В книге "Вопросы о жизни, обращенные к господам биологам" (1973) Веркор демонстрирует широкие познания в области биологии, биохимии, психологии. Одна из его основных идей - соотношение между качествами врожденными и приобретенными. Суждение автора, что "инстинкт не приобретается, а вписан в гены, как дыхание, как кровообращение", приводит и в этой, и во многих других книгах к определенным противоречиям: с одной стороны, существует некая фатальность человек не может изменить заложенных в нем наклонностей; с другой стороны, Веркор уверенно, без колебаний отстаивает могущество человеческой воли. Эта мысль обстоятельно развернута писателем в двух больших философских эссе, предваряющих изданные им под общим заглавием "Свобода или фатальность" (1970) пьесы - "Эдип" Софокла и "Гамлет" Шекспира. Свободен ли человек, принимая решения, или они ему "навязаны", запрограммированы генетическим ли кодом, общественным ли давлением, эта дилемма решается в "Свободе или фатальности" в пользу первой альтернативы. "Человек начинается… с нежелания подчиняться тирании "данности" - как это свойственно животным, - в том числе и импульсам инстинктов". В эссеистской книге "Во что я верю" (1975) Веркор диалектически сопрягает эти "вечные" вопросы с коренным вопросом XX века - как мог утвердиться фашизм? как люди (особи, переставшие быть животными) могли творить зверства, равных которым не знала природа? Фашизм, возрождая звериную практику господства сильнейших над слабейшими, "толкал к гибели именно человека как такового". Очень выразителен эпизод, описанный Веркором в одной из его книг, возвращающих к тем дням, когда он с группой писателей проезжал в 1938 году через фашистскую Германию в Прагу. "В вагон входят двое в черном. Молодые, подтянутые, спортивного типа. Один из них улыбается, другой нет. Но у обоих такой ледяной взгляд, что сомнений нет: если бы им приказали не проверить наши визы, а убить нас, они выполнили бы это в один миг. Не переставая улыбаться. Даже не увидев нас. Просто раздавив, как насекомых".
Веркор-философ, размышляющий о людской природе, и Веркор, погруженный в воспоминания о второй мировой войне, - это единая художественная личность. Предотвратить в будущем фашизацию сознания можно, только задумавшись о природе человека как такового. Фашизация сознания определяется Веркором как вседозволенность, попрание любых нравственных норм, отказ от человеческого в пользу звериных, ничем не обузданных инстинктов. Писатель вполне естественно обращается к абсолютно фантастическим сюжетам, которые к историческим коллизиям века словно бы не имеют ни малейшего отношения. Таковы его романы "Люди или животные?" (1952) и "Сильва" (1961). Произведения эти скорее даже не фантастические, а философские, в них Веркор продолжает традиции Вольтера, Дидро, Анатоля Франса.
Когда на Новой Гвинее обнаружили что-то вроде нового вида обезьян - тропи, - философские проблемы переплелись с социальными. Английские промышленники заинтересованы считать тропи людьми в пику своим австралийским конкурентам, которые предпочли бы эксплуатировать тропи как животных. Остроумные дебаты в парламенте, поданные во всем блеске веркоровской сатиры, наукообразные, окрашенные авторской иронией силлогизмы, увлекательный сюжет, заставляющий следить за исходом спора и за необычным поведением тропи, - все это делает роман "Люди или животные?" почти что беззаботным по сравнению с теми произведениями, которые рождены воспоминаниями о второй мировой войне. Но за сюжетной и стилевой "легкостью" повествования, в его подтексте все тот же неизменно тревожащий Веркора вопрос с чего начинается человек? когда он перестает им быть? Герои других книг писателя Лепретр, Гектор Гранваль или любитель "волчьих капканов" по всем данным анатомии - люди. Но Веркор уверен, что "человеческая анатомия ничего не значит. Сущность человека проявляется в сфере, далекой от анатомии".
В этом романе, как и во многих эссеистских работах Веркора, ощутимо противоречие в объяснении, как же возникают разные "расы". Раса - как определенный склад ума, определенная предрасположенность к выполнению или, напротив, торможению идущих от животного мира инстинктов. Заложена ли склонность к "фашистской идеологии" в том или ином человеке с рождения или каждый делает свой выбор? Как влияют политические доктрины на проявление тех или иных свойств?
