Я пришпорил верблюда. Дико раздражает, когда придумаешь что-нибудь революционное, вроде сарказма, а потом им начинают злоупотреблять любители. В Кабуле Радость возглавила поиски слепого охранника. Каждому нищему слепцу, что попадался нам на рыночной площади, она задавала один и тот же вопрос:
- Ты не видел слепого лучника, что пришел сюда с караваном чуть больше недели назад?
Мы с Джошем тащились в нескольких шагах позади и старались не ухмыляться всякий раз, когда она оборачивалась. Джошуа хотел указать Радости на недостаток ее метода, а мне, напротив, хотелось в полной мере насладиться ее недоумчатостью как пассивным возмездием за то, что она меня отравила. От компетентности и самоуверенности, которые она являла в крепости, сейчас не осталось и следа. Сейчас Радость оказалась не в своей стихии, и мне это нравилось.
- Вот видишь, - объяснял я Джошу, - то, чем занимается Радость, иронично, но это не входит в ее намерения. Такова разница между иронией и сарказмом. Ирония бывает спонтанной, а сарказм требует волевого усилия. Сарказм нужно создавать.
- Не шутишь? - спросил Джош.
- И зачем я на тебя время трачу?
Мы терпели поиски Радости еще час, а потом переключили ее на зрячих, в частности - на приезжих караванщиков. Вскоре зрячие направили нас к храму, где слепой охранник, как нам сообщили, огородил свои нищенские угодья.
- Вот он. - Джошуа показал на оборванную груду человечины, что подзывала к себе прихожан, двумя потоками текших по ступеням.
- Похоже, ему досталось, - сказал я. Меня поразило, что охранник этот, один из самых энергичных (и устрашающих) людей, которые попадались мне в жизни, так быстро превратился в столь жалкое существо. Но с другой стороны, я не учитывал его сценического мастерства.
- Здесь свершилась великая несправедливость, - вымолвил Джошуа. Он подошел к охраннику и мягко возложил руку ему на плечо. - Брат мой, я пришел облегчить тебе страдания.
- Пожалей слепца, - проныл охранник, потряхивая деревянной миской.
- Успокойся, - сказал Джош, прикрыв его глаза ладонью. - Когда я уберу ладонь, ты вновь будешь видеть.
Я заметил, как напряглось Джошево лицо, когда он сосредоточился на исцелении охранника. По щекам его покатились слезы и закапали на плиты мостовой. Я вспомнил, как легко давались ему исцеления в Антиохии, и понял, что нынешний напряг - не от самого акта, а от той вины, что нес он в себе с тех самых пор, как ослепил этого человека. Когда Джошуа убрал руку и отступил, они с охранником дрожали оба.
Радость отшатнулась и прикрыла лицо руками, как бы загораживаясь от гнилостного дыхания.
Охранник таращился в пространство примерно так же, как если бы просил милостыню, но глаза его больше не были белыми.
- Ты видишь? - спросил Джошуа.
- Видеть-то вижу, но все не так. У людей синяя кожа.
- Нет, он и впрямь синенький. Помнишь, это мой друг Шмяк?
- А ты всегда синим был?
- Нет, я такой недавно.
И тут охранник перевел взгляд на Джошуа. Изумление на его физиономии сменилось ненавистью. Он подскочил к моему другу, рывком выхватив из своего тряпья кинжал, и одним мощным ударом раскроил бы Джошу грудную клетку, если бы Радость в последнюю долю секунды не сшибла его подножкой наземь. Но вскочил он моментально и кинулся в новую атаку. Я успел вытянуть руку и ткнуть его сразу в оба глаза, а Радость в тот же миг пнула его в затылок. Корчась от боли, охранник повалился на землю.
- Мои глаза! - взвыл он.
- Извини, - ответил я.
Ударом сапога Радость выбила из его кулака нож. Я обхватил Джоша за плечи и оттолкнул его на всякий случай подальше.
- Тебе лучше набрать дистанцию, пока он снова не прозреет.
- Но я же хотел помочь, - сказал Джошуа. - Ослеплять его было ошибкой.
