- Да ничего особенного. Пара пустяков. Малость постращал и все. Запугал морально. Как писал Джозеф Конрад, "истинный страх - тот, что человек придумывает себе сам". Видите, господин Катагири, результатая добился.
Тот кивнул и прикурил.
- Выходит, так.
- Теперь-то вы верите всему, о чем я говорил вам вчера? Как, составите мне компанию в сражении с Дружишем Червяком?
Катагири глубоко вздохнул. Снял и протер очки.
- Если честно, то не хотелось бы. Но ведь это неизбежно.
Дружище Квак кивнул:
- Это вопрос ответственности и чести. Хочется нам этого или нет, но придется спуститься под землю и лицом к лицу схватиться с Дружищем Червяком. Погибни мы в честном бою, никто нас не пожалеет. Одолеем - никто не похвалит. Люди даже не узнают, что под их ногами вершилась великая битва. Ведь знаем об этом только мы с вами. Как ни крути, борьба одиноких сердец.
Катагири взглянул на свои руки, затем на струйку дыма и сказал:
- Знаете, господин Квак, я простой человек.
- Дружище Квак! - поправил тот, но Катагири пропустил это мимо ушей.
- Я совершенно простой человек. Даже проще, чем вы думаете. Лысею, толстею, разменял пятый десяток. Страдаю от плоскостопия, при недавнем медосмотре вскрылся диабет. Последний раз спал с женщиной месяца три назад. Да и то с профессионалкой. Коллеги знают о моих способностях к выбиванию займов, но нельзя сказать, что меня за это уважают. Ни на работе, ни в личной жизни я никому не нравлюсь. Язык у меня не подвешен, людей чураюсь, дружить не умею. Способностеи к спорту - ноль, полное отсутствие слуха, ростом не вышел, у меня фимоз, я близорук. К тому же, говорят, у меня астигматизм. Не жизнь - потемки. Просто сплю, бодрствую, ем и испражняюсь. Для чего живу - не знаю. Почему Токио должен спасать именно я?
- Господин Катагири, - странным голосом начал Дружише Квак, - спасти Токио под силу именно такому человеку, как вы. И для таких людей, как вы, я собираюсь спасать Токио.
Катагири опять глубоко вздохнул.
- И что мне нужно делать?
Дружище Квак составил план. Семнадцатого февраля (то есть за день до предполагаемого землетрясения) поздно ночью они спустятся под землю. Вход - в бойлерной отделения Синдзюку Трастобезопасного банка Токио. Если отодвинуть часть стены, там будет шурф, опустившись в который метров на пятьдесят по веревочной лестнице, они окажутся перед Дружищем Червяком. Место встречи - бойлерная. Катагири под видом сверхурочной работы останется в здании.
- А есть ли какой-нибудь план операции? - поинтересовался Катагири.
- План есть. Этого малого голыми руками не возьмешь. Он такой склизкий, что не разберешь, где у него рот, а где задний проход. И размером - с вагон метро.
- И в чем план заключается?
Дружище Квак задумался.
- Молчание - золото.
- Что, лучше не спрашивать?
- Можно сказать и так.
- А если я сбегу с поля боя, струсив в последний момент? Что вы будете делать, господин Квак?
- Дружише Квак! - поправил тот.
- Дружище Квак, что вы будете делать, случись такое?
- Буду сражаться один, - немного подумав, ответил тот. - Все-таки шансов на победу в одиночку у меня несколько больше, чем у Анны Карениной перед несущимся паровозом. Вы, кстати, читали "Анну Каренину"?
- Нет, - ответил Катагири, и Дружище Квак с жалостью посмотрел на него. Видимо, Анна Каренина ему нравилась.
- Я же считаю, что вы не бросите меня одного и никуда не убежите. Я это знаю. Как бы это сказать, будто вас держат за яйца. У меня, к сожалению, их нет. Ха-ха-ха-ха, - широко раскрыв рот, рассмеялся Дружище Квак. Кроме яиц, у него не было и зубов.
Однако случилось непредвиденное.
