Через три часа мы снова притаились за деревом у храма богини Кали. Теперь уже мы оба переоделись в женщин, и нас с головы до пят окутывали сари, но я в своем выглядел пухлее: под ним скрывались дополнительные конечности богини и ожерелье отрубленных голов - сегодня их роли исполняли и дублировали овечьи мочевые пузыри, набитые взрывчаткой и подвешенные за косички из слоновьих хвостов мне на шею. Любопытных наблюдателей, желавших приблизиться и поглазеть на наши с Джошем пышные формы, без сомнения, быстро отпугнул бы исходивший от нас смрад. Жижей со дна квартиры Руми мы вымазались черным. Ну не хватило мне мужества интересоваться, чем эта слякоть была при жизни, однако я в общем знал, что Руми называет домом такое место, где дохлым стервятникам позволяют дозревать до кондиции перед тем, как размолоть их в однородную пасту и смешать с нужным количеством буйволиного помета. Вокруг глаз Джошуа неприкасаемые намалевали огромные красные круги, на голову нахлобучили растрепанный парик из бычьих хвостов, а к торсу присобачили шесть дерзких грудей, вылепленных из смолистого вара.
- Только к огню не подходи. У тебя сиськи взорвутся, как вулканы.
- Почему у меня шесть, а у тебя только две?
- Потому что я богиня, и мне еще нужно таскать на себе гирлянду черепов и лишние руки.
Руки мы сделали из сыромятных кож, моделями послужили мои настоящие конечности, а вылепленные копии мы высушили над костром. Женщины изготовили мне сбрую, на которую протезы цеплялись мне подмышки, затем мы выкрасили их в черный цвет той же самой жижей. Получилось не очень прочно, но руки легкие и в темноте вполне сойдут за настоящие.
До полуночной кульминации, когда детей изрубят в куски, оставалось еще несколько часов. Но нам хотелось быть на месте вовремя, чтобы не дать минист-рантам оттяпать им пальчики. Если получится, то есть. Пока деревянные слоны одиноко стояли на своих вертушках, но алтарь Кали уже заполнялся жуткими подношениями. Перед богиней выложили тысячу козлиных голов, и по камням густо стекала кровь, заполняя громадные медные котлы по углам. Прислужницы втаскивали эти котлы по узкой лесенке за огромной статуей и сливали в некий резервуар, открывавшийся прямо в пасть. А ниже, при свете факелов, поклонники плясали под этим липким ливнем.
- Смотри, тут все женщины одеты, как я, - сказал Джошуа. - Только у них по две груди.
- Технически говоря, они не одеты, а раскрашены, - уточнил я. - Из тебя вышла очень привлекательная демоница, Джош, я тебе говорил?
- У нас ничего не получится.
- Еще как получится.
Я прикинул, что на храмовой площади собралось уже тысяч десять - они танцевали, распевали гимны и колотили в барабаны. По главной аллее шествовала процессия из тридцати мужчин, и у каждого на сгибе локтя висела корзина. Достигнув алтаря, мужчины вываливали содержимое корзин на ряды козлиных голов.
- Что это у них? - спросил Джошуа.
- Ровно то, что ты думаешь.
- Но это же не детские головы, правда?
- Правда. Мне кажется, это головы иностранцев, которые попались им на той дороге.
Распределив отрубленные головы по алтарю, прислужницы выволокли из толпы обезглавленный мужской труп и уложили его на ступени. Затем по очереди изобразили с ним пантомиму совокупления, после чего каждая потерлась гениталиями о кровавый обрубок шеи и, пританцовывая, удалилась. С их бедер капали охра и кровь.
- Тут у них некая тема в развитии, - заметил я.
- Меня, по-моему, сейчас стошнит, - сказал Джошуа.
- Внимательное дыхание, - напомнил я ему одну из любимых фразочек Гаспара: тот постоянно ее нам орал, когда мы учились медитировать.
Я знал, что если Джошу удавалось по несколько дней проводить в горах и не замерзать, телом своим он может управлять в достаточной мере, чтобы не сблевнуть и сейчас. Меня лично от рвоты удерживали только масштабы развернувшегося неистовства. Казалось, чистая жестокость происходящего не способна одним махом уложиться в человеческий разум, поэтому различал я лишь столько, чтобы рассудок и содержимое желудка не покинули меня.
