Мы с Джошем распластались по стене утеса, пока гуру развязывался из человеческого узла, в который сам себя скрутил. Процесс шел неспешно, и мы делали вид, что разглядываем чаек и наслаждаемся панорамой, дабы не смущать святого старца своим нетерпением. Когда наконец он принял позу, в которой уже не выглядел так, будто его переехала воловья упряжка, Джошуа сказал:
- Мы из Израиля. Шесть лет мы пробыли с твоим братом Гаспаром в монастыре. Я…
- Я знаю, кто ты, - ответил Мельхиор. Голос его звучал очень мелодично - как будто каждой фразой он начинал декламировать стихотворение. - Я узнал тебя, ибо впервые увидел в Вифлееме.
- Правда?
- Личность человека не меняется, меняется лишь его тело. Я вижу, ты уже вырос из свивальников.
- Ну да. Некоторое время назад.
- Больше не спишь в яслях? - Нет.
- Бывают дни, когда мне бы не помешали такие славные ясли, немножко соломы, может, даже одеяльце. Не то чтобы подобная роскошь мне требовалась - как и всякому, вставшему на тропу духовности, но все равно.
- Я пришел у тебя учиться, - сообщил Джошуа. - Я должен стать бодхисатвой своему народу и не очень уверен, как это сделать.
- Он - Мессия, - услужливо подсказал я. - Знаешь, да? Тот самый Мессия. Ну, типа, знаешь - Сын Божий.
- Ага. Сын Божий, - подтвердил Джош.
- Ага, - сказал я.
- Ага, - сказал Джошуа.
- Так что ты можешь нам дать? - спросил я.
- А ты кто такой?
- Мой друг, - ответил Джош.
- Ага, его друг, - подтвердил я.
- И чего же ты ищешь, его друг?
- Вообще-то мне бы хотелось больше не висеть тут на утесе, потому что у меня пальцы онемели.
- Ага, - подтвердил Джош.
- Ага, - поддакнул я.
- Найдите себе здесь пару ямок. У нас несколько пустует. Йоги Рамата и Махата не так давно переехали к своему следующему перерождению.
- Если ты знаешь, где тут найти какой-нибудь еды, мы будем тебе признательны, - сказал Джошуа. - Мы уже очень давно не ели. И денег у нас нет.
- Настало время твоего первого урока, юный Мессия. Я тоже проголодался. Принеси мне зернышко риса.
Мы с Джошем ползали по утесу, пока не нашли две пустые ложбинки, - вернее, пещерки, довольно близко друг к другу и не так высоко от пляжа, чтобы убиться, если вывалишься. Норки кто-то выдолбил в сплошной скале - такой ширины, что можно лечь, такой высоты, что можно сесть, и такой глубины, чтобы не заливало дождем, но только если он падал совершенно отвесно. Как только мы разместились на новых квартирах, я порылся в котомке и отыскал три старые рисинки, завалившиеся в шов. Я положил их в свою миску, взял ее в зубы и пополз к норе Мельхиора.
- Я не просил миску, - сказал йог.
Джош уже по стене перелез сюда и сидел рядом со стариком, болтая ногами. На коленях его устроилась чайка.
- Сервировка - половина еды, - сказал я, цитируя выражение Радости.
Мельхиор понюхал рисинки, взял одну и подержал в костлявых пальцах.
- Сырой.
- Ну да.
- Мы не можем есть его сырым.
- Если б я знал, что ты предпочитаешь его в ином виде, я бы его подал вареным с крупинкой соли и молекулой зеленого лука. (Ну да, молекулы у нас в то время уже были, так что отвалите.)
- Очень хорошо, сгодится и так.
Святой человек поставил миску с зернышками себе на колени и закрыл глаза. Дыхание его начало замедляться, и через минуту он, похоже, вообще сопеть перестал.
Мы с Джошуа ждали. Переглядывались. А Мельхиор не двигался. Даже грудь скелета не вздымалась. Я устал и проголодался, но ждал. А святой не двигался почти час. Учитывая недавно освободившиеся норки на этом утесе, я начал беспокоиться: вдруг Мельхиор пал жертвой какой-то смертельной йогоубийственной эпидемии.