Семнадцатого вечером Катагири подстрелили. Закончив работу с клиентами, он возвращался по улочкам Синдзюку в банк, когда перед ним выскочил молодой парень в кожаной куртке, с невыразительным и простоватым лицом. В руке он держал маленький черный пистолет. Пистолет был настолько черным и маленьким, что казался игрушечным. Катагири рассеянно смотрел на эту мрачную вещицу в руке парня. Он не мог осознать, что ее кончик направлен на него самого, а курок уже взведен. Все казалось бессмысленным и внезапным. Вдруг раздался выстрел.
Он видел, как отдачей подбросило пистолет, и одновременно ощутил удар, будто кто-то изо всех сил заехал ему по правому плечу кувалдой. Боли не чувствовалось. Катагири покатился по асфальту, словно его отбросило. Отлетел в сторону портфель. Парень опять направил дуло в его сторону. Раздался еще один выстрел. Разлетелась вдребезги реклама бара на тротуаре. Послышались крики Куда-то соскользнули очки. Перед глазами все затуманилось. Катагири едва видел, как парень с пистолетом наизготовку приближался к нему. Ну вот, мне конец пронеслось у него в голове. Как там говорил Дружише Квак: "Истинный страх - тот, что человек придумывает себе сам". Катагири, не колеблясь, дернул за рубильник собственного воображения и погрузился в легкую тишину.
Когда он открыл глаза, то уже лежал на больничной койке. Вернее, сначала он открыл один глаз, слегка огляделся, затем открыл второй. И первой увидел у изголовья стальную стойку, с которой свисала тянувшаяся к его телу капельница. Рядом хлопотала медсестра в белом халате. Сам он лежал на жесткой кровати на спине, облаченный в какую-то причудливую одежду. Судя по всему, под ней было лишь голое тело.
Точно, кто-то стрелял в меня на дороге. Стрелял в плечо. Правое. В памяти всплыло, как все это происходило. Едва Катагири вспомнил маленький черный пистолет, заколотилось сердце. Они действительно хотели меня убить. - подумал он. Но все обошлось. С памятью все в порядке. Боли нет. Даже не так - не только боли, но и ощущений. Не получается даже приподнять руку. Палата оказалась без окон, так что непонятно, день сейчас или ночь. Стреляли в пятом часу вечера. Интересно, сколько времени прошло? Встречу с Дружищем Кваком я, пожалуй, уже прохлопал. Катагири искал глазами в палате часы, но без очков ничего толком вокруг не видел.
- Извините? - обратился он к медсестре.
- Наконец-то вы пришли в себя. Как хорошо! -воскликнула та.
- Не подскажете, который час? Медсестра посмотрела на свои часики:
- Четверть десятого.
- Вечера?
- Нет, утра.
- Четверть десятого? - приподняв с подушки голову, хрипло переспросил Катагири. Он не узнал своего голоса. - Четверть десятого утра восемнадцатого февраля?
- Да. - Медсестра на всякий случай повторно бросила взгляд на Электронный циферблат. - Сегодня восемнадцатое февраля тысяча девятьсот девяносто пятого года.
- Утром в Токио случаем не было сильного землетрясения?
- В Токио?
- В Токио.
Медсестра покачала головой:
- Насколько мне известно, никаких сильных землетрясений не происходило.
Катагири с облегчением вздохнул. Как бы там ни было, катастрофы избежать удалось.
- Кстати, как там моя рана?
- Рана? - удивилась медсестра. - Какая рана? О чем вы?
- Об огнестрельной ране.
- Огнестрельной?
- В меня стреляли. Из пистолета. Недалеко от входа в банк. Молодой парень. Кажется, попал в правое плечо.
Медсестра кисло улыбнулась:
- Ну что мне с вами делать? Никто в вас не стрелял.
- Не стрелял? Правда?
- Такая же правда, как и то, что сегодня утром в Токио не было землетрясения.
Катагири растерялся:
- Тогда почему я в больнице?
- Вчера вечером в квартале Кабуки вас обнаружили на дороге без сознания. Ран никаких нет. Вы просто потеряли сознание и упали. Причина пока неизвестна. Скоро начнется обход, придет врач. Попробуйте спросить у него.
