Два полисмена с автоматами и овчаркой бродили вдоль автомобильных стоянок. Орнитологу сделалось жарко. Он снял пальто. Постоял немного и снял пиджак. Неловко запихивая одежду в дорожную сумку, Воропаев не заметил поджарой парочки.
Мадемуазель и месье спокойно дождались, пока путешественник закончит возню с сумкой и распрямится. Как по команде, создав лучезарные улыбки на лицах, они осведомились, не Воропаев ли перед ними.
По-русски говорила только мадемуазель.
- Меня зовут Николь, а это Жак. - Жак продемонстрировал нечто вроде поклона. - Жан-Поль просил встретить русского гостя и проводить его на виллу.
Жак выхватил сумку Воропаева и быстрым упругим шагом направился к автостоянкам. Ловко лавируя между маленькими автомобильчиками всех цветов и марок, молодой человек остановился возле внушительного "Ситроена". Он решительно уложил поклажу Воропаева в багажник и распахнул дверцы. Николь села за руль, Воропаев рядом, Жак расположился на заднем сиденье. Темный асфальт, расцвеченный горящими указателями, мягко ложился под колеса. Ухабов и выбоин не ощущалось. Удивляла чистота. Воропаев поду? мал, что тут улицы подобны вымытому полу. Можно ходить в тапочках. На горизонте клубились горы. Пахло югом. Воропаев заметил виноградники по склонам и вспомнил Абхазию. Теперь там стреляли. "Скоты", - тяжело подумал Воропаев. Солнце садилось. Засветились фонари. Пошли пригороды Марселя. Город слепил витринами. Утробы магазинов не вмещали товар, и тот выползал на тротуары.
Внезапно одна из улиц уперлась в площадь… из воды. Вместо машин парковались яхты, катера и целые корабли. Николь остановила машину прямо у трапа. Катер был немного меньше нашей рейсовой "Ракеты" на подводных крыльях, имел обтекаемую напряженную форму и сине-белый окрас. Жак любезно распахнул дверь "Ситроена", Николь взяла Воропаева под руку:
- Добро пожаловать на катер. Судно принадлежит Жан-Полю, и вы здесь его личный гость.
- Я считал, что ученые во всем мире не миллионеры! - немного оторопел Воропаев…
- Вы правы, - серьезно ответила Николь. - В том случае, когда речь идет о профессиональных ученых. Жан-Поль любитель и весьма обеспеченный человек.
Поднявшись по трапу, Воропаев обнаружил белоснежный салон, где на столе, покрытом белоснежной скатертью, его ожидал прибор на одну персону. Николь поспешно показала гостю спальню и туалет, сверкающий медными чудесами сантехники. Сообщила, что его ждет ужин, а с прогулочной палубы он может наслаждаться видами. К сожалению, сопровождать гостя они не могут, но уверены, что путешествие будет для него приятным… Молодые люди на прощание еще раз обворожительно улыбнулись и покинули озадаченного орнитолога.
В тот же момент мягко и мощно заработали двигатели, и катер, дав задний ход, отвалил от причала. Воропаев поднялся на палубу. Катер плыл сквозь центр города. Возле уличных кафе сновали темнокожие официантки с подносами. Воропаев вдыхал запах Адриатики и тер глаза. После девятиэтажки с видом на мусорный бак, после серых московских домов и грязных щербатых мостовых контраст был разительным. Тем временем катер вышел в море, напрягся, встал на подводные крылья и полетел в мутную синеву… Мерцающий огнями Марсель становился все меньше. Воропаев вздохнул и вздрогнул - маленькая темная ручка легла ему на плечо. Ученый оглянулся. Ему опять улыбались. На сей раз это была ослепительно черная девушка в белом фартучке с золотым вензелем. Орнитолога пригласили к ужину. Воропаев уселся к прибору на одну персону, положил на колени белоснежную салфетку и прыснул. Истерический смех стал нормальной реакцией на последние события. Хрупкая негритянка следила за гостем спокойно и доброжелательно.
