Макс, похоже, только что обратился обратно в человека. Золотые чешуйки на его теле медленно таяли, разглаживались, превращаясь в обычную человеческую кожу. Подскочившая к парням Глория крепко обняла Алекса, отчего он застонал от боли, затем отпихнула его от себя, оторвала рукав от своей курточки и принялась накладывать повязку на окровавленное плечо Грановского.
Алекс громко ругался, шипел от боли и отпихивал ее прочь, но она продолжала трудиться, не обращая внимания на его вопли. А затем и вовсе залепила ему по уху, заставив умолкнуть.
Камилла хотела броситься к Максу, но Корнелиус Гельбедэр схватил ее сзади за куртку.
– Этот замок теперь твой, – сказал директор Экзистерната. – Ведь ты – единственная наследница рода Клайдов.
– Рода колдунов и убийц, – тихо ответила Камилла. – Здесь выросло несколько поколений злодеев и преступников, и я не хочу иметь с этим замком ничего общего. Можете сровнять его с землей.
– Ты действительно этого хочешь? – удивился Магистр.
– Я никогда не была счастлива здесь… – пояснила девушка. – Эти древние стены пропитаны кровью и страданием невинных людей.
– Ты можешь передать его во владение Ордену Созерцателей, – предложил Магистр. – Мы устроим здесь еще один Экзистернат.
– А ведь верно! – просветлела Камилла. – И как я сразу об этом не подумала?
– Хорошая идея, – подхватил Корнелиус. – Мы сожжем все ритуальные приспособления, вычистим полы и стены, сделаем ремонт. Очень скоро здесь все преобразится, вот увидишь.
– Я буду счастлива, если вы сумеете вдохнуть новую жизнь в это жуткое место, – кивнула Камилла.
Магистр, Корнелиус и Дмитрий тут же принялись обсуждать план превращения замка Клайдов в новый Экзистернат, а Камилла наконец подошла к Максу. Она не успела ничего сказать, он шагнул ей навстречу и вдруг крепко обнял. Их губы встретились сами собой.
Тело Беркута оказалось очень горячим, процесс обратного превращения еще не завершился, но Камилла не обращала на это внимания. Ей хотелось прижаться к нему и целовать, вдыхая легкий запах гари, исходящий от любимого.
– Кхм! – раздался совсем рядом голос Алекса Грановского. – Вообще-то мы тоже здесь. И уже давно. Самые долгие тридцать секунд в моей жизни, чтоб вам обоим провалиться. Уединитесь, бесстыжие! Не заставляйте меня краснеть.
Последовал легкий шлепок и возмущенный возглас Алекса.
Камилла оторвалась от губ Макса и с улыбкой взглянула на Грановского-младшего.
– Ухо у тебя действительно красное, – отметила она.
– Это все из-за нее! – Алекс ткнул пальцем в стоящую рядом Глорию.
– Какая умница, – похвалил девушку Макс. – Хоть кто-то нашел на него управу.
Глория схватила хохочущего Алекса за руку и потащила прочь.
– Ты меня не боишься? – тихо спросил Беркут Камиллу. – После всего, что я тут учинил?
– Нисколечко, – улыбнулась Камилла. – Ты был прекрасен в облике золотого дракона. И прекрасен сейчас, несмотря на кровь и все эти синяки.
– Я – дракон… – задумчиво повторил Макс. – Было так странно ощущать себя в другом теле. Так дико! Я мог совершать невероятные вещи, о которых раньше и мечтать не смел. И я совершенно не представляю, что со мной будет дальше…
– Давай узнаем это вместе, – ответила Камилла и снова поцеловала его.
В этот момент толпа громко ахнула и расступилась. В центре разгромленного ритуального зала тут же образовалась пустота.
Привлеченные шумом и испуганными криками Макс и Камилла оторвались друг от друга и повернулись к пентаграмме. То, что они увидели, повергло их в настоящий шок. Алекс и Глория, стоявшие неподалеку, словно окаменели. Алекс потрясенно молчал, что случалось с ним довольно редко.
