- Ну как же! - удивился Василий Петрович, словно объяснялись азбучные истины, - вас рекомендовала в коммунистическую партию партийная организация судоремонтного завода, а вы, не проработав после этого и года, уходите от своих старших товарищей, которые оказали вам такое доверие.
Товарищ Русаков посмотрел товарищу Малышеву в глаза спокойно и убежденно.
"Это же абсурд… Ничего не понимаю… Я всего лишь меняю работу…" - да мало ли что он там еще говорил! Справедливость восторжествовала, хотя и в более утрированном виде, чем хотелось бы Василию Петровичу: Малышеву был объявлен выговор, на новое место он не попал и вынужденно остался на заводе в куда более низкой должности - ведь со старой он уже написал заявление об уходе…
Василий Петрович долго не мог выйти из такси и искал руку Сергея. Потом он тяжело поднимался на пятый этаж при неработающем лифте и спокойно с чисто научным интересом размышлял о том, сколько работников ЖЭК было бы пущено в расход при Сталине, если бы в те времена лифты постоянно срывали план по вознесению трудящихся.
Они поднялись, и Василий Петрович сразу включил телевизор, чтобы можно было лечь на диван и больше с него не вставать. Сергей пошел на кухню - надо было накормить старика после дальней дороги.
- Василий Петрович, вам рыбные палочки или крокеты из картошки?
Это странный мир, думал Василий Петрович, от кур остались одни ноги, от рыбы - палки. Картошка усохла до чипсов, горох, морковка, лук, фасоль - целый огород лежит в пакетах и достается без малейших усилий. И котлеты, которые должна проворачивать хозяйка на кухне после работы, уже расфасованы готовенькими по привлекательным буржуазным упаковочкам. А пельмени, которые лепили всей семьей по вечерам и вывешивали на мороз в полотняных мешочках, залезли в расписные коробки и стали называться самыми презираемыми словами - "Купеческие", "Боярские", "Мещанские"…
"Я пользуюсь только порошком "Камелия", - услышал Василий Петрович из телевизора, - и мое белье всегда такое же белое, как эти цветы…" Василий Петрович думал: что же еще делает этот мир кроме того, что в бешеном темпе зарабатывает деньги, а потом - покупает, покупает, покупает все чистящее, моющее, гладящее, все полезное и вкусно пахнущее, все для гигиены, сытости и здоровья. Да, еще этот мир умеет объясняться в любви… "Ты меня любишь, Хуан-Антонио, Луис-Альберто, Майкл, Джордж, Боб?" Для чего они это говорят? Для того, чтобы очередная домохозяйка залила слезами все кухонное полотенце? Когда мы говорили, что любим свою страну, мы ехали и качали нефть из топкой и сырой сибирской земли.
Сергей заглянул в комнату и объявил рекламным голосом:
- Рыбные палочки "Южное море" приготовлены нами из лучших морепродуктов, откормленных экологически чистым планктоном в самых глубоких впадинах Тихого океана. Они ждут вас горячими и аппетитными на свежих листьях капусты, специально выращенных нами на Антильских островах!
Василий Петрович сидел неподвижно, как-то странно глядя в стену поверх телевизора и приложив руку к орденской планке.
- Принеси мне корвалола, Сережа, сказал он с трудом и немного невнятно.
- Чего?
- Корвалола! - отчаянно выдохнул Василий Петрович, поворачиваясь к Сергею, и вдруг заговорил каким-то непонятным для себя образом, словно после тяжелой травмы у него стала вырываться чужеземная речь вместо родной: - Когда у меня пошаливает сердце, мне помогает только корвалол, приготовленный нашими фармацевтами из самых свежих химикатов.
Василий Петрович ясно ощутил, как после этих слов что-то внутри пошатнулось, точно рушился целый мир. Он не выдержал и закрыл глаза.
Василий Петрович не верил в Бога, но из детства от бабушки знал, что когда человек умирает, над ним должны петь ангелы. Их-то он сейчас и слышал, и крайне удивлялся.
- Участкового надо вызывать, и бутылку ему - пусть получше смерть зарегистрирует. Сережа, ты - за гробом, найди что-нибудь приличное, чтоб не стыдно было нести. И это… гримера надо!
- Может еще и портного?! - это был визгливо-раздраженный светин голос. - Может ему саван пошить модельный?
- Да подкрасить, подкрасить его надо! Будет такой в гробу лежать - народ скажет, что мы ухайдакали!
- Даже не в этом дело, - резонно заметил Сергей, - он ведь к жене ложится, а не к теше - надо выглядеть!