Обморок? Катагири видел собственными глазами выстрел из дула пистолета, направленного на него. Он поглубже вдохнул и попытался сосредоточиться. Сначала нужно упорядочить факты. Вышло вот что:
- Получается, что со вчерашнего вечера я на больничной койке. Потеряв сознание…
- Именно, - ответила медсестра. - Вчера ночью вас мучили жуткие кошмары. Причем, сдается, не один и не два. Вы несколько раз вскрикивали "Дружище Квак". Это что, прозвище вашего приятеля?
Катагири закрыл глаза, прислушиваясь к биению собственного сердца. Медленно, однако равномерно оно задавало ритм жизни. До каких пор это - реальность, и откуда начинается фантазия? Действительно ли существует Дружище Квак, который сразился с Дружищем Червяком и предотвратил землетрясение? Или все это - плод моей чрезмерной фантазии? Этого Катагири не знал.
Вечером в палату заявился Дружище Квак. Когда Катагири открыл глаза, тот сидел при слабом свете на стальном стуле, прислонившись к стене. Выглядел он очень усталым. Его выпуклые глаза были закрыты, меж зеленых век оставалась лишь узкая щелочка. Он спал.
- Дружище Квак, - позвал его Катагири.
Тот медленно открыл глаза. Большое белое брюхо с каждым вдохом раздувалось и снова опадало. Катагири сказал:
- Как мы и договаривались, я собирался прийти в полночь в бойлерную. Но вечером произошло непредвиденное событие, и я оказался в этой палате.
Дружище Квак едва заметно кивнул:
- Я знаю. Но все в порядке. Беспокоиться не о чем. Вы мне помогли, чем смогли.
- Помог?
- Да. Вы изо всех сил спасали меня во сне. Благодаря чему я выстоял в битве с Дружищем Червяком. И все это - с вашей помощью.
- Ничего не понимаю. Я долго пролежал без сознания. Вот с этой самой капельницей. Что со мной происходило во сне, совершенно не помню.
- Ну и хорошо. Этого лучше не помнить. В любом случае, вся жестокая схватка происходила в воображении. Это и есть наше поле битвы. Мы там побеждаем, мы там проигрываем. Естественно, всему нашему существу есть предел, и в конечном итоге мы, проиграв, уходим. Как прекрасно заметил Эрнест Хемингуэй, ценность нашей жизни определяется не по тому, как мы побеждаем, а по тому, как проигрываем. Мы с вами смогли спасти Токио от разрушения. Сто пятьдесят тысяч человек избежали смерти. Причем никто ничего даже не заметил. Мы добились своего.
- Как вы сломили Дружище Червяка? И какова была моя роль?
- Мы бились не на жизнь, а на смерть. Мы… - Дружище Квак умолк, затем глубоко вздохнул и продолжал: - Мы с вами собрали все свои силы, всю свою волю. Кромешная темнота была на руку Дружищу Червяку. Вы приготовили педальный генератор и изо всех сил заливали подземелье ярким светом. Дружище Червяк попытался было вас изгнать, натравив на вас мрачных призраков. Но вы - выстояли. Жестоко схватились мрак и свет. В лучах вашего света я сражался с Дружищем Червяком. Он обвился вокруг меня и поливал липким раствором страха. Но я рвал его в клочья. Однако он не умер, а только расчленился. И вот… - Дружище Квак умолк. Затем, как показалось, заговорил из последних сил: - Федор Достоевский с нежностью описывал брошенных Богом людей. Это жестокий парадокс - когда Бог бросает людей, создавших Его самого, однако и в нем Достоевский выискивал ценность человеческого бытия. Сражаясь во мраке с Дружищем Червяком, я мимоходом вспомнил "Белые ночи" Достоевского. Я… - замялся Дружище Квак. - Ничего, если я немного посплю? Устал.
- Нужно хорошенько выспаться.
- Я не смог разбить Дружища Червяка, - закрывая глаза, промолвил Дружище Квак. - Предотвратить землетрясение смог, но в самой битве с Дружищем Червяком лишь добился ничьей. Я ранил его, он - меня… Однако я, господин Катагири…
- Что?
- Я - самый что ни на есть чистый Дружище Квак, и вместе с тем я - олицетворение недружищекваковского мира.
-Я этого не понимаю.
