Мы прошли в ворота и оказались во внешнем дворе Храма, где торговали жертвенной птицей, а менялы обменивали шекели на монеты всего мира. Пробираясь по этой огромной площади, запруженной тысячами мужчин и ягнят, дожидавшихся возможности попасть в Храм, к алтарю, на бойню, ни одного человеческого лица я не разглядел. Я видел только лица ягнят - одни спокойные и бессмысленные, другие животные закатили глаза и блеяли от ужаса. Некоторых уже оглушили. Я скинул нашего ягненка с плеч, взял на руки, как младенца, и стал пробираться назад, к воротам. Видимо, отец с Иосифом кинулись за мной вдогонку, но их лиц я тоже не различил - вместо глаз у них была сплошная пустота, и я видел только глаза ягнят, которых они тащили. Дыхание во мне замерло;
я не мог выбраться из Храма. Я не соображал, куда идти, - но уж точно не к алтарю. Однако едва я собрался припустить бегом, чья-то рука поймала меня за рубаху, дернула и развернула. Я очутился лицом к лицу с Джошем.
- Такова Божья воля, - произнес он. Затем возложил руки мне на голову, и дыхание снова вернулось ко мне. - Все в порядке, Шмяк. Воля Божья. - И Джошуа улыбнулся.
Своего агнца он опустил на землю, но тот не убежал. Я уже тогда мог бы догадаться.
На тот Песах я не притронулся к ягненку. На самом деле с того дня я вообще не ем баранину.
Глава 8
В ванной запереться удалось, но я успел прочесть всего несколько глав Нового Завета, который кто-то присобачил к Писанию. Этот крендель, Матфей (очевидно, совсем не тот Матфей, которого мы знали), похоже, кое-что упустил. Например, все, что было с Джошуа от рождения до тридцати лет! Чего ж тут удивляться, что ангел притащил меня обратно и велел эту книгу писать? Меня крендель пока не упомянул, но прочел я только первые главы. Лучше особо не увлекаться, чтобы ангел ничего не заподозрил. Сегодня он накинулся на меня, едва я вышел из ванной.
- Ты слишком долго там сидишь. Тебе не обязательно так долго там сидеть.
- Я тебе говорил. Чистоплотность - основное свойство моего народа.
- Ты не омывался. Иначе я бы слышал, как струится вода.
Я понял: если я не хочу, чтобы ангел нашел Библию, пора переходить в контратаку. Я ринулся через весь номер, прыгнул к нему на постель и стиснул руки на его глотке. Сжимая их все туже, я нараспев приговаривал:
- Я не трахался две тыщи лет. Я не трахался две тыщи лет. Я не трахался две тыщи лет.
Приятное ощущение - в словах зазвучал некий ритм, и с каждым слогом я давил все сильнее и сильнее.
Затем я на секунду прервал удушение небесного воина - чтобы с размаху заехать ему по алебастровой щеке. Это была ошибка. Он перехватил мою руку правой, левой схватил меня за волосы, неспешно поднялся на ноги и воздел меня к потолку.
- Ой-ё-ё-ё-ё-ёй, - сказал я.
- Так ты, стало быть, не трахался две тыщи лет? И что же это значит?
- Ой-ё-ё-ё-ёй, - ответил я.
Ангел поставил меня на ноги, но волосы не отпустил. - Ну?
- Это значит, что два тысячелетия у меня не было женщины. Тебя что, телевизор новым словам не научил?
Он бросил взгляд на экран - тот, разумеется, светился.
- Я не наделен твоим даром языков. Как это связано с моим удушением?
- Я хотел тебя придушить, поскольку - еще раз - ты туп, как дерн под ногами. У меня две тысячи лет не было секса. А у мужчин есть свои потребности. Какого черта, по-твоему, я так долго сижу в ванной?
- А-а, - изрек ангел. - Так ты, значит… Ты вот что… А ведь это…
- Раздобудь мне женщину, и я, может, перестану надолго запираться в ванной. Если ты понимаешь, о чем я.
Великолепная деза, подумал я.
- Женщину? Нет, женщину не могу. Пока.
- Пока? Значит ли это…
- О, узри же! - Ангел отвернулся от меня так, словно я был столпом пара. - "Скорая помощь" начинается.