- Ну ты даешь, Воропаев! - сказал сам себе орнитолог и стал ждать блюд. Отужинав, он налил себе в фужер, предназначенный для сельтерской, виски и потребовал музыки. "Силь ву пле музик!" - составил он французскую фразу и, придя в восторг от своих возможностей, услыхал голос Матье. Он пригласил негритянку. Девушка прижалась к нему и была, вероятно, готова к любому развитию событий… Но, решив, что это уже слишком, Воропаев вышел на палубу. Там он спел дурным голосом куплет из Окуджавы - "Наша жизнь то гульба, то пальба". Затем спустился в каюту и, не раздеваясь, только скинув башмаки, завалился на хрустящую простыню. Проснулся от тишины. В иллюминатор светило солнце.
Немного покачивало. Воропаев встал, припомнил вчерашнее приключение, взял сумку и вышел на палубу. Катер дремал в небольшой лагуне. ""
Воропаев задрал голову и увидел на скале, сквозь веер пальм, белую виллу. К ней вели ступени, выбитые в скале. Внизу, за лагуной, тянулся пляж, вдали над морем парил старинный город с крепостью.
- Красиво, - оглядевшись и не обнаружив ни одной живой души, сказал сам себе Воропаев. - Прием радушный, но ненавязчивый…
Он спрыгнул с борта и решительно поднялся по ступенькам к вилле.
Издав несколько призывных звуков и не получив ответа, раскрыл массивную дверь. Оглядев огромный холл с камином, ученый заметил возле двери лист бумаги с гербом. Сверху крупными буквами чернело;
"Господин Воропаев".
В записке Жан-Поль извинился, что неотложные Дела задерживают его на несколько дней в Париже.
Просил гостя отдыхать и быть в Доме за хозяина.
Дальше шли бытовые наставления. В конце послания имелась приписка, где Жан-Поль просил гостя не покидать территорию виллы до его приезда.
Приписка Воропаеву не понравилась, но, поразмыслив, он согласился, что и своего гостя в Москве без знания языка и денег он бы одного на улицу не пустил. Бросив сумку в холле, ученый решил осмотреться. Это в письме не возбранялось, а видеть настоящее буржуазное жилье ему раньше приходилось только в кино.
Кроме холла, кухни и столовой с выходом на веранду, на первом этаже укрылась ванная комната.
Черный кафель, черный умывальник и черный унитаз создавали ощущение мрачной стерильности всего удобства в целом. Воропаев решил было, что с первым этажом покончено, когда заметил овальный тоннель.
По бокам на белых кубах охраняли вход две колючие скульптуры темного кованого железа. Ученый пытался сообразить, что они могли бы означать, но, так и не догадавшись, миновал тоннель и очутился в большом гулком зале с двумя каминами и диванами светлой кожи.
- На черта столько каминов? - удивился Воропаев. - Лучше бы сделал тут спортзал. - И для подтверждения правильности данного тезиса он крутанул сальто и прошелся на руках. Подурачившись, ученый оглядел картины. Живопись чувств не будила, смахивала на петрушку, что кладут в ресторанах на бутерброды - "вкусу" не дает, а взгляду приятно.
Закончив просмотр первого этажа, Воропаев поймал себя на мысли, что вилла внутри скорее напоминает вернисаж интерьера, чем жилье человека. Он попытался представить себе Жан-Поля в собственном доме и не смог.
Орнитологу доводилось бывать в богатых домах.
Он поддерживал добрые отношения со своим учителем-академиком, навещая его в просторной московской квартире в высотном доме на Котельнической набережной. Там гость с порога ощущал атмосферу хозяина. Чучела птиц, некоторый беспорядок в предметах мебели. Любая вещь указывала на вкусы живущих в доме. А кое-что, надо сказать, у академика было. Была и роскошная павловская мебель, и сирень Кончаловского в золоченой раме, прекрасной работы английские акварели с изображением птиц…
А книги? Вот что вызывало истинную зависть ученика - библиотека академика. Вспомнив о книгах учителя, Воропаев подумал, что было бы неплохо отыскать библиотеку Жан-Поля. Если Жан-Поль действительно орнитолог-любитель, должна же у него быть соответствующая литература… Если ему хватило денег на катер, нетрудно представить, что он в состоянии себе позволить немного книг по любимому предмету…
Лестницы на вилле не было, но имелся лифт. Коробочка в тисненой белой коже подняла гостя на третий этаж. На третьем этаже своей виллы Жан-Поль устроил террасу с дивным видом на море и средневековый город, а также разместил спальню и кабинет.