По толпе разнесся вопль, я привстал на цыпочки и разглядел освещенный факелами паланкин, плывущий над головами смертепоклонников. Внутри возлежал полуголый человек с тигровой шкурой на бедрах. Кожа его была выкрашена пеплом в светло-серый цвет. Намазанные жиром волосы заплетены в косы, а вместо ермолки на голове - кости человеческой руки. Ну и конечно, ожерелье из черепов на шее.
- Верховный жрец, - определил я.
- Они тебя даже не заметят, Шмяк. Как ты обратишь на себя внимание после всего, что они здесь увидели?
- Это они еще не видели, что я им покажу.
Паланкин вынырнул из толпы перед самым алтарем, и мы разглядели процессию, что следовала за ним: за носилками плелась вереница голых детишек, в основном лет пяти-шести. Ручонки связаны, а по бокам малышей поддерживали более скромно одетые жрецы. Остановившись, жрецы принялись распутывать детей и разводить их к деревянным слонам вдоль аллеи. Там и сям в толпе замелькало острое оружие: короткие мечи, топоры и копья с длинными наконечниками - такие мы уже видели в джунглях слоновьей травы. Верховный жрец уселся на обезглавленный труп и начал во всю глотку декламировать стишок о божественном выплеске разрушения у Кали или нечто в этом роде.
- Поехали, - сказал я, вытащив из складок сари обсидиановый кинжал. - Держи-ка.
Джошуа глянул на черное лезвие, замерцавшее в свете факелов.
- Я никого убивать не стану, - сказал он. Слезы катились по его щекам, оставляя на черном гриме длинные красные полосы. Трудно вообразить физиономию свирепее.
- Прекрасный сантимент, но тебе придется резать веревки, чтобы освободить ребятишек.
- А, ну да. - И он принял у меня кинжал.
- Джош, ты знаешь, что сейчас будет. Ты все это уже видел. Этого тут не знает больше никто, а в особенности - эта мелюзга. Увлеки их за собой так, чтоб у них хватило мозгов действительно за тобой пойти и не испугаться. Я знаю, ты можешь. Теперь вставляй зубы.
Джош послушно подоткнул ряд крокодильих зубов на полоске сыромятной кожи себе под верхнюю губу. Клыки торчали славно. Я вставил себе такой же протез и ринулся во тьму.
Обогнув толпу и подбегая с тыла к алтарю, я вытащил из-под пояса человеческих рук заранее снаряженный факел. (На самом деле пояс этот мы смастерили из набитых соломой сушеных козьих выменей, но неприкасаемые женщины потрудились на славу - если никому не придет в голову считать на руках пальцы.) Меж каменных ног Кали я видел, как жрецы уже привязывают детей к слоновьим хоботам. Едва затянули все узлы, каждый жрец выхватил бронзовый клинок и воздел его повыше, готовясь отхватить детский пальчик, как только верховный жрец подаст сигнал.
Я чиркнул кончиком факела по краю алтаря, скинул сари и помчался наверх по ступенькам, вопя со всей дури. За мною летел шлейф ослепительных голубых искр. Я перепрыгнул через гряду козлиных голов, возведенную между ног богини, одной рукой поднял факел, а другой - отрубленную голову.
- Я - Кали! - заголосил я. - Бойтесь меня! - Из-за фальшивых зубов вышло не очень разборчиво.
Несколько барабанов примолкли, а верховный жрец обернулся ко мне - но скорее из-за яркого голубого света, чем из-за столь громогласного заявления.
- Я - Кали! - вновь возопил я. - Богиня разрушения и всей той срани, что у вас тут творится!
Публика не врубилась. Верховный махнул остальным жрецам, чтобы заходили с боков. Некоторые прислужницы уже пробирались ко мне по своему танцполу, усеянному плодами декапитации.
- Я не шучу, - прибавил я. - Склонитесь предо мною!
Жрецы кинулись в атаку. Внимание толпы-то я привлек, хотя, к сожалению, в страхе от моей разгневанной божественности никто не сжимался. Я видел, как Джош перебегает от одного слона к другому, - жрецы-опекуны покинули свои посты, чтобы разобраться со мной.