При этих словах я понял, что Библия осталась моей тайной. Но что он имел в виду, сказав "пока"?
Крендель Матфей хотя бы упоминает волхвов. Всего одной фразой, но больше в этом евангелии все равно нет ничего стоящего.
На второй день в Иерусалиме мы отправились к великому ребе Гиллелю. ("Ребе" на иврите означает "учитель", по вы это и так знаете, правда?) Гиллелю, судя по виду, стукнуло уже лет сто, борода и волосы у него были седы и длинны, глаза - мутны, а зрачки подернулись молочной пенкой. От постоянного сидения на солнце его кожа выдубилась чуть ли не до черноты, а нос был длинный и крючковатый. В общем, он напоминал огромного слепого орла. Все утро он проводил занятия во внешнем дворе Храма. Мы сидели тихо, слушали, как он читает стихи Торы и толкует их, отвечает на вопросы и спорит с фарисеями, которые пытались сунуть Закон во всякую щелочку повседневного уложения жизни.
Под конец лекции Иаакан-верблюдосос, суженый моей возлюбленной Мэгги, спросил Гиллеля, грешно ли кушать яйцо, снесенное курицей в Шабат.
- Ты что - совсем остолоп? Да Господу совершенно пофиг, чем занимается курица в Шабат, нимрод! Она же курица! Вот если еврей снесет в Шабат яйцо, это, наверно, грех и будет. Тогда и придешь ко мне. А иначе не трать, блин, мое время, со своей белибердой. Теперь же пошел отседова, я жрать хочу, и мне пора вздремнуть. Все вы - валите к буйволу.
Джошуа глянул на меня и улыбнулся.
- Я от него не ожидал, - прошептал он.
- Нимрода на глаз определяет… эм-м… то есть на слух, - сказал я. (Нимрод - это был такой древний царь, он умер от удушья, поимев неосторожность перед своей охраной поразмышлять вслух, каково будет засунуть голову себе в зад.)
Пацанчик помоложе нас помог старику встать на ноги и повел его к воротам Храма. Я подбежал и взял священника за другую руку.
- Ребе, тут один мой друг пришел издалека, чтобы с тобой поговорить. Ты ему не поможешь?
Старик остановился.
- Ну и где этот твой друг?
- Вот он.
- А чего ж тогда он сам за себя не говорит? Ты от-куль такой, малец?
- Из Назарета, - сказал Джошуа. - Но родился я в Вифлееме. Меня зовут Джошуа бар Иосиф.
- А, ну да. Я с твоей матушкой разговаривал.
- Правда?
- Еще бы. Всякий раз, как они с твоим отцом в Иерусалим на праздник приходят, она со мной встречи добивается. Считает тебя Мессией.
Джош резко сглотнул.
- А я - он? Гиллель фыркнул:
- А что - хочется?
Джошуа посмотрел на меня, будто за подсказкой. Я пожал плечами.
- Не знаю, - наконец ответил Джош. - Я думал, мне это просто полагается.
- Ты тоже считаешь себя Мессией?
- Я не уверен, что должен об этом говорить.
- Умно, - вымолвил Гиллель. - Ты и не должен об этом говорить. Думай, что ты Мессия, сколько влезет, но сказать - ни-ни.
- Но если я им не скажу, как же они узнают?
- Вот именно. Если так хочется, можешь считать себя хоть пальмой, только никому об этом не рассказывай. Хоть стаей чаек - только об этом ни слова. Понял меня? А теперь мне кушать пора. Я стар, я проголодался, поэтому я пошел кушать, чтоб не умереть до ужина на пустой желудок.
- Но он же действительно Мессия, - сказал я.
- Во как? - Гиллель схватил меня за плечо, нащупал мою голову и заорал в самое ухо: - А что ты в этом понимаешь? Сопля невежественная! Тебе сколько? Двенадцать? Тринадцать?
- Тринадцать.
- Как ты вообще в тринадцать лет можешь чего-то соображать? Мне восемьдесят четыре, и то я ни хрена не знаю.
- Но ты ведь мудрый, - сказал я.
- Я мудр ровно настолько, чтобы понимать: я ни хрена не знаю. А теперь пошел отседова.
