- Луддит? Обсад! Я бы тоже заменила машины на телеги! Нет, не на телеги-истории, а на всамделишные, с колесами и оглоблями. Только, пожалуй, поезда и оставила бы. Электрички. Надо же как-то пиплу по трассам перемещаться. И потом… железная дорога - это клево. Поезд Джармуша в "Мертвеце" - это вообще поэма! Надо было в поезде весь фильм снимать. Уильяма Блейка могли прямо там ранить. В соседнем вагоне мог ехать и Нободи-индеец, как раз возвращаться из Англии. Даже с томиком любимого Уильяма Блейка. И все головорезы, людоед, негритенок и сентиментальный чувак с медвежонком могли там быть. И девица, ее бывший бой-френд. И рокочущие переборы Нила Янга там звучали бы еще лучше.
- Я не смотрел Джармуша, - признался Алекс.
Маня взглянула на него с удивлением.
- Да? А производишь впечатление смотревшего.
Алекс улыбнулся.
- При первой же возможности посмотрю.
- Но… Янга ты слышал?
Алекс начал насвистывать незатейливый мотивчик. У Мани вспыхнули глаза, она подхватила мелодию.
- "Heart of gold"!.. - воскликнула она, хлопая в ладоши. - А ты говоришь, далек от музыки.
- Это единственная вещь, которую я знаю, - признался Алекс. - У нас во дворе ее все гитаристы играли вместе с Шизгарой. Я и не подозревал, что это какой-то Янг. Просто однажды начал напевать у костра, а Егор меня просветил. Он во всем этом разбирался куда лучше.
- Послушай, - сказала Маня, - у меня такое впечатление, что ты совсем не способен… ну, немного гнать.
Алекс вопросительно взглянул на нее.
- В смысле - присвистывать! - пояснила она.
- Да, медведь наступил на ухо.
Девушка рассмеялась и запустила недоеденную грушу в кустарниковую гущу.
- Ладно! Пойдем, а то там тевтонец от жажды изнемогает.
Они снова двинулись по полю в сторону горбатого Вороньего леса, Маня оглянулась.
- Но все-таки мне хотелось бы сюда вернуться.
Алекс промолчал.
- Ты читал Кастанеду? - спросила она, догоняя его.
- Первые две книги. На третьей - "Путешествие в Икстлан" - застрял. Почувствовал вдруг какой-то коммерческий душок. Это уже был клон. А первые два вымысла играли.
- Ты думаешь, вранье?
- Язык выдает. Я уверен, что полуграмотные индейцы не говорят так.
- У Джармуша Нободи тоже складно задвигает спичи.
- Ну, может Джармуш у Кастанеды и позаимствовал индейца.
- О нет! Джармуш велик! - с жаром воскликнула Маня. - Его "Мертвец" - это рок-фильм, одна потрясающая композиция. Я смотрела его четыре раза. И хотела бы прямо сейчас еще раз посмотреть. Или хотя бы послушать гитару Янга, раствориться в этой морозной музыке. Надо было прихватить плейер. Но мы условились не брать ни мобильников, ничего такого. Ускользнуть от злобы дня. А теперь я соображаю: ну, Янг - какая ж это злоба? Или Лу Рид! Я уж не говорю о Дилане! Как жаль, что он стареет. И никак не приедет к нам. Говорят, когда-то в восьмидесятые приезжал, но его здесь не поняли, зал был пустой. Это равносильно тому, что к нам заглянул бы с проповедью Иисус Христос, а его пришли послушать два десятка чиновников. Конечно, сюда ехать ему теперь без мазы! Так нам и надо. Остается самой взять и махнуть за океан. Но я не дакини. И мои пэрэнты прижимисты. Хотя я не в обиде. Да и появись у меня прайс, куда бы я попилила, догадываешься?.. Правильно, в Хиндустан!.. Мм, когда-нибудь я не вытерплю и так и сделаю даже без прайса. Прикинь, каково жить, зная, что настоящее происходит не здесь. Ведь у тебя есть такая заморочка?
- Да, - сказал Алекс, - когда я торчу в Глинске.
- И куда тебе хочется попасть?
Смуглое волосатое лицо Алекса расплылось в улыбке.