Стеклянная женщина в магическом круге двигалась. Она медленно подняла руки, пошевелила тонкими пальцами, осматривая их так, будто видела впервые. Затем глубоко вздохнула и огляделась по сторонам. Красное стекло быстро меняло цвет, становясь похожим на человеческую кожу. По плечам рассыпалась густая грива темных волос.
Статуя сделала шаг, и толпа с настороженными возгласами шарахнулась назад. Многие выхватили мечи. Вера Невзорова, оказавшаяся ближе остальных к ожившей статуе, на всякий случай выставила перед собой электрический шест.
Стеклянная Корделия, выглядевшая теперь, словно живая женщина, вышла из магического круга, подняла с пола темное покрывало, затем набросила его себе на плечи.
Магистр и Корнелиус с опаской приблизились к ней, в их стеклянных руках искрились яркие голубые молнии. Оба в любой момент были готовы применить боевую магию.
Женщина увидела их и вдруг нежно улыбнулась. Этого никто не ожидал.
– Как же я рада снова видеть вас, дорогие мои, – с теплотой в голосе произнесла она. – И не только видеть… но и говорить с вами…
– Корделии все удалось? – подозрительно спросил Дмитрий Грановский. – Обскурум все же перенес ее душу в стеклянное тело?
– Нет, – напряженно ответил Магистр. – Корделия погибла окончательно и бесповоротно. Искусственное тело занял кто-то другой, вышедший из зеркала в момент взрыва… Назови себя!
– Маргарита Державина, – с улыбкой ответила стеклянная женщина.
Алекс обессиленно повалился на пол, обхватив голову руками. В зале воцарилась гнетущая тишина.
– Марго?! – изумился Дмитрий Грановский. – Такое возможно? Это правда ты?
– Не совсем… – произнесла женщина, похожая на погибшую Корделию. – Тело-то не мое. Но своей истинной оболочки мне уже не вернуть, так что я рада и этому. Но во всем остальном это действительно я.
– Поверить не могу. – Вера осторожно выступила вперед. – Маргарита… Но это легко проверить. Однажды мы с тобой ночевали в лесу у горного водопада. Кроме нас, там больше никого не было. Ты собиралась отправиться на Землю, чтобы повидать дочь. Помнишь, о чем я тебе тогда говорила?
– Ну разумеется, – тут же кивнула женщина. – Ты не могла разобраться в своих чувствах к Андрею и просила у меня совета. Но, как я вижу, теперь ты сама знаешь ответы на все вопросы, и я очень рада, что вы теперь – одна семья.
– Маргарита! – восторженно крикнула Вера и бросилась к ней, отшвырнув в сторону боевой шест. – Это действительно ты! Как же я оплакивала тебя… Все мы!
Корнелиус и Магистр изумленно переглянулись. Остальные присутствующие расслабились. Созерцатели подступили к Марго и начали приветствовать ее, расспрашивать обо всем. Она улыбалась, отвечала на вопросы, а затем крепко обняла Дмитрия, Алекса, всех близких друзей, которые смогли пробраться к ней через толпу.
– Это ведь ты помогла нам в подвале дома Башаровых там, на Земле? – восторженно спросил Алекс. – Ты ослепила старика Бестужева и его головорезов вспышкой света?
– Только так я и могла помочь вам, – кивнула Марго. – На большее у меня сил не хватало.
– Я знал! – возбужденно завопил Алекс. – Я догадывался! И в логове Оракула Червей! Там тоже была ты!
– Верно, – улыбнулась стеклянная женщина. – А еще я несколько раз видела тебя, когда ты совершал переходы между зазеркальными мирами. Я пыталась остановить тебя, показаться тебе, но ты передвигаешься так быстро, что мне никогда это не удавалось.
– Живчик еще тот! – сварливо буркнул Корнелиус.