- Я кому сказал? Я не шучу! - Наверное, все дело в зубах. Я плюнул крокодильим протезом в первого смельчака.
Бегать по алтарю, заваленному склизкими отрубленными головами, - занятие самоочевидно непростое. Если, конечно, последние шесть лет жизни вы не скакали каждый день с кола на кол, даже под снегом и дождем. А заурядному - то есть одержимому и кровожадному - жрецу такое дело и вовсе не по ноге. Они с прислужницами скользили и падали, спотыкались друг о друга, врезались в ноги статуи, а один даже умудрился наколоться на торчавший козлиный рог.
Первый из нападавших уже подобрался ко мне на несколько футов - он старательно выпутывался из этой неразберихи, пытаясь не проткнуть себя собственным коротким мечом.
- Я принесу вам разрушение… ох, да ну его к буйволу, - сказал я и поджег фитиль отрубленной головы, которой все время размахивал. Потом раскачал ее между ног и подкинул прямо вверх. Разбрасывая красивые искры, голова спланировала в открытую пасть богини и пропала с глаз.
Подбежавшего жреца я пнул в челюсть, протанцевал по козлиным головам, перепрыгнул через Верховного и был уже на полпути к Джошуа у первого деревянного слона, когда Кали оглушительно рыкнула, дохнула пламенем на всю толпу и у нее сорвало половину башки.
Вот - наконец-то на меня обратили внимание. Народ втаптывал друг друга в землю, ломясь прочь от эпицентра, но внимание я привлек. Я стоял посреди опустевшей аллеи, размахивая второй отрубленной головой и дожидаясь, пока догорит фитиль, а потом отправил бомбу в полет над быстро редеющей толпой. Взорвалась она в воздухе: все небо обмахнул круг пламени, а некоторых смертепоклонников, находившихся поблизости, вне всякого сомнения, оглушило.
Джошуа собрал семерых детей, и они цеплялись за его ноги, пока он перемещался к следующему слону.
Несколько жрецов на алтаре очухались и, выхватив ножи, ринулись ко мне вниз по ступеням. Я сорвал с ожерелья еще одну голову, поджег фитиль и протянул им.
- Ах, ах, ах, - предостерег их я. - Кали, а? Богиня разрушения. Гнев, ярость - ну, вы поняли.
Заметив искрящий фитиль, они пошли на попятный.
- Вот сразу бы так - с уважением.
Я принялся раскручивать голову за волосы над собой, и тут жрецы наконец отринули от себя все подобие мужества, развернулись и кинулись наутек. Я зашвырнул бомбу по-над всей аллеей на алтарь, где она и взорвалась, во все стороны разметав настоящие головы.
- Джош, пригнись! Козьи бошки!
Джошуа повалил детей на землю, а сам упал сверху, пока не прекратился град осколков. Потом свирепо глянул на меня и бросился дальше - освобождать прочих. Я разбросал в стороны еще три мозговые бомбы; вся храмовая площадь полностью очистилась, если не считать Джоша, детей, нескольких раненых смертепоклонников и реальных трупов. Бомбы я делал без шрапнели, так что мертвые были жертвами Кали, а раненые - панического бегства. Похоже, шоу удалось без потерь. Мы действительно никого не убили.
Пока Джошуа по аллее выводил детей с площади, я прикрывал отход: пятился за ними, размахивая последней взрывной башкой и факелом. Как только вся группа отошла на безопасное расстояние, я поджег фитиль, раскрутил голову и запустил ею в черную богиню.
- Сука, - сказал я.
Когда она взорвалась, я был уже далеко.
Мы с Джошем добежали до известкового утеса над самым Гангом и только там остановились, чтобы дети смогли передохнуть. Все они устали и проголодались, но главным образом - проголодались, а мы никакой еды для них не захватили. Но по крайней мере, они больше не боялись: Джош коснулся их, и какой-то мир воцарился в их душах. Нас же по-прежнему так колотило, что уснуть мы не могли и сидели на камнях. Детишки расположились вокруг и засопели, как котята. Джош держал на руках младшую дочку Руми Витру, и вскоре вся мордашка у нее почернела от того, что она постоянно тыкалась ему в плечо. Всю ночь, пока он укачивал малышку, я слышал, как он тихо твердит: - Хватит крови. Хватит.