Спальню Воропаев рассматривал не без любопытства. Мягкий ворсистый ковровый пол песочного цвета омывал безграничное ложе с готическими спинками. В нише хозяин придумал ванну, эмаль которой, тоже песочная, вместе с ковром создавали иллюзию водоема в зоопарке, где служители для водоплавающих птиц добиваются видимости естественного ландшафта. Для проверки, мягко ли любит спать француз, Воропаев прилег на кровать и тут же увидел свое отражение в трех зеркалах.
- Однако, - хмыкнул орнитолог и обрадовался, что получил наконец-то небольшую информацию о своем хозяине.
Догадку подтверждал и квадратный холст в белой раме, на котором художник наглым мастерским мазком написал здоровое женское тело в несколько фривольной позе. В картине проглядывала ирония художника к предмету.
В кабинете Жан-Поля стояли два книжных шкафа с матовыми стеклами. В одном все полки занимали справочники. Воропаев раскрыл некоторые из них. Содержимое состояло сплошь из цифр, набранных мелким шрифтом бесконечными колонками.
Редкие английские слова для непосвященного читателя ничего не проясняли. Это была совершенно специфическая литература, не имеющая к науке о пернатых ни малейшего отношения. Когда озадаченный гость раскрыл второй шкаф, оттуда на него посыпались кипы журналов самого непристойного содержания.
"Хорошенькие птички", - подумал Воропаев, запихивая журналы на место. Один из тех, что никак не хотел влезать обратно, ученый отложил. Журнал к тому же отличался от прочих обложкой, где вместо всевозможных женских прелестей красовался павиан с лицом руководителя концерна.
"Странная библиотека для любителя орнитологии", - думал Воропаев. Возможно, в доме еще имеются помещения, где Жан-Поль держит свои книги.
Ученый решил это соображение проверить, но уже после завтрака.
На кухне в бездонном трехкамерном холодильнике все отделения аккуратно заполняли бочонки и пластики с яркими этикетками. Снедь, как бы готовая к рекламным съемкам, аппетита не разжигала.
Восхищение и неподдельную радость ученого вызвало содержание нижнего отделения, где ровными рядами, по сортам, словно на параде, выстроились пивные банки. Орнитолог потер руки и стал внимательно, со знанием дела изучать коллекцию. Некоторый сарказм, вызванный посещением спальни и кабинета хозяина, сменился в душе гостя чувством возвышенной благодарности.
Воропаев отобрал для себя пять банок голландского - на сегодняшний день - и решил, что такой порцией станет ежедневно наказывать Жан-Поля за его отсутствие. Сделанный выбор соответственно диктовал меню. Что может быть к пиву лучше креветок, тем более если размером каждая, казалось, вдвое больше раков, которые с приходом демократии стали появляться на московских рынках по бешеным ценам. Уютно разместившись со своими трофеями на веранде, Воропаев не торопясь - с таким завтраком грех спешить - потягивал пиво и аккуратно и чисто расправлялся с очередным ракообразным.
Все, что случилось с ученым после звонка Жан-Поля, напоминало театр абсурда. Его теперешнее состояние совсем не походило на предыдущие экспедиции. Раньше он один или с группой таких же одержимых долго трясся по дрянным дорогам на перекладных, после чего, как правило, приходилось еще осуществлять нелегкий пеший переход до нужного места, где начиналась настоящая работа, ради которой он жил большую часть года и к чему тщательно готовился. А Тут - фантастический вояж, шикарный катер с прислугой, вилла, где он праздно торчит в ожидании хозяина - человека, совершенно ему непонятного и, судя по обстановке, к орнитологии не слишком близкого.