Сестра хихикнула, проникаясь черным юмором:
- Хочешь, я сама его подкрашу? И причесон сооружу?
- Спасибо, - сказал брат, - но я не хочу, чтобы покойник лежал с малиновым ирокезом.
Василий Петрович воспринимал разговор на очень слабую голову, и только тихо ужаснулся: неужели такой дефицит гробов, что хоронят по двое? Да еще и с индейцами… Откуда их только берут малиновых?
Но сестра вошла во вкус:
- А то давай ноготочки ему фиолетовым подмалюем! - она зарылась рукой в косметичке. Сергей перехватил ее запястье и стал тянуть обратно.
- Оставь дедушку в покое!!! Ему и так сейчас не сладко!
Василию Петровичу было очень больно представлять себя с фиолетовыми ногтями, но он подумал, что старым коммунистам и посмертно следует проявлять выдержку.
Татьяна Викторовна вернулась из другой комнаты озабоченная:
- Во сколько нам ремонт обойдется - подумать страшно! А налоги сколько съедят! - она горестно вздохнула. - Да и дедулю жалко.
- Сколько же ему было лет, - вдруг воскликнула Света, - если он еще партизан в Приамурье помнит?
- В партии - с тридцать второго года, - не мог не похвастаться Василий Петрович.
Татьяна Викторовна села на диван и охнула: если у кого-то душа сейчас и отлетала, то это у нее.
- Сильна партийная закалка! - похвалил Сергей.
- "Восставшие из ада"! - выговорила Света с восхищенной дрожью.
Ее брат махнул рукой:
- Что там голливудские вампирчики по сравнению со старыми большевиками!
Василию Петровичу было приятно вернуться с того света; он счел это за добрый знак и за показатель стойкости своего организма. Он сидел в подушках, прихлебывал чай "Липтон", покусывал печенье "Вэгон Вилз", и вся эта импортная химия имела совершенно необычный вкус - вкус возвращения к жизни. Василий Петрович сравнивал это состояние с тем, в котором он очнулся после первого инфаркта. Инфаркт пришел тогда, когда его, уже начальника отдела кадров, ушли наконец на пенсию. И пока бывший кадровик приходил в себя в реанимации с энной дозой препаратов в крови, то перед глазами, словно в насмешку, все сверкало ярким серебром, и качались, слегка расплываясь, бесчисленные елочные гирлянды. Но тогда, несмотря на всю эту обманно-праздничную мишуру, Василий Петрович знал наверняка: больше у него в жизни ничего не будет. Теперь же он чувствовал, что все еще впереди.
Но все же ему было немного неловко, что вслед за ним сердечный приступ одолел Татьяну Викторовну - возвращение к жизни стойкого коммунара она не выдержала. "И что ей так далась эта квартира?" - думал он и вспоминал, как прожил в коммуналке все тридцатые годы и как весело они собирались и варили в чайнике пустую картошку. Правда с начала сороковых его Полина уже стояла у гордой в своем одиночестве плиты с надменно блестящим половником.
В соседней комнате Сергея одолевали мирские проблемы: напоив маму нитроглицерином, он на повышенных тонах внушал сестре:
- Он слег теперь, понятно? Будем приспосабливаться!
Сестра противно тянула:
- А если еще не слег?
- Надо все равно подстраховаться; дуй в магазин за памперсами. Давай-давай, пока застирывать не пришлось!
- А для мальчиков брать или для девочек? Там разные…
Василий Петрович слушал, и расслабленно думал, что как бы там ни было, это все-таки лучше, чем смерть. Но он никак не ожидал, что в этот чарующий хор голосов вольется еще и звонок от незваного гостя. Василий Петрович услышал, как Сергей пошел открывать и как с порога ему был задан нервозный вопрос:
- Вы ему сын или внук?
- Какой же я сын?
- Ну мало ли! (Напряженно) Значит, внук?
- Да я собственно…
- (Донельзя счастливо) Нет? Не внук? И девушка - не внучка? Ну-ка, держи мое пальто! Уф! С дороги сама не своя… (Плаксиво) А Васеньку вы где похоронили?
- Я жив, Лариса, - нехотя сказал Василий Петрович сквозь дверь комнаты, - я еще жив.
Он почувствовал, что в коридоре остолбенели, а потом донеслось отчаянно и визгливо:
- А что ж ты телеграммы посылал?!
"Какая нетерпеливая!" - равнодушно констатировал про себя ее брат. Сорок с лишним лет она ждала, а теперь поняла, что без квартиры в Москве не обойтись! Назрела, видите ли, революционная ситуация!