- Сюда.
- Сюда и никуда больше?
- Ну, в общем, да.
- Странно… И настоящее по-твоему здесь и происходит?
- У меня есть такое ощущение.
Маня оглянулась на холмы и рощи и облака, повисшие повсюду, пожала плечами и призналась, что заскучала бы здесь.
- Но сейчас тебе не скучно?
Она быстро взглянула на него.
- Нет пока!
- Так это и есть настоящее.
- Ты вещаешь прямо как Будда!
- Мне ближе Обломов.
Маня прыснула.
- Обломов?
- Да. Он - Дон Кихот, только более последовательный в своем несогласии с пошлым миром. Это Дон Кихот недеяния. Заветной его целью было раствориться в мечтании. Нет, точнее - в раздумье. А его смерть была подобна угасанию, чем-то вроде нирваны. Рассеялось облако. Это и есть наш Будда.
Маня засмеялась.
- Вот уж никогда не думала!.. Мне Гончаров был влом. Скучища! - Она запрокинула голову, глядя на облако над Вороньим лесом. - Обломов-облако! Ха-ха-ха! И он видит нас, маленьких, игрушечных, тонущих в траве… Облачный барин с янтарной трубкой, в драном халате и с ветром за пазухой. Да, это круто! Просто хокку Басё.
Они действительно почти полностью скрывались в травах, разомлевших к полудню, так, что каждый стебелек сочился ароматом. Было жарковато. Путников донимали слепни. И все время чуть в стороне от них с метелки на метелку перелетала маленькая крапчатая птица, ловко цеплялась хрупкими пальцами за стебель и, покачиваясь, вертела головкой. Можно было подумать, она сопровождает этих двоих из любопытства. Но на самом деле она следовала за жирными слепнями и, улучив момент, ловила их и проглатывала, хрустя крыльями, лапками и глазами.
* * *
Когда они поднялись на гору, то увидели под соснами лишь одну палатку. У дымящего костерка сидел мрачный Кир. На руке его белел уже испачканный бинт. К чешуйчатому стволу были прислонены два рюкзака.
- Я подумала, нашу палатку унесло, - сказала Маня.
- Умзонтс! - хмуро ответил парень.
- Что это значит?
- Ничего. Пустое. Ветра-то не было.
- Как рука?
- Лучше не бывает.
Маня протянула ему котелок.
- На, пей… Жаль, что ты это не видел. Вот уж где кальт христаль! Целая чаша. И вода бьет без перерыва. Там месторождение кальт христаль, только хрусталь текучий. Это просто невероятно. Вот как начинаются реки. Облако песка дышит, в нем такие бурунчики, как пупки. Колоссально.
Кир внимательно смотрел на раскрасневшееся лицо девушки.
- Я теперь врубаюсь, как это предки родникам поклонялись, сочиняли истории о провалившихся церквях. Знаешь на кого он был похож?
- Кто? - угрюмо спросил Кир.
- Да родник же! - нетерпеливо откликнулась она. - На младенца, которому тысяча лет!
Кир хмыкнул и начал пить.
- Ничего смешного. Мягкое темечко у детей знаешь, как называется? Так и называется: родничок.
- Так что я в таком случае пью? - с брезгливой миной спросил Кир. - Кровь младенцев?
- Дурилка картонная, - махнула на него рукой Маня. - Ладно, что-то ты быстро собрался? Мы же еще пообедаем?
- Если мы будем рассиживаться, то до темна не выйдем к реке, подруга. Нет, нам пора уходить.
- Дай мне хотя бы отдохнуть.
- Ты так устала? А выглядишь бодрой и радостной, как пионерка.
- Ты хоть раз видел живых пионеров?
- По телевизору. И на обложке одной книжки. Которая так и называлась: "Голая пионерка".
- "Как это трогательно: серп и молот!.." - пропела Маня. - Ты просто ходячая энциклопедия, Кир.
Кир снова приник к котелку, черному от сажи снаружи и бликующему прозрачной водой, светлому внутри.
Над горой послышалось равномерное поскрипывание, Маня задрала голову.
- По-моему, наш старый знакомый писарь… - Наконец она увидела ворона, помахала ему. - Хэйо, чувак!