- Мне спросить у святая святых? - поинтересовался Джошуа.
Гиллель замахнулся, чтобы закатить Джошу оплеуху, но промазал почти на фут.
- Это ящик. Я его видел - когда еще мог видеть - и точно тебе говорю: это просто ящик. И еще знаешь что? Если в нем когда-то и были скрижали, то теперь их там точно нет. А поэтому, если хочешь поболтать с ящиком, валяй. К тому же тебя наверняка казнят за попытку пробраться в покой, где он стоит.
Казалось, из Джоша весь дух вышибло; я думал, он тут же грохнется в обморок. Как может величайший учитель всего народа Израилева так непочтительно отзываться о ковчеге Завета? Как может человек, явно знающий всю Тору наизусть, а также все учения, написанные после нее, утверждать, что он ни хрена не знает? Гиллель, похоже, уловил беспокойство Джоша.
- Слышь, малец, твоя матушка говорит, в Вифлеем какие-то мудрецы забредали - на тебя поглядеть, когда ты родился. Они наверняка чего-то знали - то, что другим неведомо. Не сходить ли тебе лучше к ним, а? У них и спросишь, как Мессией стать.
- Так ты, значит, сам ему не скажешь? - снова встрял я.
И снова Гиллель потянулся к Джошу - на сей раз без гнева. Нашел его щеку и погладил трясущейся ладонью.
- Не верю я, что Мессия явится, да мне сейчас уже и без разницы. Народ наш столько времени провел в рабстве или под пятой иноземных царей, что поди теперь разбирайся: может, воля Божья вовсе не в том, чтоб нам быть свободными? Кто может точно сказать, что Господь нами вообще интересуется, - помимо того, что разрешил нам жить на белом свете? Мне лично кажется, наплевать ему на нас и растереть. Ты вот что запомни, малец. Будь ты Мессией, будь ты ребе, да будь ты хоть простым крестьянином, вот самое главное, чему я могу тебя научить, и больше я ни шиша не знаю. Поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой. Запомнишь? Джошуа кивнул, и старик улыбнулся.
- Ступай искать своих мудрецов, Джошуа бар Иосиф.
Но мы остались в Храме, и Джош принялся доставать всех до единого священников, охранников и даже фарисеев, желая разузнать хоть что-нибудь о волхвах, которые приходили в Иерусалим тринадцать лет назад. Событие явно не настолько великое для публики, как для семейства Джоша: никто и понятия не имел, о чем он толкует.
За этим занятием прошло часа два, и под конец Джош уже практически орал на фарисеев:
- Их трое. Волхвы. Пришли потому, что увидели звезду над Вифлеемом. Пришли со златом, ладаном и миррой в руках. Ну давайте, вы же старые. Значит, мудрые должны быть. Думайте!
Что и говорить, такое обращение им пришлось не по нутру.
- Что за сопляк сомневается тут в нашей мудрости? Тору не знает, Пророков не знает - и туда же, укорять нас за то, что мы не упомнили каких-то бродяг.
Зря они это сказали. Никто не изучал Тору ревностнее. Никто лучше его не знал Писания.
- А ты спроси меня, фарисей, - сказал Джошуа. - Спроси что хочешь.
Если вдуматься, конечно, сейчас - несколько повзрослев, пожив, умерев и восстав из праха, - я понимаю: наверное, большего хамства, чем юный всезнайка, и представить себе невозможно. Разумеется, это возрастное - думать, что знаешь все на свете. Но теперь я сочувствую тем бедолагам, что взялись в тот день допрашивать Джошуа во дворе Храма. Тогда я, конечно, завопил:
- Покарай этих засранцев, Джош!
Он провел там несколько дней. Даже сходить поесть не захотел - я сбегал в город и притащил ему еды. Сначала его допрашивали фарисеи, но потом и кое-какие священники подтянулись из Храма - нет-нет да и вставить каверзный вопросик о каком-нибудь забытом еврейском царе или полководце. Джоша заставляли наизусть перечислять все генеалогии всех книг Библии, и он ни разу не запнулся. Я же оставил его спорить и бродил по Святому городу в поисках Мэгги, а когда понял, что мне ее не найти, - в поисках вообще каких-нибудь девчонок. Спал я в родительском лагере, полагая, что и Джош каждый вечер возвращается под отчий кров. Но я ошибался. Когда закончилось пасхальное пиршество и мы уже собирали манатки, к нам в панике прибежала Мария.