Василий Петрович чувствовал, что всеобщая напряженность в коридоре растет. Лариса не могла не быть в ярости от того, что прождав столько лет и проехав столько километров, она все-таки застала брата живым и не освободившим жилплощадь. Сергей и Света подвергались большому искушению разрешить проблему по Достоевскому. Василий Петрович понял: пока молния только зарождается в атмосфере, он должен выйти и принять удар на себя.
Едва только дверь немного приоткрылась, пропуская плечо и часть головы тяжело пробирающегося хозяина квартиры, электрическая цепь оказалась замкнутой. Взаимная ненависть беспрепятственно поплыла от одной стороны наследников к другой, позволяя виновнику торжества прочувствовать ее в полной мере. Василий Петрович наконец-то полностью продвинулся в коридор и почувствовал, как три пары глаз пригвоздили его к стене и не давали ступить ни шагу дальше. Самое страшное было то, что взгляда сестры он даже не мог различить под чудовищными двухслойными линзами очков.
- И как нам теперь быть, Василий Петрович? - достаточно сдержанно осведомился Сергей.
Василий Петрович повернулся в сторону сестры:
- Зачем тебе моя квартира, Лара? - спросил он тяжело. - Я ведь не предлагал. Надо же быть хоть немножко гордой… Ты, небось, и от немцев принимала гуманитарную помощь, а?
Лариса в упор уставила на него свои невидимые, загроможденные очками глаза:
- Немцы мне и половины не сделали того, что ты!
Василий Петрович не стал спорить. Он стащил с вешалки пальто и с большим усилием стал пропихивать ноги в уже зашнурованные ботинки.
- Я - к нотариусу, - приговаривал он ворочая ступней. Кланяться, пусть и ботинкам, перед тремя озлобленными наследниками было бы слишком тяжело, - я - к нотариусу… Сам… Не провожай, Сережа.
Тридцати тысяч, нашедшихся в кармане, ему хватило, чтобы доехать до Манежной площади. Василий Петрович сидел в такси и думал: когда-то ему казалось, что очутиться у стен Кремля стоит целой жизни; это было тогда, когда в 60-м году его вызвали в Москву из Владивостока за успехи в кадровой работе…
Возле Манежа такси остановилось, и Василий Петрович стал расплачиваться. Водитель оглядывал его со смешливым интересом.
- Ты куда, дедушка? К Ельцину - ходоком?
- Нет, - ответил Василий Петрович с новоприобретенным чувством юмора, - в могилу неизвестного солдата - мне там место забронировано.
Он по привычке прошел сквозь Александровский сад, с намерением встать в конец очереди, идущей к Мавзолею, но очереди не оказалось вообще. Василий Петрович в беспокойстве проследовал на Красную площадь, и там у него отлегло от сердца: очередь была, только жиденькая и позорно кончавшаяся уже где-то на середине площади. Василий Петрович подошел и встал в конце всех желающих повидаться с Ильичом.
Время было уже перед самым закрытием, и когда волна любопытствующих проплыла сквозь подземные хоромы, Василий Петрович остался в прекрасном одиночестве напротив мертвого вождя. Он смотрел на гладковосковое ленинское лицо без восторженного слезливого умиления, без глухо стонущей ненависти и без праздного зевачьего интереса. Единственное, что он чувствовал, - это твердую уверенность, что вождь и слышит его, и знает о нем, и рад ему, рад ему всей душой.
К старику подошел один из милиционеров, дежуривших у набальзамированного тела. Выгонять такого пожилого почитателя вождя ему было неловко, но очистить помещение было необходимо.
- Гражданин, - милиционер легко потрогал посетителя за плечо, - гражданин, уже начинается санитарный час.
Партсекретарь не повернул к нему головы, и только коротко отдал распоряжение:
- Доступ к телу прекратить! Охрана свободна. И принесите сюда топчан, что ли! Владимир Ильич меня вызывал. С вещами…
Перекур
Минздрав предупреждает; чтение этой книги вредит вашему зрению!
Что наша жизнь? Рекла…
Пролог
На экране - райский сад. Разъяренный Господь Бог трясет перед носом Адама покусанным яблоком. Ева прячется за адамову мускулистую спину. Змей, свисающий с ветки, от души скалит зубы. Архангел Михаил поигрывает огненным мечом и многообещающе смотрит на Адама.