- Он умер? - спросил я.
- Не могу сказать.
- Ткни его.
- Ну как же? Он мой учитель, святой человек. Я не могу его тыкать.
- Он неприкасаемый.
Джошуа не утерпел против иронии и ткнул йога под ребра. Тот неожиданно открыл глаза, вытянул руку к морю и завопил:
- Смотрите, чайка!
Мы посмотрели. А когда вновь перевели взгляды на йога, тот держал на коленях полную миску риса.
- Вот. Теперь приготовьте его.
Так началось ученичество Джошуа, которое Мельхиор называл поиском Божественной Искры. Со мной святой человек был суров, но с Джошем его терпение было безграничным, и вскоре стало очевидно: пытаясь учиться чему-то вместе с моим другом, я скорее тяну его назад. Поэтому на третье утро жизни на утесе я длительно и плодотворно пожурчал с высоты (а есть ли что-нибудь плодотворнее журчания с большой высоты?), затем сполз на пляж и отправился в ближайший городок искать работу. Даже если Мельхиор умеет устраивать пиршество из трех зернышек риса, все заблудившиеся рисинки из наших котомок я уже выгреб. Может, конечно, йог способен научить парня изгибаться и лизать яйца, но ничего питательного в этом я не видел.
Городок назывался Никобар. Раза в два больше Сефориса, население - от силы двадцать тысяч, и большинство живет морем: рыбаки, торговцы, корабельщики. Кое-где поспрашивав, я понял, что между мной и заработком в кои-то веки стоит не отсутствие у меня каких-то навыков, а кастовая система. Она укоренилась в здешнем обществе гораздо глубже, нежели рассказывал Руми. Подкасты четверки основных каст диктовали: если ты родился камнерезом, сыновья твои будут камнерезами, их сыновья - тоже, и самим своим рождением ты привязан к этой работе, и плевать, удается она тебе или нет. Если родился плакальщиком или колдуном, умрешь плакальщиком или колдуном, а единственный способ выбраться из всего этого плача или колдовства - умереть и в следующем воплощении сменить профессию. Судя по всему, единственное занятие, не требовавшее принадлежности ни к какой касте, - работа деревенского дурачка, но индусы, похоже, закрепляли эту должность за особо эксцентричными святыми, поэтому вакансий не было. Но миска при мне имелась, равно как и мой опыт по сбору подаяний для монастыря, и я попробовал нищенствовать. Но едва я намечал себе хорошенький перекресток, ко мне подскакивал какой-нибудь одноногий слепец и срывал все аплодисменты. К концу дня я набрал лишь одну паршивую медную монетку, а староста гильдии побирушек предупредил: еще раз увидит, как я прошу милостыню в Никобаре, - лично проследит, чтобы меня приняли в гильдию на основании немедленного усекновения моих ног и рук. На ту монетку я купил на рынке горсть риса и уже пристыженно уползал из города, держа перед собой миску и повесив голову, как примерный монах, когда узрел на земле перед собою два нежнейших комплекта выкрашенных киноварью пальцев, за которыми следовала изысканная ступня, элегантная лодыжка, побрякивающая медными браслетами, заманчивая икра, украшенная хинными узорами, причудливыми, словно кружево, далее яркая юбка перетащила мой взор через поясок к отягощенному драгоценностями пупку, полным грудям, подвешенным в желтом шелке к туловищу, губам, что были точно сливы, носику длинному и прямому, как у любой римской статуи, и широко распахнутым карим глазам, обведенным голубым и черным так, что размерами они казались с тигриные. И глаза эти меня оценивали.
- Ты чужестранец, - сказала она. Длинным пальцем, упертым мне в грудь, она остановила меня намертво. Я попробовал сокрыть свою мисочку с рисом в глубинах рубахи, и умопомрачительной ловкостью рук мне удалось опрокинуть ее себе на передок.
- Я из Галилеи. Это в Израиле.
- Ни разу не слыхала. Это далеко? - Она скользнула рукой мне под рубаху и принялась выбирать рисинки из моего пояса, то и дело проводя мне ногтем по мышцам живота и роняя зернышки обратно в миску.