- Да, он тебе очень признателен, сейчас перекувыркнется от счастья, - проворчал Кир.
- Может это Карлос Кастанеда собственной персоной!
Кир засмеялся. Улыбнулся и Алекс.
- Ладно, подруга! Дас ист аллес! - сказал решительно Кир, взмахнув перевязанной рукой и поднялся.
Маня взглянула на него.
- Хватит бабушкиных сказок.
- Ты предлагаешь вылить воду из котелков? - спросила Маня.
- Это что, в самом деле, вода или невинная кровь?! - раздраженно воскликнул Кир и выплеснул воду из одного котелка, потом из другого, вставил один пустой котелок в другой, засунул оба в пакет, перевязал его шнурком и спрятал в свой рюкзак, вжикнул замком. Обернувшись к Алексу, он спросил, так какого им держаться ориентира? Тот ответил, что белых полей, это клевер уже на том берегу. Правда, снизу поля не видны. Надо искать возвышенности. Ну или забираться на какое-нибудь дерево.
- Как-нибудь сориентируемся, - сказал нетерпеливо Кир. - Мох растет на северной стороне деревьев. Мимо севера уж во всяком случае не промахнемся.
- Да. Лишь бы только не пойти параллельно реке.
- Ничего, разберемся. - Кир просунул перебинтованную руку под лямку. Алекс хотел помочь, но тот уже вскинул рюкзак на плечо, продел под лямку другую руку. Алекс обернулся к Мане. Но Кир опередил его и здесь, схватился здоровой рукой за верхнюю петлю и, краснея от напряжения, поднял рюкзак. Мане оставалось только вдеть руки под лямки. Алекс отступил в сторону, криво улыбаясь. Маня подняла на него глаза и протянула посмуглевшую руку в бисерных ниточках на запястье. Алекс бережно пожал ее.
- Счастливого одиночества! - сказала она. - И… спасибо.
- Да, - поддакнул Кир, кивая. - За гостеприимство, воду, все такое, и дрова. Особенно за дрова. Мы пошли. - И первым двинулся вниз. За ним Маня в рваных джинсах и желтой выцветшей футболке.
Алекс смотрел, как они идут мимо сосен, березы, куста, пока их не скрыли розово-фиолетовые макушки иван-чая. Еще некоторое время слышались их шаги, хруст травы, потом раздался голос Мани, Кир ей ничего не ответил, и все стихло. Алекс огляделся. Он один остался на горе в окружении толпы иван-чая. И ему нечего было сказать этому собранию в высоких малиновых шапках.
* * *
До глубокой ночи на горе было тихо. Только где-то в высях снова пролетел Ворон, Алекс лежал в палатке и не видел его, но слышал поскрипывание крыла. Наверное, птица проверяла, свободна ли гора и нельзя ли усесться на железный шпиль, чтобы привести в порядок перья, да и посмотреть, не осталось ли там какой поживы. Ворон мог бы уже и не бояться Алекса. Впрочем, он не знал, кто именно находится в палатке. Так или иначе, а он предпочел пролететь дальше, справедливо полагая, что рано или поздно гора будет свободна и по-прежнему ее хозяином останется он, старец с каменным клювом, в иссиня-черном пообносившемся платье. Алекс вспомнил, как его назвала девушка. У нее явный талант давать имена.
Интересно, выдержат они направление?..
Вечером Алекс развел костер, выкопал корень шиповника, очистил его от земли, ополоснул, порезал и бросил в кипящую воду, снял котелок и накрыл его плотно крышкой. Через десять минут он пил густой отвар карминного цвета, поглядывая на медленные тучи, наплывающие из-за реки, с севера. Блики заката играли на китовых тушах. Молчал Вороний лес.
Нет, на горе было слишком тихо. Ему бы вновь хотелось услышать голос рыжеволосой Мани. Странно вообще, что он здесь раздавался. И невероятным уже кажется, что они ходили вдвоем по заросшей дороге Вороньего леса на родник. Они появились здесь внезапно и слишком быстро ушли. Я, конечно, вполне понимаю этого парня, думал Алекс, отклоняясь от дыма. Но он не может быть на меня в обиде. Хотя было и непросто сохранять выдержку в нашем походе на родник. Не за это ли его и благодарила потом сама девушка?