Часть сознания Воропаева вмещала этот экзотический мир, а часть оставалась в Москве. Вкус настоящего пива навел на воспоминания…
Пьяницей его нельзя было назвать даже с большой натяжкой.
Он мог выпить, а в свойской компании делал это с удовольствием. Но застолья, по мере удаления от юности, становились реже. Большинство приятелей обзавелись семьями. Жены, как правило, на друзей мужа смотрели с плохо скрываемой ненавистью. Вместе с семьями друзья обрастали заботами. Ученая прослойка, где и были все привязанности, хронически страдала безденежьем. Баловались спиртом на месте работы по юбилеям и дням рождения. В своем институте Воропаев друзей не имел и пьянок избегал. А вот неясность к пиву проистекала со студенческих времен. Он застал еще тот романтический биофак МГУ конца шестидесятых. Свободных квартир в те времена зимой в Москве не было, поэтому сборища устраивались на дачах, куда в холодные месяцы родители не ездили. Долго топились "буржуйки", с трудом оттаивая промерзшие стены… Подмосковные дачи имели свой незабываемый колорит. Социалистическая привычка относиться к отдыху как к чему-то почти непристойному создавала правила, по которым на дачи перли все, что в городе приходило в негодность и требовало выброса. Поэтому диваны обладали только частью пружин, столы и стулья могли не иметь всех ножек или спинок. Но молодежь это не смущало. Пили на таких сборищах только пиво, его сливали из бутылок в ведро или чан. Кружка шла по кругу… Оживала гитара…
У студентов той поры был свой особый песенный набор с неизменным "Сиреневым платочком" и "Заразой", уже прочное место заняли Окуджава, Высоцкий и Галич. В таких компаниях, что трудно представить себе у теперешней молодежи, читались стихи и велись весьма возвышенные споры о текущей литературе. Отношения среди студентов были романтично-товарищескими. Открытый секс не поощрялся, подобные вопросы решались попарно и отдельно от компании. Девиц специфической ориентации по негласному закону брать с собой в таких случаях не дозволялось. Воропаев вспомнил, что и пиво в те годы в Москве вовсе не уступало нынешним валютным жестянкам. Кроме любимого всеми "Жигулевского" появились темные тяжелые чешские сорта и наше "Двойное золотое" в шикарных маленьких бутылочках. В Парке культуры открылся первый пивной ресторан европейского типа… Столица переживала пивной бум…
Благодушный и расслабленный Воропаев увлекся воспоминаниями и не сразу заметил некоторую перемену в пейзаже. Из лагуны, отгороженной решеткой, исчез катер. Мысленно поблагодарив Жан-Поля за прекрасный завтрак, Воропаев спустился к морю. Он решил поплавать, а заодно отыскать ворота, через которые удалился катер. Купальных принадлежностей у орнитолога с собой не было, ведь Жан-Поль говорил об экспедиции в горы. А в Москве уже несколько раз шел снег, и, естественно, мысли о плавках в голове ученого не возникло.
Воропаев разделся и вошел в воду. Глубина начиналась сразу. Вода не обжигала. Воропаев достиг ограды и поплыл вдоль нее. Издали казавшаяся ажурной, вблизи ограда предстала внушительным сооружением. Толстые прутья металла на глубине нескольких метров переходили в сетку из толстой проволоки. Обследовав всю систему, орнитолог не обнаружил даже намека на ворота. Наплававшись, он выбрался на маленький искусственный пляжик, устроенный между валунов, и подставил солнцу свое белесое тело.
Ученый хотел поразмышлять о предназначении такой серьезной оградительной конструкции, но мягкое загарное тепло, шелест моря, необычайная нежность природы не располагали к серьезным думам.
Воропаев вспомнил о Гвоздиной. Вот кто оценил бы это место, отгороженное от мира и как бы специально созданное для любви. Воропаев почему-то представил себе ее лицо в минуты близости. Лена не закрывала глаз, но переставала видеть окружающий мир. Зрачки расширялись, зеленый блеск мерцал фантастически. Она заглядывала внутрь себя…
Воропаев встряхнулся и, чтобы снять наваждение, снова прыгнул в море. Вышел, оделся и понял, что хочет есть.