- Джош, ему наплевать. Он одно знает: ты - враг. И он должен тебя уничтожить.
- Я уже сам не понимаю, что делаю. Даже когда стараюсь совершить что-то хорошее, все идет наперекосяк.
- Нам нужно ехать, - сказала Радость.
Она взяла Джоша за одну руку, я за другую, и мы увели его, пока охранник не собрался с силами для третьего приступа.
У Радости был с собой список того, что требовалось привезти Валтасару в крепость, поэтому некоторое время мы искали большие корзины минерала под названием киноварь, из которого добывают ртуть, а также какие-то специи и красители. Джошуа бродил за нами по рынку в неком оцепенении, пока мы не набрели на торговца черными бобами, из которых в Антиохии делали темный напиток.
- Купи мне таких, - попросил Джошуа. - Радость, купи хоть немного.
Она послушалась, и Джош прижимал к себе мешок бобов, как младенца, всю дорогу до крепости. Ббльшую часть пути мы проделали в молчании, но когда зашло солнце, а мы уже почти достигли тропы на плато, Радость галопом подскакала ко мне.
- Как он это сделал? - спросила она. - Что?
- Я видела, как он исцелил глаза того человека. Как он это сделал? Я знаю много видов волшбы, но никаких чар он не насылал и никаких зелий не смешивал.
- О, это очень могущественная волшба, - ответил я и на всякий случай оглянулся - проверить, слышит ли меня Джош. Тот ехал в обнимку с мешком бобов и что-то бормотал себе под нос, как он, собственно, и делал всю дорогу. Молился, видимо.
- Расскажи мне, как это делается, - сказала Радость. - Я спросила у Джошуа, но он только поет, точно его по голове огрели.
- Что ж, я бы тебе об этом поведал, но ты должна мне рассказать, что находится за железной дверью.
- Так не выйдет, но мы бы могли договориться об ином обмене. - Она откинула с лица хвост тюрбана и улыбнулась. В лунном свете Радость была ошеломительно прекрасна, даже в мужской одежде. - Мне ведома тысяча способов доставить мужчине наслаждение - причем это лишь то, что известно лично мне. У других девушек - столько трюков, сколько они пожелают тебе показать.
- Да, но к чему они мне? Зачем мне знать, как ублажать мужчин?
Радость сорвала с головы тюрбан и хлестнула меня по затылку. В ночь отлетело облачко пыли.
- Ты глупый, синий, и в следующий раз я точно отравлю тебя чем-нибудь без противоядия.
Даже мудрую и непостижимую Радость, оказывается, можно довести до бешенства. Я улыбнулся.
- Я приму твои убогие дары, - изрек я со всею помпезностью, на какую способен отрок моих лет. - Вернувшись, я обучу тебя великой тайне нашего волшебства. Тайну эту изобрел я сам. Мы называем ее сарказмом.
- Давайте сварим кофе, когда вернемся, - сказал Джошуа.
Такая себе задачка - в красках расписать процесс, которым Джошуа вернул охраннику зрение, особенно если учитывать, что сам я понятия не имел, как он это сделал. Но путем тщательной дезинформации, запуд-ривания, уверток, вероломства и наглых врак мне удалось обменять это незнание на целые месяцы неистового полирования моего пестика прекрасной Радостью и ее привлекательными соратницами. Временами жажда разведать, что же таится за железной дверью, а также разгадать прочие загадки Валтасаровой крепости умерялась, и я вполне довольствовался уроками, что задавал мне чародей днем, и предельным растяжением своей фантазии всевозможными математическими комбинациями ночью. Единственный недостаток: узнай Валтасар, что я тоже угощаюсь чарами его наложниц, он бы меня убил. Но разве стибренный плод не слаще от самого акта покражи? О, быть юным и влюбленным (в восемь китайских наложниц сразу)!
Джош тем временем относился к своим занятиям со свойственным ему усердием, в немалой степени подкрепленным кофе, который он пил каждое утро, пока не начинал от избытка сил подпрыгивать на полу.