К русскому изданию повести "Люди или животные?" Веркор написал послесловие, оспорив некоторые упреки автора предисловия в абстрактности понятия "человек" и разъяснив свою позицию. Необходимость придавать общечеловеческому большее значение, чем классовому (мысль, которая лишь недавно стала пускать корни в нашей, советской науке), выражена Веркором в этом послесловии достаточно четко: "Каждый человек прежде всего человек, а уж потом последователь Платона, Христа или Маркса". Конечно, есть разные ступени цивилизации, есть разные периоды в истории народов, но это не дает основание устанавливать иерархию народов от "больших" к "малым". "Согласен, - пишет Веркор, - пусть наиболее развитые народы ведут за собой прочие, даже выступают в роли преобразователей! Но смотрите, как бы это не превратилось в дискриминацию!., я как раз хотел показать, что сама идея прогресса, если только ее не разграничить с идеей иерархии, может привести к прискорбной ошибке. Естественно, мне могут возразить, что подобная опасность не существует в социалистическом обществе". Веркор призывает помнить о том, что "преднамеренное извращение взглядов Маркса может привести к выводам, прямо противоположным его собственным", и поэтому он считает необходимым "выдвинуть в борьбе с расизмом такое понятие "человеческого", которое не только было бы приемлемо для немарксистов, но и способно устоять против всяких попыток извращения" марксизма. Трагические пути развития социалистического общества подтверждают, сказали бы мы теперь, опасения Веркора. Как несовременному звучат слова писателя: "Тяжелые испытания недавнего прошлого показывают, что даже в самой лучшей системе взглядов всегда могут произойти серьезные отклонения, которые трудно, а может быть, и невозможно обнаружить и вскрыть при их возникновении из-за отсутствия критерия, существующего вне этой системы или, вернее, предпосланного этой системе".
Новую фантастическую посылку размышлений о сущности человека Веркор предлагает романом "Сильва". Обыкновенная лисица, которую вот-вот должны были догнать собаки, вдруг на глазах героя романа превращается - типично сказочный поворот сюжета - в молодую женщину. Но в отличие o r персонажей сказки это существо сохраняет все повадки зверька, не понимает простых человеческих норм поведения. Сильве еще только предстоит стать человеком, зато ее неожиданные вопросы побуждают усомниться в гуманности многих принятых человеческим сообществом законов, хотя они так привычны нам, кажутся нормальными. Параллельно разворачивается история регрессивного развития на сей раз человеческая особь, Дороти, губя себя наркотиками, постепенно утрачивает лучшие качества, присущие человеку. Фантастическими коллизиями, складывающимися вокруг человекоподобных тропи или приключений девушки-лисы, проходящей "воспитание чувств", от инстинкта к проблескам разума, Веркор хотел, по его признанию, "пробить брешь в умонастроениях, привычных с детства, и сквозь нее повести читателя к новому видению вещей".
Глубина философских проблем, затронутых в "Сильве", находит подтверждение в переписке между Веркором и Полем Мисраки ("Дороги человеческого сознания", 1965) - в связи с публикацией романа. Сорок четыре письма, триста страниц, которые ведут от этой "увлекательной истории" к самым существенным проблемам бытия - свободы и детерминизма, сознания и предсознания, частичной и полной истины, желания и воли, прогресса технического и нравственного.
Пожалуй, только в этой повести Веркор коснулся возможности изменений характера (и даже самой человеческой натуры) под воздействием среды. Обычно же его повествованию свойственно противостояние: тиран, палач не способен стать гуманным, а наделенный благородной душой не совершит подлости. Веркор делит все человечество вовсе не по классам, не по нациям. Есть разные биологические типы людей беспощадных хищников и благородных рыцарей. Еще герой трилогии "На этом берегу" размышлял: "Возможно ли… что существуют две расы на этой земле, только две, всегда и везде? Люди требовательного и непокорного разума, с их жаждой справедливости, и - звери джунглей, с их постоянной устремленностью к власти".
Веркор совершенно сознательно не собирается отождествлять благородство или подлость с той или иной политической линией, партией. Не случайно Лепретр (из трилогии "На этом берегу") проходит через все метаморфозы политических взглядов: в тридцатые годы - он среди чернорубашечников, в начале войны - с Петэном, затем делает выбор в пользу де Голля, наконец, вступает в коммунистическую партию и вдруг - повернув на 180° - едет в Алжир истязать патриотов. Для Веркора здесь как раз нет "поворотов", "перемен". Самовлюбленный расчет был присущ этому персонажу всегда. Он не стал лучше, попав в президиум международного антивоенного конгресса, не стал хуже, заговорив языком расиста.