С первыми лучами зари мы увидели на берегах реки тысячи - нет, десятки тысяч людей, и все были одеты в белое, за исключением нескольких стариков, что расхаживали голышом. Люди вступали в воду, поворачивались к востоку и выжидательно поднимали головы. Они усеивали речную гладь докуда хватало глаз. Вот солнце стало расплавленным ногтем на горизонте, и всю грязную реку вызолотило до боли в зрачках. Золотой свет от реки озарял дома, хижины, деревья, дворцы, и все вокруг, включая самих верующих, превращалось в чистое золото. А они поистине были верующими, ибо из нашего лагеря мы слышали их песни, и, хотя слов разобрать не могли, мы понимали, что песни эти - о Боге.
- Та же самая толпа, что и вчера? - спросил я.
- Должно быть. Тут больше некому.
- Я не понимаю этих людей. Я не понимаю их религии. Я не понимаю, как они мыслят.
Джошуа встал и посмотрел, как индийцы кланяются и поют гимны заре; он то и дело поглядывал на лицо спящего ребенка у себя на плече.
- Это свидетельство славы Господнего творения, знают люди об этом или нет.
- Как ты можешь? Приносят жертвы Кали. Чмо-рят неприкасаемых. Во что бы они там ни верили, обряды у них - отвратительны.
- Ты прав. Нельзя осуждать этого ребенка за то, что она не родилась брахманом, верно?
- Конечно, нельзя.
- И значит, нельзя осуждать ее за то, что она не родилась евреем, так?
- К чему ты клонишь?
- Человек, рожденный гоем, может, и не увидит Царства Божия. А чем мы, иудеи, от них отличаемся? Ягнята в храме на Песах? Богатство и власть саддукеев, пока остальные голодают? Неприкасаемые хотя бы рано или поздно получат награду - кармой и перерождением. А мы всем гоям в этом отказываем.
- Нельзя сравнивать их обычаи с Божьим Законом. Мы не приносим людей в жертву. Мы кормим бедных, ухаживаем за недужными.
- Если только недужные чисты, - заметил Джошуа.
- Джош, но мы - избранные. Такова Божья воля.
- Но правильно ли это? Он не хочет говорить мне, что делать. Поэтому скажу я. И я говорю: хватит.
- Ты ведь не только про бекон говоришь?
- Гаутама Будда показал людям всех рождений способ отыскать руку Божью. Без всяких кровавых жертв. А наши двери слишком долго были вымазаны кровью, Шмяк.
- Так что ты собираешься делать? Привести Бога к каждому?
- Да. Вот только вздремну сперва.
- Конечно. Я тебя не тороплю.
И Джош повернулся ко мне так, чтоб я увидел лицо маленькой девочки, спавшей у него на плече.
Когда все дети проснулись, мы отвели их домой - к ямам, к родителям; мы передавали малышей матерям, а те выхватывали их у нас, точно мы - воплощенные демоны. Утаскивая своих чад в ямы, они злобно косились на нас через плечо.
- Благодарный народец, - заметил я.
- Они боятся, что мы прогневили Кали. А кроме того, мы вернули им еще по одному голодному рту.
- И все равно. Зачем же они тогда нам помогали, если не хотели своих детей вернуть?
- Потому что мы им сказали, что делать. Они так и живут. Делают, что им говорят. Так брахманы и держат их в узде. Если они будут слушаться, может, в следующей жизни перестанут быть неприкасаемыми.
- Тоску наводит.
Джошуа кивнул. С нами осталась только маленькая Витра, и я был уверен, что Руми обрадуется дочери. Его горе, в сущности, и спасло нас с Джошем. Но, подойдя к брустверу из песчаника, мы увидели, что Руми дома не один.
Он стоял на своем каменном сиденье совершенно голый и солил свой восставший пенис, а всю остальную яму заполняла внушительная горбатая корова, и она эту соль слизывала. Джошуа поспешно развернул Витру так, чтобы она не успела заметить сего непотребства, а затем отошел и сам, дабы не нарушать интимной говяжьей идиллии.