И что ему теперь делать с этой благодарностью?
Он подбросил дров в костер.
Ребята, наверное, уже дошли до реки.
А у меня начался пост, подумал Алекс. Но сколько это может продолжаться? И что там происходит в доме на Тимирязева? Не пустое ли это - его вызов? Может, никто и не заметит. И бульдозеры пройдут мимо. Или пожалуют сюда через месяц, когда астральный татарин действительно обретет тонкое тело. Одиночество анархиста очень печально и бесперспективно. У него даже была мысль посвятить во все ребят. Впрочем, вряд ли из этого что-то путное вышло бы. Хорошенькое дело - превращать отпуск в войну. Тем более что парень мыслит рационально. С его точки зрения, конечно, действия бульдозеристов вполне оправданы. Алекс и сам это понимает. Но не принимает. Он мыслит не рационально, а как-то по-другому. Возможно, у него недочеловеческий взгляд на Местность. А может, послечеловеческий. Ну, кто станет вникать в эту галиматью? Алекс явно бесполезен для человечества. Его пример - регрессивен. Он тормоз в производстве дешевых железобетонных плит и в строительстве дорог, современных высокоскоростных трасс, по которым могли бы ездить люди в гости друг к другу, на отдых к морю. Он считает, что на отдых надо ездить на велосипеде - до ближайшего леска. Или подниматься по реке на лодке. Этого достаточно. Несколько шагов - чтобы оказаться в предыстории. Ведь на самом деле именно этого все желают - ускользнуть из нежных полицейских лап истории, чтобы отдышаться, придти в себя, собраться с мыслями, привести в порядок чувства и ощутить себя неподцензурным жителем уголка в космосе. Зрелище звездного неба над лесными холмами дарит больше свободы, чем самые либеральные законы. Пусть эта свобода и длится всего одну ночь. Но это настоящая, окончательная свобода. Свободнее человек не бывает - только в иерархии звезд. А от вашей человеческой иерархии кочевника тошнит. Это иерархия курятника. Но я выше истории, прогресса и полицейских нужд любой страны. И не верю выкладкам иерихонских мудрецов. Есть и кроме них мудрецы: цветы и звезды, а младенческий лепет родника или крик ворона звучит убедительней индустриальных талмудов. Бетонная плита никогда не заменит звездного неба. А трубопровод - прихотливых извивов реки с песчаными косами. Звездное небо, река, - абсолютные ценности, а не чертов прогресс с иерархией курятника.
Медлительные киты наплывали на гору, закатный свет быстро гас. Дым застревал в кронах сосен. Было безветренно и очень тихо. Так тихо, как будто Гильгамеш с Энкиду снова прикончили хранителя кедров. Но на самом-то деле он был жив.
* * *
Алекс поздно лег спать и как будто тотчас очнулся от мощного рокота, в первое мгновение решив, что они уже здесь! захватили врасплох! Но этот бульдозер грохотал где-то вверху. Полоснул белым огнем бешеных фар, и гора содрогнулась. Этим всегда чреваты ночевки на горе.
Егор считал это разновидностью русской рулетки и никогда не спасался бегством. Алекс в грозу предпочитал уходить вниз, пережидать под кустом. Его почему-то не прельщала возможность превратиться в цыпленка гриль на небесном огне. Возможно, Алекс был недостаточно духовен и смел. Он готов был и сейчас спастись бегством, но замешкался, не хотелось выбегать под дождь. И он остался в палатке наблюдать сквозь прозрачную ткань представление театра теней. Впрочем, всецело его вниманием завладела не тень, а огненный язык, расписывающий его палатку.
Танец сумасшедшей с огненной бритвой - вот что это было!
Заворожено он следил за нею, пытаясь угадать, где сверкнет в следующее мгновенье. И не угадывал. Она была всюду. Ее движения были ошеломительно стремительны: взмах лезвия - и лишь долгое время спустя материя с треском и грохотом раздирается. У нее были изломанные конечности насекомого. И узкие вспыхивающие глаза - синие, с белыми ослепляющими зрачками. Исполосованное небо извергалось на землю, обрывая листву, вздуваясь ручьями. В грохоте и треске казалось, земля ревет, как роженица и содрогается. А танцовщица беззвучно скачет по зеркалам, и за нею рушатся невидимые стены, колонны, дробя зеркальные полосы и многоугольники. И она уже кружится по осколкам - все ближе и ближе, рассекая мглу, безумно бесшумная, могущественная.