- Очень далеко. Я приехал сюда с другом, чтобы обрести священное древнее знание, ну и всякое такое.
- И как зовут тебя?
- Шмяк… то есть левит по прозванью Шмяк. Мы в Израиле этим самым "прозваньем" часто балуемся.
- Следуй за мной, Шмяк, и я покажу тебе кое-какое священное и древнее знание. - И она зацепила пальцем мой пояс и вошла в ближайшую дверь, почему-то в совершенной уверенности, что я действительно за нею последую.
Внутри, среди холмов ярких подушек, разбросанных по всему полу, и глубоких ковров, подобных коим я не видел нигде после крепости Валтасара, стояла резная кафедра из камфарного дерева, а на ней лежал громадный открытый кодекс. Книгу переплели в желтую медь, украсили филигранью красной меди и серебра, а страницы изготовили из пергамента столь тонкой выделки, что я прямо не знаю.
Женщина подтолкнула меня к книге и забыла свою руку у меня на спине, пока я оглядывал разворот. Рукописный шрифт был вызолочен и столь причудлив, что я едва различал слова, от которых все равно проку не было, ибо взор мой приковала иллюстрация. Мужчина и женщина. Оба голые, оба совершенные. Мужчина уложил женщину лицом на ковер, ее ноги уцепились за его плечи, а руки она держала за спиной, пока он ее пронзал. Я попытался призвать на помощь все мое буддистское воспитание и дисциплину, чтобы не оскоромиться перед незнакомкой.
- Древняя священная мудрость, - сказала она. - Подарок покровителя. Называется "Камасутра". "Нить Желанья".
- Будда сказал, что желанье есть источник всех страданий, - ответил я, чувствуя себя мастером кунгфу, коим, без сомнения, и был.
- Разве похоже, что они страдают?
- Нет. - Я вострепетал. Слишком много времени провел я вне женского общества. Очень и очень много.
- Хотел бы так попробовать? Вот так пострадать? Со мной?
- Да, - ответил я. Все тренировки, вся дисциплина, весь самоконтроль вылетели из меня с этим коротким словом.
- У тебя есть двадцать рупий? - Нет.
- Тогда страдай. - И она шагнула прочь.
- Вот видишь. Я же тебе говорил.
И она пошла к дверям, унося с собой шлейф ароматов сандала и роз, и бедра ее, покачиваясь, прощались со мною, пока шла она через всю комнату, и браслеты на запястьях ее и лодыжках звенели крохотными храмовыми колоколами, призывая меня поклоняться ей в ее же тайном гроте. У двери она поманила меня пальцем, и я вышел.
- Меня зовут Кашмир, - сказала она. - Возвращайся. Я научу тебя древним и священным знаниям. По странице за один раз. Каждая по двадцать рупий.
И я забрал свои дурацкие, жалкие, бесполезные рисинки и пошел к своим святым, дурацким, бесполезным, дурацким друзьям мужского пола, торчавшим на береговом утесе.
- Я принес тебе риса, - сказал я Джошу, взобравшись по стене в свою нишу. - Теперь Мельхиор может провернуть свой фокус с рисом, и на ужин нам хватит.
Джош сидел на карнизе, сложив ноги в позу лотоса, а руки - в мудру сострадательного Будды.
- Мельхиор учит пути Божественной Искры, - ответил он. - Сначала ты должен угомонить свой разум. Именно поэтому требуется столько физической дисциплины и внимания к дыханию. Ты должен все так контролировать, чтобы иллюзия тела не мешала тебе видеть.
- А чем это отличается от того, что мы делали в монастыре?
- Разница тонкая, но есть. Там разум мчался на волне действия, и ты мог медитировать, прыгая по тренировочным кольям, стреляя из лука, сражаясь на мечах. Цели не было, ибо негде больше быть, кроме как в настоящем моменте. А здесь цель - видеть дальше этого момента, заглядывать в душу. И мне, кажется, там что-то приоткрылось. Я учусь разным позам. Мельхиор говорит, совершенный йог умеет продевать все тело через обруч диаметром с голову.