Глория взглянула на него, решив, что старик снова чем-то недоволен, но, как оказалось, директор Экзистерната улыбался. Глория впервые видела, как улыбается Корнелиус, и ей вдруг стало слегка не по себе.
– Но как? Что с тобой произошло, Марго? – спросил Дмитрий. – Мы так долго искали тебя, но все наши поиски ни к чему не привели.
– С зеркалами шутки плохи, – спокойно ответила Маргарита. – Я всегда знала это, но решила рискнуть, за что в конечном итоге и поплатилась. Во время своего последнего путешествия во времени, когда мне удалось вернуть Игоря живым, я лишилась тела. В тот момент я истекала кровью, была очень серьезно ранена, ослаблена… Не рассчитала свои силы. Я сама не поняла, как все произошло, но меня просто засосало в зазеркальные лабиринты. Я парила в вакууме между мирами, между эпохами, вне времени и пространства… Без тела я оказалась заперта, не могла выйти ни в одном из миров.
– Все это время? – ужаснулся Дмитрий. – Но ведь это равносильно заточению в зерциккурате…
– Я бы точно спятил, – признался Алекс.
Глория и Камилла одновременно бросили на него выразительные взгляды.
– Мы думали, что ты давно уже того, – проговорил за них Макс и рассмеялся.
– Но я много путешествовала, наблюдая за всеми вами, – с улыбкой продолжила Маргарита. – Поэтому я в курсе всего, что случилось за время моего отсутствия. Я заглядывала и на Землю, чтобы убедиться, что с Катериной все в порядке. Иногда даже помогала вам по мере возможности. Но мне необходимо было тело… Без оболочки я не могла выйти, не могла общаться со всеми вами. И барон Клайд с Корделией, сами того не подозревая, предоставили мне возможность вернуться в Зерцалию, пусть и в другом обличье. Обскурум открывает двери и порталы, он способен переместить человека в любой из зеркальных миров и поместить душу в стеклянное тело. Корделия погибла, не успев завершить начатое, а я просто воспользовалась подвернувшимся случаем.
– Я очень рад тебя видеть. – Алекс обнял ее, прижавшись к стеклянному двойнику своей матери.
К телу женщины, которая его никогда не любила. И к новому телу той, что когда-то заменила ему мать. Маргарита нежно обняла его в ответ.
– Стеклянное тело не может плакать, – дрогнувшим голосом проговорила она, – но оно и к лучшему. Вы не представляете, как я скучала по вас.
– Нет… извини… нам нужно торопиться. Мы не имеем права останавливаться. Нас пропускают все машины… и светофоры. Тебя ждут в Эссене… – Он старался говорить как можно мягче, чтобы не напугать меня.
– Малек, пожалуйста… Я все понимаю… Я знаю, что ты сейчас несешь за меня ответственность. Но для меня это так важно. Я обещаю тебе, что со мной ничего не произойдет за эти две минуты. Я обещаю, что не буду спать и буду все время с тобой разговаривать. Только дай мне глоток персикового чая… Пойми меня. Пожалуйста, давай остановимся.
Он колебался. Минуты полторы. Потом взял рацию и начал что-то говорить по-немецки. Он явно с кем-то спорил.
– С кем ты говоришь? Что ты сказал? Я не знаю немецкий… – Я почему-то сильно занервничала.
– Я попросил водителя, чтобы он остановился на первой же заправке. Это его не обрадовало… Я сказал, чтобы он попробовал объяснить твоей маме причину остановки. Она же немного говорит по-немецки? Я не хочу, чтобы она начала переживать, когда мы остановимся.
– Малек… спасибо… я отдам тебе деньги… обещаю. Ты купишь мне два чая?
– Симпсон…
Мы остановились. Наконец-то замолчала эта зловещая сирена… В ушах звенело так, как будто я часов пять подряд протанцевала под колонкой в ночном клубе… Малек быстро выскочил из машины. Я услышала, как открылась передняя дверь. Это была мама, которая выбежала, чтобы лично удостовериться, что со мной все в порядке. Она была напугана.