На кухне орнитолог обнаружил маленькую негритянку, сопровождавшую его на катере. Девушка улыбнулась гостю как старому знакомому и поздоровалась по-французски.
- Как тебя зовут? - спросил Воропаев по-английски.
- Жанин, - ответила негритянка и тут же перешла на жесты, из которых следовало, что по-английски она не понимает. Воропаеву это показалось подозрительным, и он задал еще несколько вопросов. Жанин не ответила, но ученый не сомневался, что их смысл дошел до девушки.
Обедал Воропаев на веранде. Аристократического обряда принятия пищи с видом на море не получилось, поскольку орнитолог, не привыкший к прислуге, постоянно вскакивал, чтобы взять у Жанин тарелку, а в конце концов потребовал, чтобы девушка села за стол вместе с ним;
На обед были поданы спагетти, под массой которых Воропаев обнаружил непонятных, но приятных на вкус моллюсков. Жанин обучила гостя есть традиционное итальянское кушанье. Оказывается, нужно было взять в руки ложку и вилку. Ложкой предполагалось отделить порцию спагетти, потом накручивать их на вилку и в таком намотанном состоянии отправлять всю конструкцию в рот. Воропаев без труда освоил данный процесс, но очень быстро понял, что объелся. Отвергнув обязательные в конце обеда сыры, ученый добыл банку пива из отобранного утром запаса и, отомкнув отверстие, расправился с содержимым одним махом.
После обеда Воропаев хотел поваляться в песочной спальне Жан-Поля и полистать журнал с павианом на обложке. Но, поднявшись на третий этаж, орнитолог обнаружил там здоровенного негра. Тот пылесосил песочный ворс ковра и оскалил в улыбке белозубую пасть. Орнитолог решил заменить изучение журнала продолжением осмотра виллы. Он спустился на лифте в самый низ и очутился в гараже, который занимал подвальное помещение под всем домом. Воропаев не знал, как включить электричество, но даже в свете тусклой дежурной лампочки отчетливо был виден поблескивающий серебристый "Ситроен". В точности такой же, на котором встречали ученого в аэропорту Марселя. Дальше, в темных глубинах, тонули маленький "Пежо" и допотопная открытая машинка, явно из антикварных игрушек.
Но не обилие авто поразило Воропаева. Ученый не мог отвести взгляда от темно-зеленой массы бронетранспортера. Бока машины мрачно темнели черными разводами. Над кабиной торчало дуло пулемета.
Воропаев вернулся в лифт и с облегчением вздохнул, оказавшись на солнечном свете.
Вилла опустела. Ни Жанин, ни здоровенного негра… На кухне и на веранде - безукоризненная чистота. Никаких следов обеда. Воропаев еще раз перечитал послание Жан-Поля. Особенно приписку о том, что не стоит покидать территорию виллы…
У орнитолога шевельнулось подозрение, а возможно ли вообще это сделать? В том, что со стороны моря пути на волю нет, он уже убедился. Мысль, что его пристанище просто комфортабельная тюрьма, неприятно задела ученого. Он тут же решил обследовать сад и проверить свои подозрения.
Виллу строили на уступе крутой горы, поэтому мест для легких прогулок вокруг нее почти не оставалось. Сзади - лужайка с бассейном. Вокруг всего здания - небольшой газон. Широкая парадная лестница спускалась к асфальтированной площадке гаража. От гаража асфальт под заметным углом приводил к массивным воротам из сплошного металлического листа без видимых замков и запоров. Воропаев потрогал ворота. Металл намертво врезался в высокую бетонную ограду. По верху ограды и ворот шел обнаженный электрический провод, наводящий на мысль о высоком напряжении. Остальной сад раскинулся на труднодоступном подъеме. Метров сто - двести было расчищено и засажено цитрусами, инжиром и кактусами. Дальше - непролазный дикий кустарник вперемежку с дикорастущими фруктовыми деревьями.