- Здорово, Джош. Главное - полезно. Но знаешь, я тут с одной женщиной познакомился. - Я перескочил на Джошев карниз и рассказал, как провел день: о женщине, о "Камасутре" и о том, что, кажется, это и есть та самая древняя духовная информация, без которой молодому Мессии - никак. - Ее зовут Кашмир, а это значит - мягкая и дорогая.
- Но она же блудница, Шмяк.
- Когда ты просил меня помочь тебе научиться сексу, блудницы тебя как-то иначе волновали.
- Они меня и сейчас не волнуют. Просто у тебя денег нет.
- У меня такое чувство, что я ей понравился. Вот я и подумал: может, она даст мне pro bono, если ты понимаешь, к чему я клоню? - Я ткнул его локтем в ребра и подмигнул.
- Ты имеешь в виду - "для блага общества", да? Латынь забыл? Pro bono это и означает.
- Ой. А мне казалось, что-то другое. Нет, для блага общества она мне не даст.
- Да, это вряд ли, - согласился Джош.
На следующий день первым делом я отправился в Никобар, полный решимости найти работу, однако к полудню очутился на обочине рядом со слепым и безногим мальчуганом-попрошайкой. На улице вовсю торговались, заключали сделки, наличные деньги обменивали на товары и услуги, а мальчишке то и дело перепадала сдача. Меня поразило, сколько уже накопилось в его миске, - хватило бы на целых триетрани-цы "Камасутры". Нет, у слепого я бы красть ни за что не стал…
- Слушай, Пострел, похоже, ты немного устал. Хочешь, посторожу твою мисочку, а ты пока передохнешь?
- Убери свою лапу! - Пацан поймал меня за руку - меня, мастера кунг-фу. Поспел пострел… - Я знаю, чего ты задумал.
- Ладно, ладно. А хочешь, я тебе фокусов покажу? Крибле-крабле-…
- Ага, хочу, аж хохочу. Я же слепой.
- Мое дело предложить.
- Я сейчас цехового старосту позову, если ты отсюда не свалишь.
И я свалил - отчаявшийся, сломленный, и денег у меня не было даже на поля от страницы "Камасутры". Я дотащился до утесов, вскарабкался в свою норку и решил было утешиться остатками холодного риса после вчерашнего ужина. Я развязал котомку и…
- А-а-а-ййй! - Я отскочил, едва не сверзившись с высоты. - Джош, ты чего там делаешь?
Из котомки выглядывала блаженная физиономия моего друга, и лицо его с обеих сторон, как огромные уши, украшали подошвы его же ног. Кроме того, в глубине мешка виднелись одна рука, мой пузырек с инь-яном и баночка мирры.
- Вылезай оттуда сейчас же. Ты как вообще туда забрался?
Про наши котомки я вам уже рассказывал. Греки называли их кошелями, а вы бы, наверное, назвали вещмешками. Делались они из кожи, имели длинный ремешок - перекидывать через плечо, - и, наверное, если б вы меня раньше спросили, я бы ответил, что да, человека в такой засунуть возможно - только не одним куском.
- Мельхиор научил. Я все утро тренировался. Хотел тебя удивить.
- Тебе удалось. А вылезти можешь?
- Не думаю. По-моему, я бедра вывихнул.
- Ладно. Где мой обсидиановый нож?
- На дне.
- Почему это меня не удивляет?
- Если ты меня отсюда вытащишь, я покажу, что еще умею. Мельхиор научил меня множить рис.
Через несколько минут мы с Джошем сидели на карнизе моей ложбинки под бомбежкой чаек. Чайки слетались на огромную гору вареного риса, наваленную между нами.
- Поразительнее я в жизни ничего не видел. - Разве что по правде увидеть, как они это делают, все равно не получалось: вот у тебя всего горсть риса в руках, а в следующий миг - целая корзина.
- Мельхиор говорит, у йога на то, чтоб научиться так манипулировать материей, обычно уходит гораздо больше времени.
- Насколько больше?
- Лет тридцать-сорок. По большей части они так и отходят в мир иной, не научившись.
- Так это, значит, вроде исцеления? Часть твоего… э-э… наследства?