- Ты только погляди, а, Шмяк? Когда учителю Конфуцию задали вопрос, он ответил: "Воздай увечье справедливостью, а доброту - добротой". А вот Лао-цзы говорит: "Воздай увечье добротой". Разве не видишь? - И Джошуа пускался в пляс, за ним по полу тащились свитки, и он надеялся, что я разделю его восторг от древних текстов.
Я пытался. Честное слово.
- Нет, не вижу. Тора говорит: "око за око и зуб за зуб". Вот это и есть справедливость.
- Вот именно. Мне кажется, Лао-цзы прав. Доброта предшествует справедливости. Если стремишься к справедливости через наказание, только порождаешь больше страданий. Разве это правильно? Это же откровение!
- А я сегодня научился кипятить козлиную мочу и делать из нее взрывчатку, - сообщил я.
- Тоже неплохо, - одобрил Джошуа.
Такое случалось в любое время дня и ночи. Например, Джошуа мог примчаться в небожеский час из библиотеки и вытащить меня из намасленного клубка спутанных Горошинки, Подушечки и Штоленки - пока Шестерочка знакомила нас с пятью сотнями нефритовых богов различных глубин и текстур, - после чего отводил взгляд ровно настолько, чтобы я успел вытереться, совал мне в руки кодекс и заставлял читать, а сам фонтанировал по поводу какой-нибудь мысли давно почившего мудреца.
- Учитель говорит, что "высший человек может в самом деле терпеть нужду, низший же человек, испытывая нужду, поддается разнузданной невоздержанности". Он говорит о тебе, Шмяк. Это ты - низший человек.
- И очень тем горжусь, - отвечал я, наблюдая, как Шестерочка обиженно укладывает своих богов в медный сундучок, где они у нее обитали. - Спасибо, что пришел и сообщил.
Мне поручили изучить вайдан - алхимию внешнего. Знания мне давали манипуляции с физическими элементами. А Джошуа изучал нейдан - алхимию внутреннего. Его знания приходили из его собственной природы посредством созерцания учителей. Поэтому Джош читал свитки и книги, а я смешивал ртугь и свинец, фосфор и серу, древесный уголь и философский камень, пытаясь тем самым хоть как-то постичь природу Дао. Джош учился быть Мессией, а я - травить людей и взрывать вещи. Казалось, мир обрел порядок. Я был счастлив, Джошуа был счастлив, Валтасар был счастлив, а девчонки… м-да, девчонкам было некогда. Я проходил мимо железной двери каждый день (а надоедливый голос не унимался), но то, что пряталось за ней, меня уже не волновало - как и ответы на десяток-другой вопросов, которые нам с Джошем следовало бы задать нашему щедрому хозяину. Не успели мы и глазом моргнуть, миновал год, за ним - еще два, и вот мы в крепости уже праздновали семнадцатилетие Джошуа. Валтасар велел девушкам приготовить китайские угощения, и мы пили вино до глубокой ночи. (И долго еще после этого, уже вернувшись в Израиль, на день рождения Джоша мы ели китайскую еду. Мне тут сказали, что это стало традицией не только у нас, знавших его, но и вообще у всех евреев.)
- Ты когда-нибудь вспоминаешь о доме? - спросил меня Джошуа в ночь празднества.
- Иногда.
- И что ты о нем вспоминаешь?
- Мэгги, - ответил я. - Реже - братьев. Еще реже - мать с отцом, но Мэгги - всегда.
- Несмотря на все, что с тобой произошло с тех пор, ты все равно думаешь о Мэгги?
Джоша все меньше и меньше одолевало любопытство по поводу самой сути похоти. Поначалу я думал, что упадок интереса как-то связан с глубиной его занятий, но затем понял, что его воспоминания о Мэгги просто стираются.
- Джошуа, я помню Мэгги не только из-за того, что случилось в ночь перед нашим уходом. Я пошел к ней не потому, что надеялся заняться с ней любовью. Я не рассчитывал даже на поцелуй. Я думаю о Мэгги, потому что вырезал у себя в сердце кусочек, где поселилась она, и теперь там пусто. И всегда будет пусто. И всегда было. Она любила тебя.
- Прости меня, Шмяк. Я не знаю, как это исцелить. Если б мог, исцелил бы.