- Шмяк, ты Джошуа не видал?
Бедняжка была просто в отчаянии. Мне захотелось утешить ее, поэтому я раскрыл ей объятья, чтобы прижать к себе и успокоить.
- Мария, бедная, уймись. С Джошем все в порядке. Поди сюда, я тебя приголублю.
- Шмяк!
Я думал, она мне сейчас звезданет промеж глаз.
- Он в Храме. Господи, вот так захочешь проявить сострадание - и что получишь?
Но она уже унеслась прочь. Я нагнал их, когда она за руку выволакивала Джоша из Храма.
- Ты же насмерть нас перепугал.
- Должна была знать, что отыщешь меня ты в доме отца моего, - отбивался Джошуа.
- Нечего меня тут "отцом" попрекать, Джошуа бар Иосиф! Заповедь что говорит? Почитай отца своего и мать свою. А я сейчас что-то никакого почета не чувствую. Мог бы хоть записку прислать, зайти сказать, где ты будешь.
Джошуа посмотрел на меня умоляюще: выручай, мол, старик.
- Я честно пробовал ее утешить, Джош, но она и слушать ничего не захотела.
Позже я догнал их по дороге в Назарет, и Джошуа подманил меня поближе.
- Мама считает, что по крайней мере одного волхва найти можно, а уж он скажет, где искать остальных.
Мария кивнула:
- Одного звали Валтасар - черный такой, говорил, что он из деревни к северу от Антиохии. Он из той троицы один хоть как-то на иврите говорил.
Мне б ее уверенность. Хоть карт я в жизни не видел, "к северу от Антиохии" звучало как место большое, невнятное и жуткое.
- А еще что-нибудь на них есть?
- Да. Двое других пришли с Востока по Шелковому пути. Их звали Мельхиор и Гаспар.
- Значит, в Антиохию, - заключил Джошуа. Похоже, информация, полученная от матушки, его вполне удовлетворяла: будто, узнав имена волхвов, он, считай, их нашел. Но я сказал:
- Стало быть, ты собираешься идти в Антиохию, предполагая, что там кто-нибудь вспомнит человека, вроде бы жившего где-то на севере тринадцать лет назад?
- Не просто человека - волхва, - ответила Мария. - Богатого эфиопа. Как ты думаешь, их там сколько?
- Их там может вообще не оказаться - ты об этом подумала? Он уже умереть мог. Переехать в другой город.
- В таком случае, я ведь все равно уже буду в Антиохии, - сказал Джошуа. - И оттуда пройду по Шелковому пути и разыщу остальных.
Я ушам своим не поверил.
- Ты ж не один туда пойдешь.
- Один, разумеется.
- Но, Джош, ты беззащитен в этом мире. Ты ведь , только Назарет и знаешь, а тут люди нищие и глупые.
Не принимай на свой счет, Мария. Ты будешь, как… э-э… агнец среди волков. Тебе нужен я. Кому-то же надо за тобой присматривать.
- А что ты такого можешь, чего я не умею? На латыни говоришь ужасно, на греческом с большим трудом, а на иврите - с акцентом.
- Ну да. А если к тебе по дороге в Антиохию подойдет незнакомый человек и спросит, сколько у тебя с собой денег, ты ему что ответишь?
- В зависимости от того, сколько у меня с собой денег.
- Нет тут никакой зависимости. У тебя даже на корку хлеба не хватит. И вообще ты бедный побирушка.
- Но это же неправда.
- Вот именно.
Мария приобняла сына за плечи:
- Он дело говорит, Джошуа.
Джош наморщил лоб, словно задумался, но я точно знал - он рад слышать, что я хочу пойти с ним.
- Когда выходим?
- Когда, Мэгги говорила, у нее свадьба?
- Через месяц.
- Значит, до нее. Я не хочу тут быть, когда это случится.
- Я тоже, - сказал Джошуа.