Интересное решение получает мотив человеческого благородства, абсолютно свободного от политической принадлежности, в романе "Подобно брату" (1973). Трудно определить его жанр роман политический? детективный? социально-психологический? фантастический? Да, в его основе фантастическое превращение. Герой - Роже-Луи Туан на углу бульвара Распай и улицы Деламбр раздвоился: Роже отправился за приглянувшейся ему блондинкой, Луи устремился за хорошенькой брюнеткой. Соблазнительницы оказались лишь предлогом для "деления" Туана на две ипостаси. "Пусть меня не спрашивают, иронизирует Веркор, - как такое могло случиться. Если бы было какое-то объяснение, не было бы ни чуда, ни тайны… Впрочем, никто этого не заметил. А разве в городской толпе мог кто-нибудь заметить, что рядом с ними оказался еще один человек?"
Роже и Луи зажили каждый своей жизнью. Роже приобретает замашки делового, вращающегося в высшем свете человека, делает карьеру. Луи остается на нижних ступенях социальной лестницы, он в гуще профсоюзной борьбы. Но фантастически разъятые линии начинают временами скрещиваться, пока наконец во время столкновения с полицией, выступая в защиту прав бедняков, они не оказались на баррикадах рядом, как единомышленники, и протянули друг другу руки. "Но в ту же минуту с крыш полетели десятки гранат. Одна упала прямо между Луи и Роже. Взрывная волна подбросила их в воздух. Тела их упали одно на другое… Снова слившись, теперь уже навсегда - единая жертва во имя Республики. Единый Роже-Луи Туан продолжал существовать всегда, и в то время, когда… они вели столь непохожие жизни".
Эта финальная ремарка очень важна для понимания решительного отказа Веркора соединять благородство или, напротив, низость с классом, социальным положением, избранной сферой активности. Извечный веркоровский вопрос - что есть человек? - здесь видоизменен. Что есть гражданин? Чем определяется человек как гражданин? Для Веркора воплощение гражданского идеала есть служение Республике, демократической форме организации общества, которая ограничивает возможность возникновения тотальных режимов. Нет, Веркор не питает иллюзий (эпизоды романа "Подобно брату" это подтверждают), что Республика - прочный гарант социальной справедливости. Но для него это первая ступень к решению других общественных и социальных проблем. Республика, согласно убеждению Веркора, несовместима с фашизмом. Роман "Подобно брату" нечто среднее между конкретно-историческим повествованием и философско-фантастической притчей. Фантастическое "расщепление" здесь лишь повод, художественный прием для сопоставления (и сближения) разных человеческих характеров. Впрочем, обе эти художественные линии, с самого начала нами обозначенные, имеют и общие художественные константы. Константы, выделяющие Веркора среди его собратьев по перу. Многое поразит современного читателя в произведениях Веркора - предельная четкость сюжета, логическая завершенность характеров, крайние, исключительные ситуации, граничащие с невероятным. Жесткая романная (или новеллистическая) конструкция почти всегда открывает нам писателя-рационалиста, относящегося весьма неприязненно к психологической недоговоренности, иррационалистической туманности или, так сказать, "мерцанию" писательских оценок.
Опубликовав в семьдесят пять лет одно из своих ранних неиздававшихся произведений - "Кони времени" (1977), Веркор счел нужным объясниться по поводу неожиданно возникших иррациональных мотивов. "Я не хотел бы, чтобы появление этой мистической любовной истории было воспринято как переход автора на позиции иррационализма. Не хочу быть соучастником наступления против разума, которое в последнее время развернуто всеми средствами массовых коммуникаций. Только и слышишь об оккультизме, астрологии, возвращении с того света и каких-то сверхъестественных способностях. Наука и разум на скамье подсудимых, их обвиняют, их высмеивают. Народом суеверным управлять куда легче, чем народом, способным размышлять".
Веркор-рационалист, не страшащийся выстраивать некоторые романы почти как развернутые доказательства мысли, истинность которой не вызывает у него сомнений, редко бывает схематичным. Его персонажи, при всей априорности художественного замысла, довольно свободны от авторской воли, имеют собственную логику поведения. Такое сочетание ясности замысла с доверием к самому жизненному материалу, который словно бы ведет писателя за собой, определяет в известной мере специфику художественного метода Веркора. Веркор почти всегда предпочитает объективную манеру письма, героев, проявляющих себя в поступках, в четко очерченных ситуациях.