– Мамочка, прости… но я так хочу чай… Прости. – Мне хотелось обнять маму больше всего на свете и извиниться. Я догадалась, о чем она подумала, когда мы остановились. Это было написано на ее лице. Видимо, она не совсем поняла, что пытался ей сказать водитель.
Малек вернулся через минуту. Он не успел еще закрыть дверь, как снова врубилась ненавистная сирена и мы тронулись. Он приподнял мою голову, убрал с лица мокрые пряди волос и начал маленькими глотками вливать в меня ледяной чай. А я смеялась и все время повторяла: "One more, one more, one more". В тот момент я поняла одну простую вещь: счастье – это просто глоток холодного персикового чая. И больше ничего не нужно.
– Малек… спасибо тебе… ты меня спас… – я не знала, как его отблагодарить. У меня была такая эйфория, как будто меня уже излечили… подарили мне чудо. Я была абсолютно счастлива.
– Не могу поверить, что я это сделал. – Он явно был недоволен тем, что нарушил установленные нормы… но в то же время он улыбался, потому что видел резкую перемену моего настроения.
Машина снова остановилась. И перед тем как передать меня в руки моей новой команде врачей Университетской клиники города Эссена, он пообещал, что приедет ко мне на день рождения.
P.S. Через семь лет Малек напишет мне свое первое сообщение в Facebook: "С днем рождения, Симпсон! Я никогда не забуду твой рассказ о Париже и персиковый чай Lipton".
P.P.S. Я ненавижу вой сирены. Ненавижу.
1-4 июля 2003 года
Can anybody help me I’m outta plans
Guess I left my world in somebody’s hands…
I don’t like to hurt but, but everyone gets weak
Someone to rely on that’s what I really need…
Мы приземлились в Тель-Авиве ночью… Я сидела на переднем сиденье такси, мама – сзади… В машине играла чувственная израильская музыка… Было грустно… почему-то. Наверное, во всем была виновата красивая песня… а может быть, обстоятельства, при которых ее пришлось слушать. Водитель такси хорошо говорил по-английски: он рассказывал мне про вечный Иерусалим и рекомендовал места, которые обязательно нужно посетить. С одной стороны, мне было приятно слушать его добродушные советы – это вселяло в меня надежду на то, что я похожа на здорового человека. С другой стороны, я отдавала себе отчет в том, что в машине темно, и он просто не может видеть цвет моей кожи и глаз. Я не стала расстраивать его и называть истинную причину, по которой он вез нас в Иерусалим. Он привез нас в отель поздно ночью, искренне попрощался с нами, и я от всей души поблагодарила его за интересный рассказ о достопримечательностях Израиля.
На следующее утро у нас был назначен термин в клинике "Hadassa". Меня должен был осматривать один из сильнейших специалистов мира. Я помню его имя… Ярон Илан. Термин был назначен на восемь утра. Я никогда не любила рано вставать, но это утро было другим… Именно "другим". Меня разбудила мама, которая как всегда нежно со мной говорила… и не только по утрам. Но что-то было не так. Меня все бесило и раздражало. Я не могла понять саму себя и причину своего поведения. Было такое странное ощущение, как будто просто не можешь контролировать ни себя, ни свои поступки, ни свои слова… Мама спокойно меня терпела, но я видела, как она расстраивается. Мне хотелось извиниться… но меня выводило из себя даже собственное искреннее желание попросить прощения у любимого человека, который второй раз в жизни проходил через настоящий ад. И самое странное, что мне хотелось плакать от того, что происходило у меня внутри. Мама думала, что я нервничаю из-за термина, но дело было вовсе не в термине. Дело было в том, что я понятия не имела, что со мной происходит. И мне хотелось спать, как никогда… Была еще одна причина, по которой я сходила с ума: 2 июля… мой термин… день рождения моего любимого брата.
