла… хотя нет… она бы подбежала ко мне и крепко обняла.
17 августа 2003 года
Не смотрите…
эти шрамы не про вас…
не для ваших грустных глаз…
мне неловко…
Мы приземлились… Здравствуй, Днепропетровск. Ты навсегда стал для меня чужим. Но… каких-то пятнадцать минут, и моя мечта осуществится. Он обещал приехать в аэропорт. Он мне пообещал вчера по телефону. Только не плакать.
Я была в новых джинсах, которые еле держались на мне, несмотря на пояс, потому что я успела похудеть еще на три-четыре килограмма за последние пару дней… На мне были "Skechers", которые мне подарила Мара: они были чуть велики… но это были мои ПЕРВЫЕ "Skechers"… первая пара обуви в моей Новой Жизни. В руках я держала мягкого медведя с огромным сердцем и надписью "Ich liebe Dich". Это был самый честный мишка на планете… а его сердце было Моим… Наши с мишкой сердца принадлежали теперь только Ему. Выглядела я неплохо… если смотреть правде в глаза, я стала очень красивой. Я даже накрасила ресницы… Никто же не мог видеть мои шрамы… мои синяки от сотни капельниц, уколов и катетеров… Все это было надежно спрятано под одеждой. Все это не имело для меня абсолютно никакого значения. Все это осталось в Германии.
Я помню, как открылись двери… Днепропетровский аэропорт… Международный терминал… Господи, сколько людей… Люди из моей прошлой жизни… Как мало времени прошло, но как давно это было… Я отдавала себе отчет, что я знаю их всех… Их лица были мне знакомы… Почему они все с цветами… и почему они ТАК на меня смотрят? Вот мой парень Максим… мы с ним встречались уже больше года… Ну, привет, чужой парень Максим… Мои друзья… друзья моих родителей… мой папа… Господи, как он поседел… Мой любимый папа… родной… сколько ему пришлось пережить… На него невозможно было смотреть без слез. Мне дарили какие-то цветы, при этом что-то говорили… а я искала глазами Его. Он не приехал?.. Он не смог?.. Нет. Он… просто скромно стоял в стороне, практически в углу… один… в белоснежной рубашке с короткими рукавами. Я увидела Его и поняла, что новой печени мне было недостаточно: мне нужно было новое сердце, потому что мое собственное в тот момент уже точно остановилось. Аэропорт, знакомые и незнакомые люди, всевозможные звуки, душевные слова, красные, розовые и желтые цветы – все исчезло, померкло, утратило свой смысл. В моем новом мире существовал лишь Он. Я уже ни на кого не обращала внимания, никого не видела. И… я побежала… "Skechers" все-таки меня подвели, и я поняла, что падаю… Это было самое приятное падение в моей жизни: свободное, чувственное и жизнеутверждающее. Я не помню, как я разбила губу, но я отчетливо ощущала соленый привкус крови, который уже успел смешаться со слезами в тот момент, когда я Его обнимала. Все… мечта осуществилась. Я не смогла сказать ничего, кроме: "Спасибо… я тебя безумно люблю. И… я испачкаю твою рубашку". Я плакала. От счастья.
P.S. Для меня так важно было сказать Ему "СПАСИБО", но не по телефону. Для меня так важно было дожить до этого "СПАСИБО".
1-17 августа 2003 года
…You forgot when you were down who was around…
Мы вошли в кабинет к профессору Брольшу. Я очень нервничала, но старалась не показывать это ни своей маме, ни Маре. Во-первых, я не могла спокойно смотреть в глаза человеку, который на протяжении двадцати часов колдовал над нами вместе с лучшей бригадой врачей и хирургов и делал все возможное для того, чтобы я сейчас могла зайти к нему на заключительный термин вместе с мамой. Я не знала, как выразить ему свою благодарность… Открытка, которую я ему подарила пару дней назад, явно не отражала всего того, что мне хотелось сказать… Во-вторых, я переживала из-за того, что мне предстояло услышать от этого человека. Как я буду жить дальше? Что мне можно? Что делать, если я вдруг заболею? Как будут влиять на меня иммуносупрессивные препараты? Нужно ли их принимать маме? Где их брать, если в Украине о них даже не слышали? Смогу ли я заниматься спортом, ходить в университет, танцевать, встречаться с друзьями, когда захочу… другими словами, смогу ли я жить полноценной жизнью? Но даже этот вопрос не был для меня приоритетным. Единственный вопрос, который меня беспокоил по-настоящему… это когда меня отпустят домой и когда я смогу Его обнять?
Кабинет профессора Брольша меня впечатлил: особенно то, что на огромном столе стояла моя открытка. Профессор учтиво поздоровался с Марой, крепко обнял меня и маму и жестом предложил присесть. Заключительная встреча обещала быть интересной… с учетом того, что Мара, так же как и Брольш, прекрасно говорила и по-немецки, и по-английски, а мама неплохо владела немецким. В любом случае меня бы поняли все трое… и я знала, что то, что мама не сможет понять из моих английских диалогов, Мара все равно перескажет ей по-русски… Одним словом, западня. Термин мой, но как я буду задавать своему профессору вопросы, которые мне хотелось задать ему наедине?
Профессор Брольш пробежался глазами по распечаткам с моими анализами, сказал, что не ожидал, что я так быстро стану на ноги… и поблагодарил за открытку.
– Да не за что… Я бы вам ее не дарила, если бы могла выразить все на словах… Но не могу… Вы же знаете… я сразу плачу… а вы не разрешаете мне нервничать. Вы специально поставили мою открытку на стол перед тем, как я приду? – У меня было на удивление хорошее настроение, и я смеялась.