Среди своих учителей Веркор не раз называл Рабле, Вольтера, Франса, выделяя здесь как общую доминанту ироническую манеру повествования. (В книгах "Люди или животные?", "Сильва", "Квота, или Сторонники изобилия" Веркор и сам блестяще демонстрирует этот дар.) "На примере Рабле, Вольтера, Франса не трудно убедиться, писал Веркор, - что серьезнее всего французы думают над проблемами, о которых им повествуют с улыбкой на устах". Мастера, который помог ему обрести лаконизм художественной речи, Веркор ощущает в Чехове. Все эти "опоры" действительно прослеживаются в веркоровской прозе. Но как-то мелькнуло в его ответах имя Марселя Пруста. На первый взгляд, довольно неожиданно, но не без оснований, если обратиться к роману Веркора "Плот. Медузы". "Плот "Медузы"" - произведение не совсем привычное для художественной манеры писателя. Это исповедь, монолог человека, вспоминающего историю своей жизни, интерпретирующего ее согласно собственным представлениям. Как и во многих книгах Веркора, в центре повествования проблема выбора. Здесь тоже автор требует от героя исполнения долга Человека во всей полноте. Но, избрав на этот раз взгляд на героя "изнутри", Веркор отказался от экстремальных, необычных ситуаций, а напряженность ожидания, желание развязать спутанные нити провоцируются не "ситуациями", а зазором, который существует между образом этого левого интеллигента и его собственным представлением о себе.
В романе "Плот "Медузы"" все "происшествия" - гибель врача, записи которого и составили основу книги, непонятная болезнь пациентки, непроясненные обстоятельства гибели этой пациентки и ее мужа, знаменитого писателя, - не имеют, по сути, никакого отношения к внутреннему содержанию романа. Они нужны лишь для того, чтобы дать исповедь писателя Фредерика Леграна. Рассказывая год за годом свою жизнь врачу-психоневрологу, он возвращается к воспоминаниям, которые казались давно умершими, восстанавливает для себя - именно потому, что должен мотивировать это другому человеку, - логику своих действий, ищет самооправданий и постепенно полностью дискредитирует себя, а главное, свой бунт, с которого началась его громкая слава.
Картина Теодора Жерико - "Плот "Медузы"" - символ трагедии человека на плоту цивилизации, символ равнодушия, которое виновники несчастья демонстрируют по отношению к жертвам. Назвав именно так свой стихотворный сборник, Фредерик Легран во всеуслышание заявил о ненависти к своей лицемерной семье, к самим буржуазным отношениям. Но в этом бунте слишком много слов, которые расходятся с делами. Кузен Фредерика - Реми Провен - его своеобразный двойник, как Роже для Луи Туана. Сначала Фредерик обвиняет Реми в конформизме, к финалу они меняются ролями. Неприятие Реми общества лицемерия и наживы оказывается гораздо более глубоким. Как и более глубокой, свободной оказывается его любовь к Бале. Без авторского нажима, исподволь формируется в книге представление об этом "блудном сыне" общества.
Критика писала, что в этом романс Веркора чувствуется влияние "нового романа". Для того, кто считает, что утонченный психологический анализ движения человеческой души, ее непредсказуемых и не очень понятных самому индивидууму реакций принес именно "новый роман", такая взаимосвязь бесспорна. "Плот "Медузы"" действительно находится в русле новаторства современной психологической прозы. Тем не менее и в этой книге автор стремится не к зашифровке, а к расшифровке сложного кода петляющей мысли. Монологическая форма "Плота" опирается, так сказать, на фундамент повествовательных форм, сложившихся в творчестве Веркора ранее.
Веркор принадлежит к тем художникам, которые не раз выступали против "интеллектуальных акробатических трюков", против концентрации внимания на внешней форме, безотносительно к тому, что хочет художник выразить. Во время одной дискуссии - "Позиции и оппозиции вокруг современного романа" (1971) - Веркор оказался главным оппонентом Ж. Рикарду, который требовал обсуждать только вопросы языка, ни в коем случае "не выходя к таким проблемам, как Человек, Человеческое, Гуманизм"; они, с его точки зрения, лежат вне сферы искусства. Веркор, напротив, решительно оспорил возможность обсуждать вопросы "романной техники", не соотнося произведение с тем, что в нем сказано о судьбах человечества. "Писатель, - заявил Веркор, - избирая в качестве орудия своей деятельности слово, берег на себя нелегкую, но неизбежную ответственность. Его творчество может или способствовать последовательному развитию человечности, или, напротив, тормозить этот процесс, то есть менять его направление, вести к регрессу". К дискуссиям о типах романа и вообще стилевых течениях Веркор относится с присущим ему юмором: "Мы напоминаем туристов, которые горячо обсуждают, какой вид транспорта - пароход, самолет или поезд - избрать, не обсудив еще, куда отправляться…"