- Я тоже не понимаю, - продолжал Дружище Квак с закрытыми глазами. - Просто мне так кажется. Не все то правда, что мы видим. Мой враг - я сам внутри себя. Внутри меня есть "не я". В голове - муть. Подъезжает паровоз. Но я хочу, чтобы вы меня поняли.
- Дружище Квак, ты устал. Тебе нужно отдохнуть. Выспишься - и все будет в порядке.
- Господин Катагири, у меня мутнеет в голове. Но если… я…
Слова покинули Дружища Квака, и он впал в кому. Почти до пола свисали его длинные лапы, плоский рот слегка приоткрылся. А Катагири напряг глаза и пригляделся: все тело огромной лягушки было покрыто ранами. Исполосованная бесцветными шрамами кожа, часть головы откушена…
Катагири долго смотрел на укутанного в толстую пелену сна Дружища Квака и решил для себя: выйдя из больницы, он непременно прочтет "Анну Каренину" и "Белые ночи" Достоевского. Чтобы потом можно было не спеша поговорить с Дружищем Кваком о литературе.
Спустя какое-то время Дружище Квак зашевелился. Катагири сначала подумал, что он ворочается во сне. Но не тут-то было. Дружище Квак зашевелился неестественно, будто сзади кто-то дергал за ниточки огромную игрушку. У Катагири перехватило дыхание. Что же будет дальше? Он хотел встать и поддержать Дружиша Квака. Но все тело его затекло и не слушалось.
Вскоре над глазом Дружиша Квака образовалась большая опухоль и стала расти. Затем опухоли появились на плече, под мышками, и вот уже все лягушачье тело стало сплошной язвой. Что произойдет дальше, Катагири даже представить себе не мог. Он, затаив дыхание, наблюдал.
Вдруг одна из язв с треском лопнула, кожица в том месте отскочила, потекла густая жидкость, разнеслась жуткая вонь. Вслед за первой начали лопаться и остальные язвы. Сразу из двадцати-тридцати мест стены окатила гнойная жидкость с липкими кусками кожи. Тесную палату окутал нестерпимый смрад. На месте язв открылись черные дыры, из которых наружу полезли разные личинки - большие и маленькие, вялые, белые. За ними последовали сороконожки - они противно перебирали своими бесчисленными лапками. Казалось, насекомым не будет конца. Тело Дружиша Квака - то, что прежде им было, - все кишело этими тварями из мрака. Упали на пол два огромных глаза. Черные жуки с крепкими челюстями набросились на поживу. Полчища червей, будто наперегонки, устремились вверх по больничным стенам и вскоре захватили потолок. Они затмили собой свет лампы, проникли даже в противопожарный датчик.
Весь пол тоже устилали насекомые. Они облепили лампочку торшера, и комнату окутал мрак. Кровать они тоже не миновали. Сотни тварей забирались в постель Катагири, ползали по его ногам, проникали под пижаму, в пах. Маленькие личинки и черви набивались в задний проход, в уши, в нос. Сороконожки разжимали ему челюсти и одна за другой ныряли в глотку. Катагири в отчаянии закричал.
Щелкнул выключатель, палату залил яркий свет.
- Господин Катагири? - послышался голос медсестры. Он открыл глаза. Все тело было мокрым от пота, будто его окатили из ведра. Никаких насекомых - лишь тело зудит от их скользких прикосновений. - Опять кошмар? Бедненький вы.
Сестра быстро приготовила раствор и вколола ему в руку. Катагири сильно и глубоко вдохнул, затем выдохнул. Сердце колотилось.
- Что вам такое снится?
Где сон, где реальность - эту грань он уловить не мог.
- Не все то правда, что мы видим, - сказал сам себе Катагири.
- Точно, - улыбнувшись, подхватила медсестра. -Особенно, что касается снов.
- Дружище Квак, - пробормотал он.
- Что он такого сделал, этот ваш Дружище Квак?
- Он один спас Токио от землетрясения.
- Вот и славно, - согласилась медсестра и поменяла капельницу. - Вот и хорошо. Куда еще для Токио бед? Расхлебать бы то, что есть.
- Но Дружище Квак погиб и его больше нет. Или вернулся в муть. И больше сюда не придет.