В каждый следующий миг вспышки она была юна и девственна, но от нее веяло древним ужасом. Это было похоже на борьбу взглядов. Он заставлял себя смотреть, а хотелось зажмуриться, зарыться в землю. Однажды где-то вдалеке так грохнуло, словно гигантская искра, одна из многих, сыплющихся с ее лезвия, попала в пороховую бочку.
Алекс пожалел, что вовремя не ушел с горы. Но теперь уже он был прикован к этому месту и не мог даже пошевелиться. Он попал в эпицентр грозы, неукротимой стихии. На него обрушилось много небесного огня, словно кто-то проверял его способность к этой свободе. Хаос обступил его.
Внезапно танцовщица оказалась так близко, что его до костей пробрал озноб, синие очи с белыми зрачками ослепили сквозь призрачную стенку, и он, не выдержав этого взгляда, крепко зажмурился, ему тут же почудилось, что всю гору кружит и несет куда-то прибойная волна, и он, жалкое животное, безмолвно вопит на ней о пощаде.
Как будто кто-то мог его услышать. Эта прорва вод, ветра и огня? И только он и способен был себя понимать и слышать. Он долго сидел, зажмурившись, но и сквозь закрытые веки его зрачков касался раскаленный язык танцовщицы. Только касался, но всякую секунду мог проникнуть и глубже, прямо в мозг, испепеляя все, все, что было и могло еще быть. Воспоминания о севере, письма Егора, образ рыжеволосой девушки с разноцветными нитями на запястьях, целую карту края святого родника. Скверно и унизительно было это ожидание и дрожание в палатке посреди вспыхивающей ночи. Казалось, гроза никогда не кончится и гора рано или поздно снимется с места и рухнет в воронку воды и огня.
Но гора оставалась на месте, и в лицо уже не плескало так часто и ослепительно огнем. Алекс открыл глаза. Ничего не было видно. Как будто он уже погрузился на дно какой-то шахты, провалился в черную дыру в центре космоса.
Дождь еще долбил по провисшим плоскостям полога, а грохотало и пыхало уже в стороне, все глуше… тише…
Оркестр удалялся за своей танцовщицей с незабываемым взглядом.
Алекс перевел дух.
Дождь редел и уже не хлестал с такой силой и непонятной яростью по листве.
У него перед глазами стояли глаза танцовщицы. В общем, и не глаза, а вспышки абсолютного безмыслия, как бездны ничто. Да, как будто он заглянул в горнило безвременья. Это была чистая энергия, начало начал. И там не было ни крупицы сознания. Белое пламя, и все. Но ведь Алекс же сознавал это? Он знал, что находится здесь, на горе в соснах и травах, в этой точке пространства и времени, расцветающей мгновенно множеством иных смыслов.
Он лег, распрямляя затекшее тело, потянулся с хрустом в ключицах, чувствуя прочную гору под собой и по-детски радуясь сухости и теплу своего эфемерного жилища, тогда как вокруг все хлюпало и журчало, ознобом капель вдруг пробирало полог.
Перед ним снова открывалось поле возможностей, хитрая вязь совпадений и выбора… Утром он мог отправиться вслед за своими новыми знакомыми и отыскать их лагерь где-нибудь на берегу Дальней Реки, - как бы случайно; и снова увидеть лобастое синеглазое лицо рыжей девушки в рваных джинсах и с цветными нитками на тонких запястьях. Или остаться здесь, продолжая держать пост и осаду. Или вернуться в Глинск, в старый каменный дом под вязами и кленами на Тимирязева. Пожалуй, он воспользовался бы методом Мани, будь под рукой монетка и книга, хотя, наверное, это нелепо, но - тоже вариант… Ладно, он дождется восхода солнца и сделает свой выбор. Солнце и будет его монеткой. Утром он увидит, что выпало.
Надеюсь, к утру эту монетку мир не потеряет.