Поэтому следующие несколько недель мы готовились к путешествию. Мой отец решил, что я совсем спятил, а мать явственно обрадовалась, что в доме освободится хоть немного места. Кроме того, все были довольны, что собирать деньги на невесту мне придется не сразу.
- Так сколько тебя не будет? - спросила мать.
- Не знаю. До Антиохии идти вообще-то не так долго, но бог весть сколько мы там пробудем. Потом пойдем по Шелковому пути, а это, наверное, длинная дорога. Не видел я, чтоб у нас тут поблизости шелка росли.
- Так возьми шерстяную тунику - вдруг холодно? Вот и все мамино напутствие. Ни "Зачем ты идешь?", ни "Чего ищешь?". Просто: "Возьми шерстяную тунику". Вот же господи… Отец поддержал меня больше.
- Я могу дать немного денег на дорогу, или можем купить тебе осла.
- Наверное, деньгами лучше. Осел нас двоих не снесет.
- А кого это вы там искать собрались?
- Волхвов, похоже.
- А с волхвами вам нужно поговорить зачем?
- Затем, что Джош хочет понять, как ему быть Мессией.
- А, ну да. И ты веришь, что Джош - Мессия?
- Да, но это не главное. Главное - он мой друг. Не могу же я его бросить.
- А если он не Мессия? Что, если вы найдете этих своих волхвов и они тебе скажут, что никакой он не особенный, а просто обычный парнишка?
- Ну, в таком случае ведь я ему там еще сильнее понадоблюсь, правда?
Отец рассмеялся:
- Да уж наверняка. Главное - возвращайся, Левий, и не забудь привести обратно своего друга Мессию. Теперь на Песах придется три места за столом оставлять. Одно для Илии, одно для моего потерянного сына, и одно - для его кореша Мессии.
- Только не сажай Джоша рядом с Илией. Если эти парни заведутся на религию, никому от них покоя не будет.
И случилось так, что лишь за четыре дня до свадьбы Мэгги мы Джошем смирились с тем, что одному из нас придется сказать ей: мы уходим. Спорили мы весь день, но выпало мне. Я видел, как Джошуа давил в себе такие страхи, что и взрослый вряд ли выдержит, но нести плохую новость Мэгги было ему не под силу. Я взял эту задачу на себя и притом постарался, чтобы у Джоша сохранились остатки достоинства:
- Ссыкло!
- Ну как я могу ей сказать, что мне больно видеть, как она выходит за эту жабу?
- Во-первых, подобным сравнением ты оскорбляешь всех жаб повсеместно, а во-вторых, почему ты считаешь, что мне это сделать легче?
- Потому что ты круче.
- Ой, вот только этого не надо, а? Кувыркаться тут и думать, что я не замечу, как ты мной манипулируешь? Она обязательно расплачется. А я терпеть не могу, когда она плачет.
- Я знаю, - сказал Джош. - Мне тоже больно. Очень. - И он возложил руку мне на голову, и я почувствовал себя лучше и гораздо сильнее.
- Только не пробуй на мне эту свою абракадабру, "Сын Божий". Ты все равно ссыкло.
- Если так, то пусть так оно и будет. Так и запишем.
Ну вот, Джош. Вот и записали. (Странно, слово "ссыкло" на этом языке - то же самое, что и в моем родном арамейском. Как будто слово ждало меня две тысячи лет, чтобы я смог его тут записать. Странно.)
Мэгги занималась постирушкой на площади с кучкой других теток. Внимание я привлек, запрыгнув на плечи своего дружбана Варфоломея, который злорадно обнажался, к вящему зрительскому удовольствию жен назарейских. Неуловимым кивком я показал Мэгги, что нам нужно встретиться наедине за ближайшей рощицей финиковых пальм.
- Вон за теми пальмами? - крикнула Мэгги.
- Ага, - ответил я.
- И дурачка с собой приведешь?
- Не-а.
- Ладно, - сказала она, отдала стирку младшей сестренке и резво поскакала к рощице.
Я удивился: свадьба так близка, а она еще и улыбается. Мэгги обняла меня, и я почувствовал, как все лицо мне залило краской, - не знаю, от стыда или от любви. Как будто между ними есть разница.
- Ну что ж, у тебя хорошее настроение, - сказал я.