Медсестра улыбнулась и промокнула лоб Катагири:
- Вы, кажется, любили этого самого Дружища Квака.
- Паровоз, - слабеющим языком произнес Катагири. - Сильнее всех.
Закрыл глаза и погрузился в тихий сон без сновидений.
Медовый пирог
1
- Медведь Масакити набрал столько меда, что есть -не переесть. Перелил его в ведерко, спустился с гор и пошел в город его продавать. Масакити был известным бортником.
- А откуда у медведя ведерко? - спросила Сара.
- Просто было и все. Валялось на дороге, вот он и подобрал. Подумал, когда-нибудь пригодится, - объяснил Дзюнпэй.
- Вот и пригодилось.
- Точно. Медведь Масакити пошел в город, приглядел на площади местечко, выставил табличку "Вкусный натуральный мед, полный стакан - 200 иен" и начал торговлю.
- Что, медведь умеет писать?
- Ноу. Писать медведи не умеют, - сказал Дзюнпэй. - Он попросил одного мужичка, стоявшего рядом. Тот и написал ему карандашом.
- А деньги считать он умеет?
- Йес. Деньги считать умеет. Масакити с детства жил у людей. Там и научился говорить и считать деньги. Он смышленый.
- Значит, он отличается от обычных медведей?
- Ага, от обычных немного, но отличается. Масакити - медведь особенный. Поэтому его сторонятся медведи неособенные.
- Что значит "сторонятся"?
- Ну, значит, говорят: "Смотри, кого он из себя строит" - и стараются с ним не дружить. Не могут с ним поладить. Особенно не любит Масакити дебошир Тонкити.
- Бедный Масакити.
- Действительно бедный. Хотя… по виду он медведь, но люди так не считают. Говорят: "Ты умеешь и деньги считать, и на человеческом языке говорить". Но ни те ни другие полностью своим его не признают.
- Бедный, бедный Масакити. А друзей у него нет?
- Друзей - нет. Медведь ведь в школу не ходит. Где же ему найти себе друзей?
- У Сары в садике друзья… есть.
- Конечно, - сказал Дзюнпэй, - конечно, у Сары есть друзья.
- А у Дзюн-тяна есть друзья? - Саре было лень произносить полное "дядя Дзюнпэй" и она звала его просто "Дзюн-тян".
- Папа Сары - мой самый лучший друг. И мама тоже очень хороший друг.
- Хорошо… когда есть друзья.
- Точно - сказал Дзюнпэй. - Хорошо, когда есть друзья. Твоя правда.
Дзюнпэй часто рассказывал Саре перед сном только что придуманные истории. Когда она чего-то не понимала - задавала вопросы. Дзюнпэй обстоятельно отвечал на каждый. Вопросы все как на подбор: острые и глубокие. Обдумывая ответ, Дзюнпэй выкраивал время, чтобы сочинить продолжение.
Саёко принесла дочери теплое молоко.
- История про медведя Масакити, - пояснила Сара матери. - Масакити известный бортник, но друзей у него нет.
- Масакити большой? - спросила у Сары Саёко. Та растерянно взглянула на Дзюнпэя:
- Масакити большой?
- Не то чтобы очень, - ответил Дзюнпэй. - Я бы даже сказал, мелковатый. Примерно с Сару. Характером спокойный. Панк и хард-рок не слушает. Любит в одиночестве наслаждаться Шубертом.
Саёко замычала "Форель".
- А как Масакити слушает музыку? У него что, есть компакт-диск-плейер? - спросила Сара у Дзюнпэя.
- Нашел где-то на земле магнитолу. Подобрал, принес домой.
- Что-то слишком много в лесу потерянных вещей… - с подозрением заметила Сара.
- Ну, там это… слишком крутой обрыв. У людей начинает кружиться голова, вот они и сбрасывают все лишнее. "Больше не могу. Тяжело. Сейчас умру. Зачем мне это ведро? И магнитола тоже". Вот так и лежат нужные вещи на дороге.
- Как я их понимаю, - сказала Саёко, - когда хочется все бросить.
- А Сара - нет.
- Потому что ты маленькая жадина, - сказала дочери Саёко.