– Нет… открытка стоит здесь уже несколько дней, – с улыбкой ответил мой смущенный шестидесятилетний профессор, – и я бы очень хотел, чтобы ты подарила мне свое фото…
– Конечно, я подарю. Когда окончательно приду в форму. А мое фото вы тоже поставите на стол? – Мне становилось все веселее.
– Я попробую. Но у меня будут проблемы с женой… – Брольш смеялся. – Она может меня неправильно понять.
– Нет, Ира, ты вообще понимаешь… он с ней флиртует, – обратилась Мара по-русски к маме.
Эта фраза вызвала взрыв моего смеха. Мара очень уважала моего профессора, но в глубине души его недолюбливала.
– Профессор Брольш, скажите мне… а когда я смогу улететь домой? – спросила я с замиранием сердца.
– Смотри… я отпущу тебя домой только тогда, когда буду уверен на сто процентов в том, что в Украине тебе не грозит опасность, – серьезно ответил он.
– Но такого никогда не будет, – грустно пошутила я.
– Пойми… ты попала ко мне в руки. Я видел твое состояние. И это большое счастье, что над тобой успели поработать израильские специалисты к тому моменту, как ты сюда прилетела. Иначе, ты сама понимаешь, что было бы. Я с самого начала был с тобой честным и откровенным, и ты сама говорила, что ценишь это. Так вот и сейчас я с тобой откровенен. Я могу отпустить тебя домой хоть завтра. Но если завтра у тебя начнется насморк, тебе придется лететь в Германию. Ты этого хочешь?
– Нет, – тихо сказала я.
– Поживешь пару недель у Мары… я знаю, что она забирает вас к себе в гости. Будешь периодически ездить к нам. И если все будет нормально, то через две-три недели я отпущу тебя домой. Я прекрасно понимаю, что ты молодая девочка и скучаешь по папе, друзьям, учебе и всему прочему. Но придется потерпеть. Ладно? – Он не улыбался.
– Да… пару недель, так пару недель… но дело не в друзьях… И лучше действительно не загадывать наперед… Когда мне первый раз сказали, что "через неделю выпишут", у меня тут же поднялась температура сорок из-за какой-то мизерной инфекции. То же самое было с мамой, за день до того, как вы собирались отправить ее в "Sheraton". – Я с грустью посмотрела на маму, – Пусть идет, как идет. Я с вами согласна. Расскажите мне об ограничениях…
– У тебя нет никаких ограничений. – Брольш улыбнулся. – Я сделал из тебя здоровую девочку, а тебе остается только стать счастливой.
– Вообще никаких? – Я не могла поверить своим ушам.
– Полгода никакого алкоголя. Курить разрешаю. Тем более, ты уже сделала мне замечание, что "не стоит рассказывать о вреде курения, когда куришь сам". – Он смеялся. – Через два месяца можешь бегать по утрам, только не переусердствуй сразу… через полгода разрешаю выйти на теннисный корт. Никаких митингов, забастовок… и дискотек. Хотя бы первое время. Полгода не беременеть. Ни в коем случае.
– А секс? – Я смотрела на него в упор.
– Что секс? – засмеялся он. – Тебе рассказать, как заниматься сексом и не беременеть?
Мара снова бросила строгий взгляд на маму, которая в тот момент смотрела на меня самыми любящими глазами в мире.
– Да нет… я имею в виду, когда мне можно будет заниматься сексом? – В отличие от моего профессора, этот вопрос почему-то тогда меня волновал.
– Ну… завтра… конечно, не следует этого делать. – Он продолжал хохотать. – Через два месяца.
– Через СКОЛЬКО? – я даже привстала со стула.
– Два месяца. Чего ты? – удивленно спросил мой профессор.
– Как два месяца? А раньше нельзя?
Мара закашлялась. Думаю, что на этот раз дело было не в красных "Мальборо", которые она подкуривала, предварительно не затушив предыдущую сигарету… В этом мы с ней были очень похожи… Она серьезно посмотрела на мою маму и сказала по– русски:
– Ира… учи английский… Теперь она с ним торгуется по поводу секса.
Мама от души рассмеялась. Я перевела все профессору Брольшу, которого тоже забавлял этот интернациональный диалог.
– Джулия, – произнес он уже без улыбки, – пойми, тебе повезло… очень… не знаю, как… ты одной ногой была "там", а если честно, то двумя… Поэтому не стоит расстраиваться из-за того, что твоему бойфренду придется подождать пару месяцев… И, поверь мне, у тебя будет очень много бойфрендов… Но не один из них не стоит того, чтобы ты рисковала из-за них своей жизнью. – Мне показалось, что его глаза стали влажными.
– Согласна. – Я поставила точку в своем безрассудстве, но подмигнула своему профессору.
– Мара, ей нужно быть дипломатом, – обратился он с улыбкой к Маре.
– Сначала ей нужно вправить мозги, а потом уже будет дипломатом. – Мара нежно меня обняла.
Профессор Брольш весело сообщил, что у моей мамы нет вообще никаких ограничений и ей, в отличие от меня, не нужны никакие медикаменты и препараты, что очень меня обрадовало. Мы распрощались и условились с ним, что через неделю, если все будет идти так же хорошо и гладко, я приеду в клинику из Дюссельдорфа. Он также поставил мне четкое условие, что сможет отпустить меня домой только в том случае, если я первый год буду летать на обследования с периодичностью в два-три месяца… и приглашу его на свою свадьбу.
Уже на выходе из кабинета я повернулась и сказала:
– Профессор Брольш, спасибо… что сдержали слово… – голос как обычно дрогнул.
– Не за что. Ты это заслужила, – улыбнулся он.
– Профессор Брольш… а может, все-таки через месяц можно?.. Тогда очень скоро приглашу на свадьбу…