- Я знаю, Джош. Я знаю. - Мне больше не хотелось разговаривать о доме, но Джошуа заслужил, чтобы кто-то поднял с его груди эту тяжесть, чем бы она там ни была, а кому еще поднимать ее, как не мне? - А ты дом вспоминаешь?
- Да. Потому и спросил. Знаешь, сегодня девчонки жарили бекон, и я вспомнил о доме.
- Это еще почему? Я не помню, чтобы дома у нас кто-то жарил бекон.
- Я знаю, но если бы мы тут его попробовали, дома бы никто не узнал.
Я встал с постели и перешел на его половину комнаты. В окно лился свет луны, падал на Джошево лицо, и оно раздражающе сияло - Джош так иногда умел.
- Джошуа, ты - Сын Божий. Ты Мессия. А это подразумевает… ох, я даже не знаю… что ты - еврей. Ты не можешь есть бекон.
- Господу все равно, едим мы бекон или нет. Я это чувствую.
- Вот оно что. А к блуду он относится как прежде?
- Угум.
- К мастурбации? - Угум.
- К убийству? Воровству? Лжесвидетельству? Желанию соседской жены и так далее? Насчет этого он точку зрения не менял?
- Не-а.
- Только бекон, значит. Интересно. Можно подумать, про бекон что-то есть в пророчествах Исайи.
- М-да, поневоле задумаешься.
- Джош, ты, конечно, не обижайся, но чтобы установить Царство Божие, этого мало. Мы не можем вернуться домой и сказать: "Здрасьте, я Мессия, Господь угостил вас вот этим беконом".
- Я знаю. Нам еще многому предстоит научиться. Но завтраки станут разнообразнее, это точно.
- Давай баиньки, Джошуа.
Дни шли. С Джошем мы виделись редко - только за едой и перед сном. У меня почти все время уходило на занятия и помощь девчонкам по хозяйству, у Джошуа - на Валтасара. Это и стало в конечном итоге проблемой.
- Так не годится, Шмяк, - сказала Радость по-китайски. Я довольно-таки навострился говорить на ее языке, и на латыни или греческом ей разговаривать уже не приходилось. - Валтасар слишком спелся с Джошем. Редко посылает за нами, и мы больше не спим в его постели.
- Но ты же не намекаешь, что Джошуа и Валтасар. .. э-э… играют в пастыря, нет? Потому что это неправда. Джошу нельзя. - Ангел, разумеется, говорил, что Джошуа не дано познать женщину, а про жутковатого африканского колдуна как-то умолчал.
- Ой, да мне пофиг - пускай мужеложат друг друга, пока глаза на лоб не полезут, - ответила Радость. - Валтасару не полагается влюбляться. Почему, ты думаешь, нас тут восемь?
- Я думал, из бюджетных соображений.
- Ты разве не заметил, что ни одна не проводит с Валтасаром две ночи подряд, и мы не разговариваем с ним больше, чем требуют наши задания и занятия?
Вообще-то заметил, но мне и в голову не приходило, что это необычно. До раздела о взаимоотношениях чародея и наложниц в учебнике мы еще не добрались.
- И что?
- И то, что мне кажется, он влюбился в Джошуа. А это нехорошо.
- Тут я с тобой согласен. Когда в последний раз в него кое-кто влюбился, мне было очень скверно. Но здесь что за важность?
- Этого я тебе сказать не могу. Но в "доме рока" уже поднялась какая-то суета. И ты должен мне помочь. Если я права, нам следует остановить Валтасара. Понаблюдаем за ними, когда будем настраивать поток Ци в библиотеке.
- Нет, Радость. Только не библиотечное Ци. В библиотеке барахло жутко тяжелое. Терпеть не могу библиотечное Ци.
Чи, или Ци, - дыхание дракона, вечная энергия, текущая сквозь все вещи. Если поток сбалансирован, а так и должно быть, половину в нем составляет инь, половину - ян, половину - свет, половину - тьма, пополам мужского и женского. Ци в библиотеке переко-содрючивалось постоянно, а в комнатах, где лежали только подушки или стояла легкая мебель, оно казалось в полном балансе и порядке. Сам не знаю почему, но я подозревал: это как-то связано с желанием Радости заставить меня таскать тяжести.