- Корова, Руми? - воскликнул я. - А мне казалось, у вас есть убеждения.
- Это не корова. Это бык, - поправил меня Джошуа.
- О, ну в таком случае вот тебе мерзость с супербонусом. Там, откуда мы пришли, Руми, за такие штучки города уничтожают со всем населением. - Я дотянулся до Витры и закрыл ей лицо ладонью. - Не подходи к папе, крошка, а то превратишься в соляной столбик.
- Но ведь это моя реинкарнированная жена!
- Руми, вот только не нужно мне лапшу на уши вешать. Я шесть лет прожил в буддистском монастыре, где единственной дамой в компании был дикий як. Я знаю, до чего нужда доводит.
Джошуа схватил меня за руку:
- Как ты мог? Не верю.
- Успокойся, это риторика. Ты же у нас Мессия, Джошуа. Что скажешь?
- Мне кажется, нам следует двигаться в Тамил искать третьего волхва. - Он опустил Витру на землю, и Руми быстренько подтянул набедренную повязку, когда дочурка подбежала к нему. - Ступай с Богом, Руми, - напутствовал его Джошуа.
- Да хранит вас Шива, еретики. Спасибо за дочку.
Мы собрали свою одежду и котомки, купили на рынке риса и отправились в Тамил. Вдоль Ганга мы двигались на юг, пока не пришли к морю, и только там смыли со своих тел всю пакость Кали.
Мы сидели на пляже, солнышко сушило нам кожу, а мы выбирали мусор из волос у себя на груди.
- Знаешь, Джош, - начал я, сражаясь с особо упрямым катышем смолы, прилипшим к подмышке, - когда ты выводил тех детишек с храмовой площади, а они, такие маленькие и слабые… но никто не боялся… ну, в общем, как-то тепло на душе стало.
- Ага. Я, знаешь, люблю всех детей Божьих.
- Да ну? Он кивнул:
- Ну да. Зеленых и желтых, черных и белых.
- Это хорошо… Постой - зеленых?
- Не, зеленых не люблю. Я просто мозги тебе трахал.
Глава 22
Тамил, как выяснилось, - вовсе не крохотный городок в Южной Индии, а весь южный полуостров, район примерно в пять Израилей, поэтому искать в нем Мельхиора - все равно что входить на божий праздник в Иерусалим и спрашивать: "Эй, я тут одного еврейского паренька ищу, никто не видал?" Правда, мы знали, чем занимается Мельхиор: святой аскет, живет в уединении где-то на побережье, и, как и брат его Гаспар, - сын принца. Мы отыскали сотни различных святых, или йогов, и большинство существовали в совершеннейшей строгости в лесах или пещерах; кроме того, обычно они сворачивали свои тела в абсолютно невозможные позы. Первым я увидел йога, обитавшего под навесом на склоне холма, что спускался к рыбацкой деревушке. Ноги у него были заткнуты за плечи, а голова, похоже, росла из неправильного конца туловища.
- Джош, погляди! Парень себе яйца лижет! Как Варфоломей, помнишь? Это мой народ, Джош. Это все мои люди. Я обрел свой дом.
М-да… на самом деле дом как раз я себе не обрел. Мужик всего-навсего практиковал некую духовную дисциплину (именно это "йога" и означает на санскрите - "дисциплина"), а учить меня не желал: мол, намерения мои нечисты или еще по причине какой-то белиберды. К тому же он не был Мельхиором. Поиски отняли у нас полгода и остатки всех наших денег, и двадцать пятый год своей жизни мы оба встретили до того, как нашли Мельхиора.
А тот с удобством проживал в неглубокой каменной нише на вершине утеса на самом берегу океана. У ног его чайки устроили себе гнездо.
Мельхиор являл собой волосатую версию своего братца - иными словами, был невысок и неширок, лет около шестидесяти, лоб помечен кастовым пятнышком. Волосы и борода у него были длинны и седы, лишь местами попадались черные пряди, а темные глаза глядели так напряженно, что казалось, белков у него нет вообще. На нем была лишь набедренная повязка, и худ он был, как те неприкасаемые, с которыми мы познакомились в Калигхате.