Я помню огромную клинику, в которой я не увидела ни одного английского слова. Меня это бесило. Я помню, как мама пошла позвонить папе и Геночке и попросила меня чуть-чуть подождать. А у меня было только одно желание: найти какое-нибудь место, где я смогу поспать до того, как мама вернется. Головой я понимала, что спать нет смысла, что это просто глупо… потому что скоро термин. Но я все-таки пошла искать место, где смогу посидеть или полежать. Было абсолютно не принципиально, где спать… хоть на полу, как часто это делают люди в аэропорту. Мне так и не удалось найти подходящего места: меня абсолютно все не устраивало. Я заблудилась. Это взбесило меня еще больше. Я потеряла маму. И я отдавала себе отчет в том, что плохо соображаю… меня это пугало. Я поглядывала на стрелки часов, которые уверенно приближались к восьми, и злилась на себя, и на маму, от которой я сама куда-то ушла. Наконец-то мы встретились… Она была напугана, потому что долго не могла меня найти и тоже бродила кругами по клинике. Естественно, мама осталась во всем виноватой. Ее предложение что-нибудь поесть вызвало у меня очередной приступ агрессии…
В восемь часов нас принял профессор. Я помню его серьезное сосредоточенное лицо и взгляд. Помню стол в его кабинете. Мама сказала ему, что я говорю по-английски. Он задавал мне какие-то вопросы… элементарные. На все вопросы у меня был один и тот же ответ: "Простите, можно я немного посплю и потом отвечу?.." Я отдавала себе отчет, что сижу напротив человека, ради которого мы сюда прилетели, и говорю ему полную ерунду, но я не могла себя контролировать. Мне больше всего на свете хотелось спать. Он смотрел на меня испуганными глазами. На этом все закончилось… Я просто превратила его стол в школьную парту, подложила руки под голову, в очередной раз нелепо извинилась и решила поспать. Маме он потом сказал, что мое поведение можно охарактеризовать одним словом – "полукома".
Что я помню еще… это кровать в коридоре и белый потолок. Я не помню, сколько я там лежала – в памяти остался только цвет потолка. Мне казалось, что я лежу там вечно. Я дергала каких-то врачей, которые проходили мимо меня, и спрашивала у них, когда меня отсюда заберут. Они отвечали одинаково: "Как только освободится место в палате". Помню, какое облегчение я испытала, когда белый потолок начал мелькать перед моими глазами вперемешку с лампами. Меня везли в палату… Моими соседями оказались пожилые люди, каждого из которых от меня отделяла ширма… Периодически ширмы приподнимались, и я искренне порадовалась за соседку-бабушку, которая в свои во– семьдесят-девяносто лет была с идеальным маникюром и красным лаком на ногтях…
Помню бесконечные капельницы, уколы, трубки, катетеры, десятки англо– и русскоговорящих врачей, сестер, медбратьев… помню, как мне несколько раз пытались пробить трахею… помню жареную курицу и кока-колу… и контраст с украинским врачом из частного самолета, который не разрешил мне съесть сочное зеленое яблоко и с улыбкой на лице грыз его у меня под ухом… Помню высокую температуру: мне все время было холодно. Помню маму, которая от меня не отходила: она приезжала ко мне из гостиницы, в которой проводила несколько часов в сутки. Отель был расположен напротив Стены Плача… Помню, как она все время говорила по телефону… и я постоянно слышала Его имя… Гена… Геночка… Геночка… Геночка… Гена… Помню обрывки фраз: "Геночка сказал…", "Геночка договорился…", "Геночка сделал…"… Его имя. Вот, что было важно. Вот, что придавало моральных и физических сил и желание бороться. Потому что я знала, что Он борется за меня и не бросит меня. Потому что Он пообещал мне, что я вернусь. Потому что я Ему поверила. Потому что с Ним мой любимый папа, который тоже делает все возможное, чтобы я попала домой.