На следующее утро мы с Радостью отправились в библиотеку шпионить за Джошем и Валтасаром, попутно направляя в другое русло поток библиотечного Ци. Радость несла хитроумный медный инструмент, который называла часами Ци: предполагалось, что он умеет засекать течение Ци. Волхв заметно раздосадовался, когда мы вошли в комнату.
- Сейчас это делать обязательно? Радость поклонилась.
- Очень сожалею, хозяин, но у нас авария. - Затем повернулась ко мне и залаяла команды - ни дать ни взять римский центурион:
- Тот стол - вон туда: ты что, не видишь? Он стоит прямо на яйцах тигра. Вон те кресла развернуть лицом к двери, они давят на пупок дракона. Повезло еще, что никто ногу тут не сломал.
- Ага, повезло, - согласился я, пыхтя от натуги и пытаясь сдвинуть огромный резной стол. Она что, не могла парочку других девчонок на помощь позвать? Я изучал фэн-шуй уже больше трех лет, но до сих пор не мог засечь ни кусочка этого Ци, ни втекающего, ни вытекающего. Джош смирился с этой неуловимой энергией, списав ее на чисто восточную манеру выражать присутствие Бога вокруг и во всех вещах. Может, конечно, такая мысль и способствовала какому-то его духовному пониманию, но когда дело доходило до перестановки тяжеленной мебели, помощи от нее было примерно как от дрессированных овец.
- Вам помочь? - поинтересовался Джошуа.
- Нет! - заорал, вскакивая, Валтасар. - Продолжим у меня в покоях. - И старый чародей развернулся, зыркая на нас с Радостью. - А нас не следует беспокоить ни при каких обстоятельствах.
Он схватил Джоша за плечо и выволок за дверь.
- Пошпионили, - сказал я.
Радость сверилась с часами Ци и похлопала по шкафчику с письменными принадлежностями.
- Совершенно определенно, вот это оседлало бычьи рога, поэтому его нужно сдвинуть, - объявила она.
- Они ушли, - сказал я. - Спектаклей больше не надо.
- А кто говорит о спектаклях? Этот шкафчик направляет всю инь в коридор, а ян кружит на месте, как хищная птица.
- Радость, хватит. Я знаю, что ты все это сочиняешь на ходу.
Рука с медным инструментом упала.
- Ничего не сочиняю.
- Сочиняешь. - И тут мне пришло в голову сыграть немного на доверии - просто поглядеть, что получится. - Вчера я проверял ян в этой комнате. И он - в идеальном равновесии.
Радость рухнула на четвереньки, заползла под огромного резного дракона, свернулась там в комок и разрыдалась.
- Я для такого не гожусь. Валтасар требует, чтобы мы все это знали, а я никогда ничего не понимала. Если нужна Элегантная Пытка Тысячей Приятных Касаний, то это я могу, если надо кого отравить, кастрировать или взорвать, - всегда пожалуйста, но этот фэн-шуй - просто, просто…
- Дурь? - подсказал я.
- Нет, я хотела сказать трудный. А теперь еще и Валтасар обозлился, и мы никогда не узнаем, что у них с Джошуа. А мы должны узнать.
- Я могу выяснить, - сказал я, полируя ногти о тунику. - Но я должен знать, зачем я это выясняю.
- А как ты выяснишь?
- Я владею способами более изощренными и тонкими, чем вся ваша китайская алхимия и направления потоков.
- И кто из нас теперь сочиняет?
Признаться, большая часть доверия ко мне растаяла, едва я зациклился на уловке "тайные иудейские знания в обмен на сексуальные услуги" - залип до того, что действительно приписывал себе получение скрижалей с Десятью заповедями и постройку ковчега Завета. (А что? Я не виноват. Это Джошуа в детстве никогда не позволял мне играть Моисея.)
- Если я это выясню, ты скажешь мне, что происходит?
Главная наложница прикусила элегантно накрашенный коготок и задумалась.