В ответ на все Адам широко, по-голливудски улыбается. Неторопливым, раздолбайским шагом он подходит к Господу Богу и протягивает ему жвачку "Стиморол". Господь Бог начинает жевать, расцветает и забывает все адамовы грехи. Змей разочарованно плюется и уползает на дерево. Архангел Михаил швыряет меч в ножны и бормочет: "Вот Бога душу мать!.." А Адам берет Еву за руку, прихватывает пачку "Стиморола" и победно идет к выходу из рая, который теперь ему на фиг не нужен.
Голос за кадром; "Жевательная резинка "Стиморол" - почувствуйте себя у Христа за пазухой!"
Рекламный ролик № 1
По ту сторону
Пещера. Шкуры. Мерцающий огонь. Женщины с первобытными прическами. В углу пещеры - вопли и причитания: хоронят неандертальца. В могилу к нему кладут предметы первой необходимости в загробном мире: каменные ножи, глиняные горшки, кусок мамонта, забитого им перед смертью и девушку, которую он чаше других уводил в лес. Все положено, и могилу уже хотят засыпать землей. В этот момент появляется некто в очках, белом халате и улыбке, натянутой на все тридцать два зуба. Не меняя выражения лица при виде мертвого тела, он опускает в могилу тюбик пасты "Бленда-мед" и зубную щетку.
Голос за кадром: "Не думайте, что хоть где-то вы сможете обойтись без продукции компании "Проктер энд Гэмбл"!"
Рекламный ролик № 2
Он не предусмотрел…
Строительство пирамиды Хеопса. Сотни рабов, изнемогая, тащат плиты, свистят бичи, в отдалении, стоя на колеснице, фараон с умиротворением на лице наблюдает за ходом работ.
Голос за кадром: "Он думал, что предусмотрел все…"
Следующий кадр: много лет спустя, пирамида уже построена. Словно из-под земли в ней возникает ловкий вор, крадется вдоль стены и набивает мешок, сокровищами. Набив его до отказа, он вскидывает мешок на плечо и сочувствующе оборачивается к пожелтевшей мумии:
- Обокрали? Надо было ставить "Клиффорд!".
Рекламный ролик № 3
На добрую память!
Первый век нашей эры. На экране - горящий Рим. Обеспамятев от страха, люди бегут, сломя голову. Сверху на них рушатся пылающие дома. Вопли, стоны, кровь - все, что положено в таком случае. На балконе своего дворца сидит Нерон, потягивает вино, гадко улыбается и поднимает фотоаппарат. Вспышка озаряет обожженные трупы.
Голос за кадром: "Теперь на память о приятном вечере о вас останется не только строчка в учебниках, но и снимок "Поляроид"!"
Рекламный ролик № 4
Дамское счастье
Средневековый город. Рыночная площадь кишмя кишит народом. Посреди площади на возвышении сложен костер. Палач в угрожающе красном одеянии зажигает факел. Из темницы выводят юную ведьму. Ведьма одета во все белое и на ходу пританцовывает. На полпути к эшафоту она останавливается и с шаловливой улыбкой говорит в камеру;
- Вы думаете я сошла с ума? Вовсе нет! Просто благодаря гигиеническим прокладкам "Олвиз" я чувствую себя комфортно даже в самые тяжелые дни!
Рекламный ролик № 5
Рецепт от Леонардо
На экране - полотно Леонардо да Винчи "Мадонна Литга". Камера движется по картине и та оживает: младенец тянется к материнской груди, но мадонна с улыбкой грозит ему пальцем и взамен протягивает йогурт "Эрманн".
Голос за кадром: "Мама лучше знает, что для тебя нужно, малыш!"
Следующий кадр; младенец Иисус на картине с аппетитом чавкает йогурт и превращается в статую Давида работы Микеланджело.
Рекламный ролик № 6
Рекомендации лучших прозаиков
Конец XIX века. Россия. Имение "Ясная Поляна". Обеденное время. За столом прозаик всех времен и народов - граф Лев Николаевич Толстой. Софья Андреевна дрожащими руками подает на стол жареного поросенка. Толстой негодующе отодвигает блюдо и берет из крестьянской миски сырую репку.
Следующий кадр: Толстой собирается на выход. Софья Андреевна держит на вытянутых руках дорогой костюм. Толстой демонстративно проходит мимо, надевает крестьянскую рубаху, подпоясывается веревкой и, оставшись босым, выходит из усадьбы.
Выйдя за ворота, он останавливается, тайком вынимает из кармана широких крестьянских штанов бутылочку "Спрайта" и с облегчением к ней прикладывается.
Голос за кадром: "Имидж - ничто, жажда - все. Автор романа "Воскресенье" знает, как не дать себе засохнуть!"
Рекламный ролик № 7