- Это не вроде исцеления, Шмяк. Этому научить можно. Если хватит времени.
Я швырнул горсть риса в воздух - чайкам.
- Я тебе так скажу. Мельхиору я, совершенно очевидно, не нравлюсь, поэтому он меня ничему учить не станет. Давай меняться?
Я приносил Джошу рис, просил его преумножить, а избыток продавал на городском рынке. Со временем я переключился на торговлю рыбой, поскольку те же двадцать рупий делались за меньшее число ходок. Но прежде я попросил Джошуа сходить со мной в город. Мы пришли на рыночную площадь, где вовсю торговались, заключали сделки, наличные деньги обменивали на товары и услуги, а слепому и безногому мальчишке-попрошайке, сидевшему где-то сбоку, то и дело перепадала сдача.
- Пострел, познакомься с моим другом Джошуа.
- Меня не Пострелом зовут, - ответил пострел. Через полчаса Пострел снова мог видеть, а ноги его чудесным образом регенерировались.
- Сволочи! - только и сказал он, убегая прочь на своих новых розовых ногах.
- Ступай с Богом, - бросил ему вслед Джошуа.
- А вот теперь и поглядим, как это легко - зарабатывать на жизнь, - мстительно заорал я пацану в спину.
- Ему, кажется, не очень понравилось, - заметил Джошуа.
- Он только учится самовыражаться. Да ну его - другие тут тоже страдают.
Вот так и случилось, что Джошуа из Назарета прошел средь них, исцеляя и творя чудеса, и все слепые детишки Никобара вновь прозрели, а хромые - встали и пошли.
Маленькие ебучки.
И начался наш обмен знаниями: то, чему я учился у Кашмир и "Камасутры", на то, чему Джош учился у святого старца Мельхиора. Каждое утро перед тем, как мне идти в город, а Джошу - на утес к своему гуру, мы встречались на пляже и делились там идеями и завтраком. Как правило - рисом и зажаренной на костре свежей рыбой. И так слишком долго обходились без поедания чужой плоти, решили мы - несмотря на все, чему пытались научить нас Мельхиор и Гаспар.
- Вот с этой способностью увеличивать дары пищи… Представляешь, что мы можем сделать для народа Израиля? Куда там - всего мира?
- Да, Джош, ибо написано: "Дай человеку рыбу, и насытится он на один день, но научи его быть рыбой, и все друзья его будут сыты неделю".
- Это не написано. Где такое написано?
- Амфибии, глава пять, стих семь.
- Нет в Писании никаких, блин, Амфибий!
- А жабья чума? Ха! Попался?
- Скажи, тебе давно в ухо не перепадало?
- Я тебя умоляю. Ты не можешь никого ударить - ты должен быть в тотальном мире со всеми тварями Божьими, чтобы обрести Искру с Чудо-Фитильком.
- Божественную Искру, во-первых.
- Какая раз… аи! Великолепно - и что мне теперь делать? Заехать Мессии в рыло?
- Подставить другую щеку. Валяй, подставляй.
Как я уже сказал, начался просвещенный обмен святыми и древними учениями.
"Камасутра" гласит:
Когда женщина вплетает мизинцы своих ног в волосы подмышками у мужчины, а мужчина скачет на одной ноге, поддерживая женщину на своем лингаме и маслобойке, достигнутая позиция называется "Носорог, Балансирующий Пончиком с Джемом".
- Что такое "пончик с джемом"? - спросил Джошуа.
- Не знаю. Ведический термин, смысл которого утрачен во тьме веков, но, говорят, он обладает великим значением для хранителей закона.
- А-а.
"Катха Упанишад" гласит: Живые чувства выше мертвой материи, ум выше чувств, разум выше ума, а душа еще выше, чем разум.
- А это еще что за хрень?
- Над этим нужно думать, но означает оно, что во всех нас есть нечто вечное.
- Великолепно. А что с парнями, которые спят на гвоздях?
- Йог должен оставлять свое тело, если ему хочется приобщиться к духовному.
- Так он что - вылезает через дырочки в спине?
- Попробуем еще раз.
"Камасутра" гласит: