Мы смотрели, как йети ест; каждый монах подходил по очереди и ставил перед существом свои трубки риса и чая. Йети лишь время от времени отрывался от еды и поглядывал так, словно вся его вселенная собиралась в этих бамбуковых вместилищах риса. Однако я видел, что его льдисто-голубые глаза подсчитывают, прикидывают, делят на порции запасы, что мы принесли.
- Где он живет? - спросил я Гаспара.
- Мы не знаем. Наверное, где-то в пещере. Он никогда нас туда не водил, и мы ее не ищем.
Как только всю еду выставили перед существом, Гаспар дал монахам сигнал, и те начали отступать из-под карниза на снег, на ходу кланяясь йети.
- Нам пора идти, - сказал Гаспар. - Ему не хочется нашего общества.
Мы с Джошем последовали за остальными по тропе, которую они вновь протаптывали домой. Йети смотрел, как мы уходим, - я несколько раз оглядывался, а он продолжал смотреть нам вслед, пока мы не удалились настолько, что он превратился в силуэт на белом заднике горы. Когда мы наконец вышли из ущелья и даже огромный скальный козырек скрылся из виду, до нас донеслась песня йети. Ничто - ни дудение в бараний рог на родине, ни боевые кличи разбойников, ни пение плакальщиков, - ничто слышанное прежде не пронзало столь глубоко. Высокий вой, он замирал и пульсировал, будто приглушенное биение сердца, и разносился по всему ущелью. Йети мог держать эти резкие ноты намного дольше, чем дыхание позволяло обычному человеку. Впечатление было такое, словно мне в глотку опорожняют огромный бочонок печали. Я уже думал, что рухну или лопну от горя. То был плач тысяч голодных детей, десяти тысяч вдов, выдирающих себе волосы над могилами мужей, хор ангелов, поющий последнюю панихиду в день смерти Бога. Я закрыл руками уши и пал на колени в снег. Потом взглянул на Джошуа - у того тоже по щекам текли слезы. Остальные монахи съежились, будто стараясь уберечься от града. Гаспар морщился, глядя на нас, и я видел теперь, что он и впрямь - глубокий старик. Может, и не такой старый, как Валтасар, но тень страданий пала и на его лицо.
- Вот видите, - сказал настоятель. - Он один такой. Совсем один.
Можно было и не понимать языка йети, если у него все же имелся язык, - но знать, что Гаспар прав.
- Нет, не один, - сказал Джош. - Я пойду к нему. Гаспар взял моего друга за руку.
- Всё так, как должно быть.
- Нет, - ответил Джошуа. - Не так.
Гаспар отдернул руку резко, будто сунул ее в огонь, - реакция странная, поскольку я вообще-то видел, как монах сует руку в огонь на тренировке по кунг-фу и реагирует далеко не так остро.
- Пусть его, - сказал я Гаспару, совершенно не уверенный, зачем я это делаю.
И Джошуа направился вверх по ущелью, не сказав нам более ни единого слова.
- Он вернется, когда придет время, - сказал я.
- Что ты понимаешь, а? - рявкнул Гаспар решительно непросветленным голосом. - Ты будешь тысячу лет отрабатывать свою карму навозным жуком, чтобы только достичь подлинного единения с телом. Я ничего ему не ответил. Просто поклонился, отвернулся и пошел за своими братьями назад в монастырь.
Джошуа вернулся только через неделю, а поговорить нам удалось еще через день. Мы сидели в трапезной, и Джошуа доедал не только свой рис, но и мой. Я же тем временем изо всех сил раздумывал над печальной судьбой "омерзительного снежного человека", но самое главное - над его происхождением.
- Так ты считаешь, их раньше было много, Джош?
- Да. Не так много, как людей, но порядком.
- И что с ними случилось?
- Точно не знаю. Когда йети поет, у себя в голове я вижу картинки. Я видел, как в горы пришли люди и убили всех йети. У тех просто не было инстинкта - сражаться. Большинство стояли и смотрели, как убивают их собратьев. Их озадачивало зло человека. Другие бежали все выше и выше в горы. Мне кажется, у этого была спутница и семья. Они голодали, а потом умерли от какой-то медленной болезни. Не могу сказать какой.
- Он - человек?
- Не думаю, - ответил Джошуа.
- Он - животное?
- Нет, наверное. Но сам он знает, кто он. Знает, что он - единственный.
- А мне кажется, я знаю, кто он.
Джошуа оторвался от риса и взглянул на меня:
- Ну?
- Помнишь мартышечьи лапки, которые Валтасар покупал у старухи в Антиохии? Они еще походили на человеческие ноги?
- Да.
- Ты же не можешь не признать, что йети очень похож на человека. Он больше похож на человека, чем на какое-то другое существо, правильно? Так вот: что, если он - существо, которое человеком только становится? Что, если на самом деле он - не последний в своем роде, а первый в нашем? Я подумал об этом, потому что Гаспар нам твердит: мы отрабатываем свою карму в различных инкарнациях, в облике различных существ. В каждой жизни мы учимся чему-то больше и больше и по дороге можем стать высшим существом. Может, и у животных так же. Может, йети просто нужно пожить там, где теплее, и тогда он сбросит шерсть. Или мартышки: если им нужно… не знаю, ухаживать за скотом, они станут размерами побольше. Не сразу, а через множество перевоплощений. Может, существа развиваются так же, как, по мнению Гаспара, развивается душа. Что скажешь?
Почесывая подбородок, Джошуа смотрел на меня как бы в глубоком раздумье, а я опасался, что он в любую секунду захохочет. После нашего паломничества в ущелье йети я всю неделю над этим размышлял. Теория не давала мне покоя на тренировках и в медитациях. И мне хотелось от Джоша признания. Как минимум.
- Шмяк, - сказал он. - Наверное, это самая тупая мысль, что когда-либо приходила тебе в голову.
- Так ты считаешь, это невозможно?
- Ну зачем Господу творить тварь лишь для того, чтобы она вымерла? Чего ради Господь такое позволит?
- А потоп? Там же всех поубивало, кроме Ноя и его семейства.
- Но случилось так потому, что люди нечестивы. А йети честив. Если уж на то пошло, порода его вымерла лишь потому, что у них нет дара нечестивости.
- Тогда ты, Сын Божий, мне растолкуй.
- Такова воля Божья, - вздохнул Джошуа. - Йети должны исчезнуть.
- Потому что в них ни грана нечестивости нет, да? - саркастично заметил я. - Если йети не человек, то и не грешник. Он - младенец невинный.
Джошуа кивнул, не отрывая глаз от опустевшей миски.
- Да. Он невинен. - Затем друг мой встал и поклонился мне - так он не поступал никогда, только на тренировках. - Я устал, Шмяк. Мне нужно поспать и помолиться.
- Прости, Джош, я не хотел тебя печалить. Просто мне показалось, что это интересная теория.
Он слабо улыбнулся в ответ, склонил голову и зашаркал в свою келью.
Следующие несколько лет Джошуа проводил с йети по крайней мере неделю в месяц: поднимался в ущелье не только с монахами, собиравшими подаяние, но и один. Пропадал в горах по несколько дней, а летом - и по несколько недель. Он никогда не рассказывал, чем там занимается, только однажды обронил, что йети привел его в свою пещеру и показал кости близких. Мой друг обрел что-то в йети, и хотя мне недоставало мужества спросить его прямо, подозреваю, дружба со снежным человеком покоилась на знании, что они оба - существа уникальные: никто подобный им никогда не ступал по земле, как бы ни отличались их отношения с Богом и вселенной в то время и в том месте. Друг для друга они были абсолютно одиноки. Настоятель не запрещал Джошу паломничества и вообще старательно делал вид, что не замечает отлучек монаха Двадцать Два, а это совсем не похоже на Гаспара. Однако я чувствовал, что в такие дни у него на душе кошки скребут.
Мы продолжали тренироваться на кольях, и после двух лет перескоков и балансирования к тренировкам добавились танцы и оружие. Джошуа брать в руки оружие отказался наотрез. На самом деле он вообще отказывался учиться какому-либо искусству, если оно могло нанести вред другому существу. Даже не отрабатывал боевых выпадов с бамбуковой палкой вместо меча или копья. Поначалу Гаспар щетинился и даже грозил изгнать его из монастыря, но когда я отвел настоятеля в сторонку и рассказал, как Джошуа ослепил лучника по пути в крепость Валтасара, Гаспар смягчился. Они с двумя старшими монахами, солдатами в прежней жизни, разработали для Джоша специальные тренировки без оружия. Там не нужно было драться или нападать - скорее отражать энергию нападающего. Поскольку новое искусство практиковал исключительно Джошуа (и я, но изредка), монахи назвали его "жи-до", что означает "путь еврея".
Помимо овладения кунг-фу и жи-до, Гаспар принялся обучать нас говорить и писать на санскрите.
Большинство священных буддистских книг написано на этом языке, а их следовало перевести на китайский, в котором мы с Джошем стали настоящими доками.
- Это язык моего детства, - объяснил Гаспар перед началом занятий. - Вам нужно выучить его, чтобы понимать слова Гаутамы Будды, но он пригодится и когда вы направитесь за своей дхармой к следующему пункту назначения.
Мы с Джошем переглянулись. Давно уже не заходило речи о том, чтобы покинуть монастырь, и теперь мы занервничали. Рутина порождает иллюзию безопасности, а в монастыре рутина установилась такая, что это еще мягко сказано.
- Когда же мы уйдем отсюда, учитель? - спросил я.
- Когда настанет время, - ответил Гаспар.
- А как мы узнаем, когда настанет время, учитель?
- Когда подойдет к концу время вашего пребывания здесь.
- И мы поймем это, когда ты наконец дашь нам прямой и конкретный ответ на вопрос, а не будешь темнить и запугивать, да? - упорствовал я.
- Знает ли не вылупившийся головастик вселенную взрослой лягушки?
- Очевидно, нет, - ответил Джошуа.
- Правильно, - сказал учитель. - Поразмыслите над этим.
Когда мы с Джошем вступили в храм, чтобы поме-дитировать, я сказал:
- Придет время уходить, и мы поймем, что пришло время уходить, - вот когда я отлуплю его боевой дубинкой по сверкающей лысой башке.
- Поразмысли над этим, - сказал Джошуа.
- Я не шучу. Он пожалеет, что научил меня драться.
- Не сомневаюсь. Я уже, например, жалею.
- Знаешь, а ведь не обязательно чистить рыло ему одному, когда подкатит час рылочистки, - сказал я.
Джошуа посмотрел на меня так, словно я его только что разбудил.
- Все то время, пока мы медитируем, чем ты, Шмяк, на самом деле занимаешься?
- Медитирую… иногда. Слушаю звуки вселенной, музыку сфер и все такое.
- Но в основном просто сидишь.
- Я научился спать с открытыми глазами.
- Твоему просветлению это не поможет.
- Слушай, до нирваны я хочу добраться хорошо отдохнувшим.
- Ты не слишком рано туда собрался?
- Эй, дисциплина у меня есть. Я много чего достиг тренировками. Например, могу вызывать у себя спонтанное семяизвержение.
- Большая победа, - саркастически заметил Мессия.
- Ладно, задирать нос можешь сколько угодно. Но когда вернемся в Галилею, и ты будешь ходить и впаривать народу эту фигню насчет "люби своего соседа, потому что он - это ты", я предложу публике программу "Ночные поллюции по желанию", и поглядим, у кого окажется больше последователей.
Джош ухмыльнулся:
- Думаю, у нас обоих получится лучше, чем у Иоанна с его принципом "топи их, пока не забулькают под твою проповедь".
- Я уже много лет о нем не вспоминал. Думаешь, он до сих пор этим занимается?
В этот миг монах Номер Два поднялся и с весьма суровым и непросветленным видом направился через всю пещеру, помахивая бамбуковой палкой.
- Извини, Джош, я пошел в не-разум. - Я плюхнулся в позу лотоса, сложил пальцы в мудру сострадательного Будды и неподвижно юркнул на сидячую дорогу прямиком к единству со всехренотенностью.
Несмотря на Гаспаров намек, что нам придется двигаться дальше, мы снова впали в рутину. Только теперь мы учились читать и писать сутры на санскрите; Джош, кроме этого, ходил в гости к йети. Боевые искусства давались мне так хорошо, что головой я мог раздробить каменную плиту толщиной в руку и научился неслышно подкрадываться даже к самым подозрительным и просветленным монахам, дергать их за уши и возвращаться в позу лотоса до того, как они развернутся и вырвут еще бьющееся сердце из моей груди. (На самом деле толком никто не знал, можно ли так сделать. Каждый день монах Номер Три объявлял, что настало время для упражнения "вырви еще бьющееся сердце из груди", и каждый день вызывал добровольцев. После минутного ожидания добровольцев не отыскивалось и мы переходили к следующему упражнению, как правило - "изувечь парня веером". Всем было любопытно, действительно ли Номер Три умеет рвать сердца, но все опасались спрашивать. Мы знали, как буддистским монахам нравится учить. Сейчас тебе любопытно, а через секунду лысый коротышка сует тебе под нос кровавый кусок пульсирующего мяса и ты недоумеваешь, почему в твоей грудной клетке сквозняк. Благодарю покорно, не так уж это интересно.)
Тем временем Джош так навострился уклоняться от ударов, что создавалось впечатление, будто он снова превратился в невидимку. Даже лучшим боевым монахам, к числу которых я не принадлежал, не удавалось коснуться Джоша и пальцем, и довольно часто после всех своих стараний они распластывались по каменным плитам. Похоже, от таких упражнений Джош радовался больше всего: он громко хохотал, увертываясь от выпада меча, что мог запросто выткнуть ему глаз. Иногда он выхватывал у Трешника копье и, ухмыляясь, с поклоном возвращал ему, будто матерый солдат просто уронил оружие, а не пытался прикончить им моего друга. Наблюдая подобные спектакли, Гаспар лишь качал головой, уходил со двора и бормотал что-то про эго, а мы покатывались со смеху. Даже Номера Два и Три, обычно самые строгие ревнители дисциплины, умудрялись раскопать на своих вечно хмурых физиономиях улыбку-другую. Да, Джошуа было хорошо. Медитация, молитва, тренировки и визиты к йети, видимо, облегчали тяжкую ношу, которая выпала ему. Впервые он казался поистине счастливым, поэтому меня как громом поразило, когда в монастырском дворике появился мой друг, и по щекам его струились слезы. Выронив копье, я кинулся к нему.
- Джошуа?
- Он умер, - вымолвил Джош.
Я обнял его, и он, всхлипывая, обмяк в моих объятьях. На нем были шерстяные гетры и сапоги, поэтому я сразу сообразил, что Джош спустился с гор.
- С обрыва над пещерой сорвалась ледяная глыба. Я его нашел. Раздавленного. Он сам превратился в лед.
- И ты не смог…
Джош немного отстранился.
- В том-то все и дело. Я не успел. Я не только не смог его спасти, я опоздал даже утешить его в последний час.
- Нет. Успел, - сказал я.
Джошуа впился пальцами в мои ключицы и потряс, точно я бился в истерике, а он старался меня отвлечь. Но затем внезапно отпустил меня и пожал плечами.
- Я иду в храм молиться.
- Я тоже скоро приду. Нам с Пятнадцатым надо еще пару движений закрепить.
Мой спарринг-партнер терпеливо ожидал на краю двора с копьем в руке. Джошуа дошел почти до самой двери, но на пороге обернулся.
- Ты знаешь, в чем разница между молитвой и медитацией, Шмяк?
Я покачал головой.
- В молитве ты разговариваешь с Богом. В медитации - слушаешь. Шесть лет я только и делал, что слушал. И знаешь, что я услышал?
И вновь я ничего не сказал.
- Ни единого слова, Шмяк. И теперь мне есть что сказать в ответ.
- Плохо, что все так обернулось с твоим другом, - сказал я.
- Еще как плохо. - Он повернулся и шагнул в храм.
- Джош, - позвал я. Он помедлил и оглянулся через плечо. - Я не позволю такому случиться с тобой. Ты ведь это знаешь, правда?
- Знаю, - сказал он и скрылся внутри, чтобы задать своему папаше хорошенькую божественную взбучку.
Наутро Гаспар призвал нас в чайную комнату. Настоятель, судя по всему, много ночей не смыкал глаз, и сколько бы лет ему на самом деле ни было, во взгляде его сквозило столетие страданий.
- Сядьте, - сказал он. - Горный старец мертв. - Кто?
- Так я назвал йети - горный старец. Он перешел в иную жизнь, и вам пора уходить.
Джошуа ничего не ответил - сидел, сложив руки на коленях, и смотрел в стол.
- Какая, интересно, связь? - не выдержал я. - Почему это мы должны уходить из-за того, что йети умер? Мы прожили тут два года и даже не знали о его существовании.
- Но я знал, - ответил Гаспар.
Я почувствовал, как к лицу моему прихлынула кровь. Наверняка череп и уши у меня запылали, поскольку Гаспар насмешливо глянул на меня:
- Вам здесь больше нечего делать. Тебе-то уж точно нечего тут было делать с самого начала. Я бы вообще не позволил тебе остаться, не будь ты другом Джошуа, Шмяк. - Он впервые назвал меня по имени с тех пор, как мы появились в монастыре. - Номер Четыре проводит вас до ворот. У него все ваши пожитки, и он даст вам еды в дорогу.
- Мы не можем вернуться домой, - сказал Джош. - Я еще не так много знаю.
- Да, - сказал Гаспар. - Наверное, нет. Но ты знаешь все, чему здесь мог научиться. Если подойдешь к реке и увидишь на берегу лодку, ты переправишься на ней на ту сторону, и лодка эта хорошо тебе послужит. Но разве взвалишь ты ее на плечи и потащишь с собой весь остаток странствия?
- А лодка большая? - спросил я.
- А какого цвета? - спросил Джошуа.
- А весь остаток странствия - это сколько? - поинтересовался я.
- А весла Шмяк понесет или мне одному все тащить? - продолжал Джош.
- Нет! - заверещал Гаспар. - Нет, не нужно брать с собой никакую лодку ни в какое странствие. Она пришлась вам кстати, но теперь она - просто обуза. Это была притча, кретины!
Мы с Джошем склонили головы пред гневом Гас-пара. Пока настоятель неистовствовал, Джошуа мне подмигнул и улыбнулся. И я понял, что мой друг оклемался.
Гаспар докричал свою тираду, перевел дух и вновь заговорил тем тоном толерантного монаха, к которому мы привыкли:
- Как я уже сказал, вам больше нечему здесь учиться. Джошуа, ступай и будь бодхисатвой для своего народа, а ты, Шмяк, постарайся никого не укокошить тем, чему мы тебя тут научили.
- Лодку сейчас можно получить? - спросил Джошуа. У Гаспара был такой вид, будто он немедля взорвется, но мой друг поднял руку, и старик промолчал.
- Мы благодарны тебе за все, Гаспар. Твои монахи - благородны и достойны, и мы у них многому научились. Но ты сам, почтенный настоятель, ты - притворщик. Ты овладел несколькими трюками тела, научился входить в транс, но ты - существо непросветленное, хотя просветление, я думаю, перед гобой маячило. Ты ищешь ответов повсюду - только не там, где нужно. Тем не менее притворство не помешало тебе научить нас. Мы благодарны тебе, Гаспар. Лицемер. Мудрец. Бодхисатва.
Гаспар пялился на Джоша, который говорил с ним, как с неразумным дитятей. Затем старик принялся готовить чай - но мне показалось, как-то немощно, хотя, возможно, у меня просто разыгралось воображение.
- Ты тоже это понял? - спросил Гаспар у меня. Я пожал плечами:
- Ну какое просветленное существо пустится вокруг света за звездой, услышав сплетню о том, что родился Мессия?
- Он хочет сказать: на другой край света, - пояснил Джош.
- Я хочу сказать: вокруг. - Я пихнул Джоша локтем под ребра: это проще, нежели толковать Гаспару мою теорию вселенской липкости. Старику и так выпал нелегкий день.
Гаспар налил нам чаю и, вздохнув, уселся на место.